https://wodolei.ru/catalog/mebel/shkaf/
Незримый прошел по Имаджике, роняя по пути семена человеческого рода, вплоть до самого края своего святилища, для того чтобы побудить на новые свершения свой любимый вид. И как всякий хороший садовник, Он разбросал эти семена там, где была наибольшая надежда на их процветание. Там, где местная растительность могла быть легко уничтожена или потеснена, там, где жизнь была достаточно тяжелой, чтобы выжили лишь самые стойкие, и в то же время земля была достаточно плодородной, чтобы они смогли прокормить своих детей, где шел дождь, где был свет, где все превратности жизни, укрепляющие вид внезапными катастрофами – бури, землетрясения, наводнения, – встречались в изобилии.
Но хотя многое казалось земному путешественнику знакомым, все же ничего, включая самый ничтожный камешек под ногами, не было точно таким же, как в Пятом Доминионе. Некоторые из этих несоответствий сразу же бросались в глаза: зелено-золотой цвет неба, например, или слоноподобные улитки, ползающие под увенчанными облачными гнездами деревьями. Другие несоответствия были менее явными, но не менее причудливыми, – вроде диких собак, время от времени появлявшихся рядом с дорогой, с бесшерстной, сверкающей, как патентованная кожа, шкурой, – и не менее гротескными, – вроде рогатых воздушных змеев, которые кидались на любое мертвое или почти мертвое животное на дороге и отрывались от трапезы, расправляя свои багровые крылья, словно плащи, только когда оказывались уже почти под колесами, – и не менее абсурдными, – вроде многотысячных колоний белоснежных ящериц, которые собирались по краю лагун и, подчиняясь волнообразно распространяющемуся среди них внезапному импульсу, совершали головокружительные акробатические сальто.
Возможно, попытка найти новые формы выражения для этого опыта была заранее обречена на провал, ибо размножение простым делением различных баек о путешествиях просто-напросто истощило словарь новых открытий. Но тем не менее Миляга раздражался, когда обнаруживал, что находится во власти клише. Путешественник, воодушевленный нетронутой красотой или устрашенный природным варварством. Путешественник, глубоко тронутый посконной мудростью, или остолбеневший от невиданных достижений научно-технического прогресса. Снисходительный путешественник, смиренный путешественник, путешественник, жадный до новых горизонтов, и путешественник, горестно томящийся по дому. Из всего этого списка банальностей, пожалуй, только последняя ни разу не срывалась с уст Миляги. Он думал о Пятом Доминионе, только когда эта тема всплывала в разговоре с Паем, что происходило все реже и реже, так как практические нужды требовали к себе все больше внимания. Сначала с едой, ночлегом и топливом для машины не было никаких проблем. Вдоль шоссе постоянно попадались маленькие деревеньки и кемпинги, в которых Пай, несмотря на отсутствие наличных, всегда умудрялся раздобыть им жратвы и обеспечить ночлег. Миляга сообразил, что у мистифа есть в запасе множество мелких трюков, которые помогают ему так использовать своя обольстительные способности, что даже самый хищный хозяин кемпинга становится уступчивым и мягким, как шелк. Но когда они пересекли лес, проблем стало больше. Основная масса попутных машин свернула на перекрестках, и шоссе из оживленной магистрали с великолепным покрытием выродилось в двухполосную дорогу, на которой ям было больше, чем асфальта. Украденный Паем автомобиль не был приспособлен к превратностям долгого путешествия. Он начал выказывать признаки усталости, и, принимая во внимание приближение гор, они решили остановиться в следующей деревне и выменять его на более надежную модель.
– На что-нибудь такое, что еще способно дышать, – предложил Пай.
– Кстати говоря, – сказал Миляга, – ты ни разу не спросил меня о Нуллианаке.
– А о чем было спрашивать?
– О том, как я его убил.
– Я полагаю, ты использовал свое дыхание.
– Похоже, ты не слишком этому удивлен.
– А как иначе мог бы ты это сделать? – заметил Пай с обескураживающей логичностью. – У тебя была воля, и у тебя была сила.
– Но откуда я их взял? – спросил Миляга.
– Они у тебя всегда были, – ответил Пай, что навело Милягу на гораздо большее количество вопросов, чем он первоначально собирался задать. Он начал было формулировать один из них, но неожиданно почувствовал, что его укачивает. – Пожалуй, неплохо бы остановиться на несколько минут, – сказал он. – Кажется, меня сейчас вырвет.
Пай остановил машину, и Миляга вышел. Небо темнело, и какой-то ночной цветок наполнял своим сильным ароматом охлаждающийся воздух. Со склонов над ними сходили стада издававших протяжное мычание белобоких животных, в сумерках покидавших свои постоянные пастбища. Скорее всего, они были родственниками земных яков, но здесь их называли доки. Опасные приключения в Ванаэфе и на забитой до отказа дороге в Паташоку казались теперь очень далекими. Миляга глубоко дышал, и тошнота, как, впрочем, и вопросы, уже больше не беспокоила его. Он поднял взгляд на первые звезды. Некоторые из них были красными, как Марс, другие – золотыми: осколки дневного неба, отказавшиеся погаснуть.
– Скажи, этот Доминион находится на другой планете? – спросил он у Пая. – Мы в какой-то другой галактике?
– Нет. Пятый Доминион отделен от остальных не космическим пространством, а Ин Ово.
– А вся Земля входит в Пятый Доминион или только часть ее?
– Не знаю, – сказал Пай. – Думаю, что вся. Но у каждого своя теория.
– Какая у тебя?
– Ну, когда мы будем перемещаться из одного Примиренного Доминиона в другой, ты все поймешь. Между Четвертым и Третьим, Третьим и Вторым существует множество проходов. Мы войдем в туман и выйдем из него уже в другом мире. Очень просто. Но, мне кажется, границы подвижны. По-моему, на протяжении столетий они меняются. Меняются и очертания Доминионов. Может быть, точно так же будет и с Пятым. Если он будет примирен, границы его распространятся до тех пор, пока у всей планеты не будет доступа к остальным Доминионам. Честно говоря, никто не знает, как выглядит Имаджика в целом, потому что никто никогда не составлял карты.
– Но кто-то должен попытаться.
– Может быть, ты и есть тот человек, который сделает это, – сказал Пай. – Перед тем как стать путешественником, ты был художником.
– Я был специалистом по подделкам, а не художником.
– Но у тебя умелые руки, – сказал Пай.
– Умелые, – согласился Миляга тихо, – но никогда не знавшие вдохновения.
Эта грустная мысль заставила его немедленно вспомнить о Клейне и обо всех остальных своих знакомых, которых он оставил на земле, – о Юдит, Клеме, Эстабруке, Ванессе и других. Чем они заняты в эту прекрасную ночь? Заметили ли они его исчезновение? Едва ли.
– Тебе лучше? – спросил Пай. – Впереди у дороги я вижу огни. Может быть, это последний населенный пункт перед горами.
– Я в хорошей форме, – сказал Миляга, забираясь обратно в машину.
Они проехали около четверти мили и увидели деревню, перед которой их продвижение было остановлено появившейся из сумерек девочкой, перегонявшей через дорогу своих доки. Она была во всех отношениях нормальным тринадцатилетним ребенком, за одним лишь исключением: ее лицо и те части ее тела, которые выступали из-под ее простого платья, были покрыты оленьим пушком. На локтях и на висках, где пух рос особенно длинным, он был заплетен в косички, а на затылке девочка вплела в него разноцветные ленты.
– Что это за деревня? – спросил Пай, пока последний доки тащился через дорогу.
– Беатрикс, – сказала она, и от себя добавила: – Нет места лучше ни в каком раю.
Потом, согнав с дороги последнее животное, она растворилась в сумерках.
2
Улицы Беатрикса оказались не такими узкими, как в Ванаэфе, но и они не были приспособлены для езды на автомобилях. Пай запарковал машину на самой окраине, и они отправились по деревне пешком. Скромные дома были построены из охристого камня и окружены посадками растения, представлявшего собой гибрид березы и бамбука. Огни, которые Пай заметил издалека, светились не в окнах: это оказались подвешенные к деревьям фонари, ярко освещавшие улицы. Почти каждый участок мог похвастаться своим фонарщиком. Их роль исполняли дети с лохматыми лицами, как у пастушки. Некоторые сидели на корточках под деревьями, а некоторые небрежно уселись на ветках. Почти во всех домах были открыты двери, и из нескольких доносилась музыка. Фонарщики подхватывали мелодию и танцевали под нее в пятнах света. Если бы Милягу спросили, он сказал бы, что жизнь здесь хорошая. Не слишком бурная, может быть, но хорошая.
– Мы не можем обмануть этих людей, – сказал Миляга. – Это было бы нечестно.
– Согласен, – ответил Пай.
– Так как же нам обойтись без денег?
– Может быть, они согласятся обменять машину на хороший обед и парочку лошадей.
– Что-то я не вижу здесь лошадей.
– Сойдет и доки.
– Мне кажется, они слишком медлительны.
Пай указал Миляге на вершины Джокалайлау. Последние следы дня еще медлили на их снежных склонах, но при всей их красоте горы были такими громадными, что глаз едва мог различить уходившие в небеса пики.
– Медленно, но верно – это как раз то, что понадобится нам там, – сказал Пай. Миляга согласился с ним. – Пойду попробую найти кого-нибудь главного, – сказал мистиф и направился к одному из фонарщиков.
Привлеченный звуками хриплого хохота, Миляга прошел немного дальше и, повернув за угол, увидел дюжины две деревенских жителей, в основном мужчин и мальчишек, стоявших перед театром марионеток, устроенным под навесом одного из домов. Спектакль, который они смотрели, находился в полном противоречии с мирной атмосферой деревни. Судя по шпилям, нарисованным на заднике, действие происходило в Паташоке, и в тот момент, когда Миляга присоединился к зрителям, два персонажа – толстенная женщина и мужчина с пропорциями зародыша и умственными способностями осла – находились в самом разгаре такой яростной семейной ссоры, что шпили сотрясались. Кукловоды – три худых молодых человека с одинаковыми усами – не считали нужным прятаться и, возвышаясь над балаганом, произносили хриплый диалог, сопровождаемый звуковыми эффектами и сдобренный барочными непристойностями. Потом появился еще один персонаж – горбатый брат Пульчинеллы – и незамедлительно обезглавил остолопа. Голова полетела на землю. Толстуха упала перед ней на колени и зарыдала. После этого из-за ушей отрубленной головы появились ангельские крылышки, и она полетела в небеса под фальцет кукловодов. Последовали заслуженные аплодисменты зрителей, во время которых Миляга увидел на улице Пая. Рядом с мистифом был подросток с кувшиноподобными ушами и волосами до пояса. Миляга пошел им навстречу.
– Это Эфрит Великолепный, – сказал Пай. – Он говорит – подожди секундочку, – так вот, он говорит, что его матери снятся сны о белых, лишенных меха мужчинах, и ей хотелось бы с нами встретиться.
Улыбка, пробившаяся сквозь волосяной покров Эфрита, была кривоватой, но обаятельной.
– Вы ей понравитесь, – объявил он.
– Ты уверен?
– Разумеется!
– Она покормит нас?
– Ради лысого беляка она сделает все, что угодно, – ответил Эфрит.
Миляга бросил на мистифа исполненный сомнения взгляд.
– Надеюсь, ты все хорошо обдумал, – сказал он.
Эфрит повел их за собой, болтая по дороге. В основном, его интересовала Паташока. Он сказал, что мечтает увидеть этот великий город. Не желая разочаровывать мальчика признанием, что он ни разу не пересек границу городских ворот, Миляга сообщил, что Паташока – обитель непередаваемого великолепия.
– Особенно это относится к Мерроу Ти-Ти, – сказал он.
Мальчик радостно улыбнулся и сказал, что сообщит всем, кого знает, о том, что встретил безволосого белого человека, который видел Мерроу Ти-Ти. «Вот из такой невинной лжи, – поразмыслил Миляга, – и создаются легенды». У двери дома Эфрит сделал шаг в сторону, чтобы Миляга первым переступил порог. Его появление испугало находившуюся внутри женщину. Она уронила кошку, которой расчесывала шерсть, и немедленно упала на колени. В смущении Миляга попросил ее встать, но произошло это только после долгих уговоров. Но даже поднявшись на ноги, она продолжала держать голову склоненной, украдкой кося на него своими маленькими черными глазками. Она была низкого роста – едва ли выше, чем ее сын, – и лицо ее под пухом имело правильную форму. Она сказала, что ее зовут Ларумдэй и что она с радостью примет Милягу и его леди (она имела в виду Пая) под гостеприимный кров своего дома. Младшего сына Эмблема заставили помогать готовить еду, а Эфрит принялся рассуждать о том, где они могут найти покупателя для своей машины. Ни одному человеку в деревне она не нужна, но на холмах живет мужчина, которому она может пригодиться. Звали его Коаксиальный Таско, и Эфрит испытал значительное потрясение, узнав о том, что ни Миляга, ни Пай ни разу о нем не слышали.
– Все на свете знают Беднягу Таско, – сказал он. – Когда-то он был Королем в Третьем Доминионе, но потом его народ был истреблен.
– Ты сможешь представить меня ему завтра утром? – спросил Пай.
– Ну, так до утра еще сколько времени! – сказал Эфрит.
– Тогда сегодня вечером, – сказал Пай. На том они и договорились.
Появившаяся на столе еда была проще той, что им подавали во время их путешествия, но от этого не стала менее вкусной: мясо доки, вымоченное в вине из корнеплодов, хлеб, разные маринованные продукты, в том числе и яйца размером с небольшую буханку, и похлебка, которая обжигала горло не хуже красного перца, так что у Миляги, к нескрываемой радости Эфрита, даже выступили слезы. Пока они ели и пили (вино было крепким, но мальчишки глушили его, словно воду), Миляга задал вопрос о виденном театре марионеток. Всегда готовый похвастаться своими познаниями, Эфрит объяснил, что кукловоды отправляются в Паташоку впереди воинства Автарха, которое спустится с гор через несколько дней. «Кукловоды очень популярны в Изорддеррексе», – сказал он, и в этот момент Ларумдэй велела ему замолчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Но хотя многое казалось земному путешественнику знакомым, все же ничего, включая самый ничтожный камешек под ногами, не было точно таким же, как в Пятом Доминионе. Некоторые из этих несоответствий сразу же бросались в глаза: зелено-золотой цвет неба, например, или слоноподобные улитки, ползающие под увенчанными облачными гнездами деревьями. Другие несоответствия были менее явными, но не менее причудливыми, – вроде диких собак, время от времени появлявшихся рядом с дорогой, с бесшерстной, сверкающей, как патентованная кожа, шкурой, – и не менее гротескными, – вроде рогатых воздушных змеев, которые кидались на любое мертвое или почти мертвое животное на дороге и отрывались от трапезы, расправляя свои багровые крылья, словно плащи, только когда оказывались уже почти под колесами, – и не менее абсурдными, – вроде многотысячных колоний белоснежных ящериц, которые собирались по краю лагун и, подчиняясь волнообразно распространяющемуся среди них внезапному импульсу, совершали головокружительные акробатические сальто.
Возможно, попытка найти новые формы выражения для этого опыта была заранее обречена на провал, ибо размножение простым делением различных баек о путешествиях просто-напросто истощило словарь новых открытий. Но тем не менее Миляга раздражался, когда обнаруживал, что находится во власти клише. Путешественник, воодушевленный нетронутой красотой или устрашенный природным варварством. Путешественник, глубоко тронутый посконной мудростью, или остолбеневший от невиданных достижений научно-технического прогресса. Снисходительный путешественник, смиренный путешественник, путешественник, жадный до новых горизонтов, и путешественник, горестно томящийся по дому. Из всего этого списка банальностей, пожалуй, только последняя ни разу не срывалась с уст Миляги. Он думал о Пятом Доминионе, только когда эта тема всплывала в разговоре с Паем, что происходило все реже и реже, так как практические нужды требовали к себе все больше внимания. Сначала с едой, ночлегом и топливом для машины не было никаких проблем. Вдоль шоссе постоянно попадались маленькие деревеньки и кемпинги, в которых Пай, несмотря на отсутствие наличных, всегда умудрялся раздобыть им жратвы и обеспечить ночлег. Миляга сообразил, что у мистифа есть в запасе множество мелких трюков, которые помогают ему так использовать своя обольстительные способности, что даже самый хищный хозяин кемпинга становится уступчивым и мягким, как шелк. Но когда они пересекли лес, проблем стало больше. Основная масса попутных машин свернула на перекрестках, и шоссе из оживленной магистрали с великолепным покрытием выродилось в двухполосную дорогу, на которой ям было больше, чем асфальта. Украденный Паем автомобиль не был приспособлен к превратностям долгого путешествия. Он начал выказывать признаки усталости, и, принимая во внимание приближение гор, они решили остановиться в следующей деревне и выменять его на более надежную модель.
– На что-нибудь такое, что еще способно дышать, – предложил Пай.
– Кстати говоря, – сказал Миляга, – ты ни разу не спросил меня о Нуллианаке.
– А о чем было спрашивать?
– О том, как я его убил.
– Я полагаю, ты использовал свое дыхание.
– Похоже, ты не слишком этому удивлен.
– А как иначе мог бы ты это сделать? – заметил Пай с обескураживающей логичностью. – У тебя была воля, и у тебя была сила.
– Но откуда я их взял? – спросил Миляга.
– Они у тебя всегда были, – ответил Пай, что навело Милягу на гораздо большее количество вопросов, чем он первоначально собирался задать. Он начал было формулировать один из них, но неожиданно почувствовал, что его укачивает. – Пожалуй, неплохо бы остановиться на несколько минут, – сказал он. – Кажется, меня сейчас вырвет.
Пай остановил машину, и Миляга вышел. Небо темнело, и какой-то ночной цветок наполнял своим сильным ароматом охлаждающийся воздух. Со склонов над ними сходили стада издававших протяжное мычание белобоких животных, в сумерках покидавших свои постоянные пастбища. Скорее всего, они были родственниками земных яков, но здесь их называли доки. Опасные приключения в Ванаэфе и на забитой до отказа дороге в Паташоку казались теперь очень далекими. Миляга глубоко дышал, и тошнота, как, впрочем, и вопросы, уже больше не беспокоила его. Он поднял взгляд на первые звезды. Некоторые из них были красными, как Марс, другие – золотыми: осколки дневного неба, отказавшиеся погаснуть.
– Скажи, этот Доминион находится на другой планете? – спросил он у Пая. – Мы в какой-то другой галактике?
– Нет. Пятый Доминион отделен от остальных не космическим пространством, а Ин Ово.
– А вся Земля входит в Пятый Доминион или только часть ее?
– Не знаю, – сказал Пай. – Думаю, что вся. Но у каждого своя теория.
– Какая у тебя?
– Ну, когда мы будем перемещаться из одного Примиренного Доминиона в другой, ты все поймешь. Между Четвертым и Третьим, Третьим и Вторым существует множество проходов. Мы войдем в туман и выйдем из него уже в другом мире. Очень просто. Но, мне кажется, границы подвижны. По-моему, на протяжении столетий они меняются. Меняются и очертания Доминионов. Может быть, точно так же будет и с Пятым. Если он будет примирен, границы его распространятся до тех пор, пока у всей планеты не будет доступа к остальным Доминионам. Честно говоря, никто не знает, как выглядит Имаджика в целом, потому что никто никогда не составлял карты.
– Но кто-то должен попытаться.
– Может быть, ты и есть тот человек, который сделает это, – сказал Пай. – Перед тем как стать путешественником, ты был художником.
– Я был специалистом по подделкам, а не художником.
– Но у тебя умелые руки, – сказал Пай.
– Умелые, – согласился Миляга тихо, – но никогда не знавшие вдохновения.
Эта грустная мысль заставила его немедленно вспомнить о Клейне и обо всех остальных своих знакомых, которых он оставил на земле, – о Юдит, Клеме, Эстабруке, Ванессе и других. Чем они заняты в эту прекрасную ночь? Заметили ли они его исчезновение? Едва ли.
– Тебе лучше? – спросил Пай. – Впереди у дороги я вижу огни. Может быть, это последний населенный пункт перед горами.
– Я в хорошей форме, – сказал Миляга, забираясь обратно в машину.
Они проехали около четверти мили и увидели деревню, перед которой их продвижение было остановлено появившейся из сумерек девочкой, перегонявшей через дорогу своих доки. Она была во всех отношениях нормальным тринадцатилетним ребенком, за одним лишь исключением: ее лицо и те части ее тела, которые выступали из-под ее простого платья, были покрыты оленьим пушком. На локтях и на висках, где пух рос особенно длинным, он был заплетен в косички, а на затылке девочка вплела в него разноцветные ленты.
– Что это за деревня? – спросил Пай, пока последний доки тащился через дорогу.
– Беатрикс, – сказала она, и от себя добавила: – Нет места лучше ни в каком раю.
Потом, согнав с дороги последнее животное, она растворилась в сумерках.
2
Улицы Беатрикса оказались не такими узкими, как в Ванаэфе, но и они не были приспособлены для езды на автомобилях. Пай запарковал машину на самой окраине, и они отправились по деревне пешком. Скромные дома были построены из охристого камня и окружены посадками растения, представлявшего собой гибрид березы и бамбука. Огни, которые Пай заметил издалека, светились не в окнах: это оказались подвешенные к деревьям фонари, ярко освещавшие улицы. Почти каждый участок мог похвастаться своим фонарщиком. Их роль исполняли дети с лохматыми лицами, как у пастушки. Некоторые сидели на корточках под деревьями, а некоторые небрежно уселись на ветках. Почти во всех домах были открыты двери, и из нескольких доносилась музыка. Фонарщики подхватывали мелодию и танцевали под нее в пятнах света. Если бы Милягу спросили, он сказал бы, что жизнь здесь хорошая. Не слишком бурная, может быть, но хорошая.
– Мы не можем обмануть этих людей, – сказал Миляга. – Это было бы нечестно.
– Согласен, – ответил Пай.
– Так как же нам обойтись без денег?
– Может быть, они согласятся обменять машину на хороший обед и парочку лошадей.
– Что-то я не вижу здесь лошадей.
– Сойдет и доки.
– Мне кажется, они слишком медлительны.
Пай указал Миляге на вершины Джокалайлау. Последние следы дня еще медлили на их снежных склонах, но при всей их красоте горы были такими громадными, что глаз едва мог различить уходившие в небеса пики.
– Медленно, но верно – это как раз то, что понадобится нам там, – сказал Пай. Миляга согласился с ним. – Пойду попробую найти кого-нибудь главного, – сказал мистиф и направился к одному из фонарщиков.
Привлеченный звуками хриплого хохота, Миляга прошел немного дальше и, повернув за угол, увидел дюжины две деревенских жителей, в основном мужчин и мальчишек, стоявших перед театром марионеток, устроенным под навесом одного из домов. Спектакль, который они смотрели, находился в полном противоречии с мирной атмосферой деревни. Судя по шпилям, нарисованным на заднике, действие происходило в Паташоке, и в тот момент, когда Миляга присоединился к зрителям, два персонажа – толстенная женщина и мужчина с пропорциями зародыша и умственными способностями осла – находились в самом разгаре такой яростной семейной ссоры, что шпили сотрясались. Кукловоды – три худых молодых человека с одинаковыми усами – не считали нужным прятаться и, возвышаясь над балаганом, произносили хриплый диалог, сопровождаемый звуковыми эффектами и сдобренный барочными непристойностями. Потом появился еще один персонаж – горбатый брат Пульчинеллы – и незамедлительно обезглавил остолопа. Голова полетела на землю. Толстуха упала перед ней на колени и зарыдала. После этого из-за ушей отрубленной головы появились ангельские крылышки, и она полетела в небеса под фальцет кукловодов. Последовали заслуженные аплодисменты зрителей, во время которых Миляга увидел на улице Пая. Рядом с мистифом был подросток с кувшиноподобными ушами и волосами до пояса. Миляга пошел им навстречу.
– Это Эфрит Великолепный, – сказал Пай. – Он говорит – подожди секундочку, – так вот, он говорит, что его матери снятся сны о белых, лишенных меха мужчинах, и ей хотелось бы с нами встретиться.
Улыбка, пробившаяся сквозь волосяной покров Эфрита, была кривоватой, но обаятельной.
– Вы ей понравитесь, – объявил он.
– Ты уверен?
– Разумеется!
– Она покормит нас?
– Ради лысого беляка она сделает все, что угодно, – ответил Эфрит.
Миляга бросил на мистифа исполненный сомнения взгляд.
– Надеюсь, ты все хорошо обдумал, – сказал он.
Эфрит повел их за собой, болтая по дороге. В основном, его интересовала Паташока. Он сказал, что мечтает увидеть этот великий город. Не желая разочаровывать мальчика признанием, что он ни разу не пересек границу городских ворот, Миляга сообщил, что Паташока – обитель непередаваемого великолепия.
– Особенно это относится к Мерроу Ти-Ти, – сказал он.
Мальчик радостно улыбнулся и сказал, что сообщит всем, кого знает, о том, что встретил безволосого белого человека, который видел Мерроу Ти-Ти. «Вот из такой невинной лжи, – поразмыслил Миляга, – и создаются легенды». У двери дома Эфрит сделал шаг в сторону, чтобы Миляга первым переступил порог. Его появление испугало находившуюся внутри женщину. Она уронила кошку, которой расчесывала шерсть, и немедленно упала на колени. В смущении Миляга попросил ее встать, но произошло это только после долгих уговоров. Но даже поднявшись на ноги, она продолжала держать голову склоненной, украдкой кося на него своими маленькими черными глазками. Она была низкого роста – едва ли выше, чем ее сын, – и лицо ее под пухом имело правильную форму. Она сказала, что ее зовут Ларумдэй и что она с радостью примет Милягу и его леди (она имела в виду Пая) под гостеприимный кров своего дома. Младшего сына Эмблема заставили помогать готовить еду, а Эфрит принялся рассуждать о том, где они могут найти покупателя для своей машины. Ни одному человеку в деревне она не нужна, но на холмах живет мужчина, которому она может пригодиться. Звали его Коаксиальный Таско, и Эфрит испытал значительное потрясение, узнав о том, что ни Миляга, ни Пай ни разу о нем не слышали.
– Все на свете знают Беднягу Таско, – сказал он. – Когда-то он был Королем в Третьем Доминионе, но потом его народ был истреблен.
– Ты сможешь представить меня ему завтра утром? – спросил Пай.
– Ну, так до утра еще сколько времени! – сказал Эфрит.
– Тогда сегодня вечером, – сказал Пай. На том они и договорились.
Появившаяся на столе еда была проще той, что им подавали во время их путешествия, но от этого не стала менее вкусной: мясо доки, вымоченное в вине из корнеплодов, хлеб, разные маринованные продукты, в том числе и яйца размером с небольшую буханку, и похлебка, которая обжигала горло не хуже красного перца, так что у Миляги, к нескрываемой радости Эфрита, даже выступили слезы. Пока они ели и пили (вино было крепким, но мальчишки глушили его, словно воду), Миляга задал вопрос о виденном театре марионеток. Всегда готовый похвастаться своими познаниями, Эфрит объяснил, что кукловоды отправляются в Паташоку впереди воинства Автарха, которое спустится с гор через несколько дней. «Кукловоды очень популярны в Изорддеррексе», – сказал он, и в этот момент Ларумдэй велела ему замолчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155