Вот фотографические карточки.
Эраст Петрович заморгал длинными ресницами, в растерянности оглянулся на консула.
- Всеволод Витальевич, я что-то...
- Сирота предлагает вам выбрать конкубину, - объяснил Доронин, с видом знатока рассматривая снимки, на которых были запечатлены куклоподобные барышни с высокими замысловатыми прическами. - Супругу по контракту.
Титулярный советник наморщил лоб, но все равно не понял.
- Все так делают. Очень удобно для чиновников, моряков и коммерсантов, оторванных от дома. Мало кто вывозит сюда семью. Почти у всех офицеров нашей Тихоокеанской эскадры японские конкубины - здесь или в Нагасаки. Заключается контракт на год или на два, с правом продолжения. За небольшие деньги вы получаете домашний уют, заботу, опять же радости плоти. Вы ведь, как я понял, не любитель борделей? Хм, девушки хорошие, Сирота в этом толк знает. - Доронин постучал пальцем по одному из снимков. - Мой вам совет: берите вот эту, которая постарше. Она уже дважды побывала замужем за иностранцами, не придется воспитывать. Моя Обаяси передо мной жила с французским капитаном и потом с американским серебряным спекулянтом. Кстати о серебре. - Всеволод Витальевич обернулся к Сироте. - Я просил подготовить для господина вице-консула жалованье за первый месяц и подъемные на обустройство - всего шестьсот мексиканских долларов.
Письмоводитель почтительно наклонил голову и стал открывать несгораемый шкаф.
- Почему мексиканских? - спросил Фандорин, расписываясь в ведомости.
- Самая ходовая валюта на Дальнем Востоке. Правда, не слишком удобная, - заметил консул, наблюдая, как Сирота вытаскивает из сейфа позвякивающий мешок. - Не надорвитесь. Тут, наверное, с пуд серебра.
Но Эраст Петрович поднял увесистую ношу без усилия, двумя пальцами - видно, не зря возил в багаже чугунные гири. Хотел положить на стул, но отвлекся - засмотрелся на портреты, что висели над столом Сироты.
Портретов было два. С левого на Фандорина смотрел Александр Сергеевич Пушкин, с правого щекастый азиат, грозно супящий густые брови. Гравюра с картины Кипренского, хорошо знакомой титулярному советнику, интереса у него не вызвала, но второй портрет заинтриговал. Это была аляповатая цветная ксилография, должно быть, из недорогих, но исполненная так искусно, что казалось, будто сердитый толстяк смотрит вице-консулу прямо в глаза. Из-под расстегнутого златотканого воротника виднелась жирная, в натуралистичных складках шея, а лоб японца стягивала повязка с алым кругом посередине.
- Это какой-нибудь поэт? - поинтересовался Фандорин.
- Никак нет. Это великий герой фельдмаршал Сайго Такамори, - благоговейно ответил Сирота.
- Тот самый, что взбунтовался против правительства и покончил с собой? - удивился Эраст Петрович. - Разве он не считается государственным преступником?
- Считается. Но он всё равно великий герой. Фельдмаршал Сайго был искренний человек. И умер красиво. - В голосе письмоводителя зазвучали мечтательные нотки. - Он засел на горе с самураями своей родной Сацумы, правительственные солдаты окружили его со всех сторон и стали кричать: «Сдавайтесь, ваше превосходительство! Мы с почетом доставим вас в столицу!». Но господин фельдмаршал не сдался. Он сражался до тех пор, пока пуля не попала ему в живот, а потом приказал адъютанту: «Руби мне голову с плеч».
Фандорин помолчал, глядя на героического фельдмаршала. До чего выразительные глаза! Поистине портрет был нарисован мастером.
- А почему у вас тут Пушкин?
- Великий русский поэт, - объяснил Сирота и, подумав, прибавил. - Тоже искренний человек. Красиво умер.
- Японцев хлебом не корми, только бы кто-нибудь красиво умер, - улыбнулся Всеволод Витальевич. - Но нам с вами, господа, помирать рано, работы невпроворот. Что у нас самое срочное?
- Корвет «Всадник» заказал сто пудов солонины и сто пятьдесят пудов риса, - принялся докладывать Сирота, вынимая из папки листки. - Старший помощник с «Гайдамака» просит поскорее устроить ремонтный док в Йокосука.
- Это дела, которые поступают в ведение комиссионеров, - пояснил Фандорину консул, - Комиссионеры - посредники из местных купцов, отвечающие передо мной за качество поставок и работ. Дальше, Сирота.
- Записка из муниципальной полиции. Спрашивают, выпускать ли младшего механика с «Бояна».
- Напишите, пускай посидит до завтра. Да сначала чтоб заплатил за разбитую витрину. Еще что?
- Письмо от девицы Благолеповой. - Переводчик протянул консулу взрезанный конверт. - Сообщает о смерти отца. Просит выписать свидетельство о кончине. А также ходатайствует насчет денежного пособия.
Доронин нахмурился, взял письмо.
- «Скончался в одночасье»... «одна-одинешенька»... «не оставьте попечением»... «хоть сколько-нибудь на похороны»... М-да. Вот, Эраст Петрович. Рутинная, но оттого не менее печальная сторона консульской деятельности. Заботимся не только о живых, но и мертвых подданных Российской империи.
Он полувопросительно-полувиновато взглянул на Фандорина.
- Отлично понимаю, что с моей стороны это свинство... Вы едва с дороги. Но, знаете, очень выручили бы, если б наведались к этой самой Благолеповой. Мне еще речь сочинять для сегодняшней церемонии, а откладывать безутешную девицу на завтра опасно. Того и гляди явится сюда и закатит плач Андромахи... Съездили бы, а? Сирота вас сопроводит. Сам всё что нужно выпишет и сделает, вам только справку о смерти подписать.
Фандорин, все еще рассматривавший портрет обезглавленного героя, хотел было сказать: «Ну разумеется», но в этот миг молодому человеку показалось, будто нарисованные черной тушью глаза фельдмаршала блеснули, как живые - да не просто так, а словно бы с некоторым предостережением. Пораженный, Эраст Петрович сделал шаг вперед и даже наклонился. Чудесный эффект немедленно исчез - осталась лишь раскрашенная бумага.
- Ну разумеется, - обернулся титулярный советник к начальнику. - Сей же час. Только, с вашего позволения, сменю костюм. Он совершенно неуместен для такой скорбной миссии. А что за барышня?
- Дочь капитана Благолепова, который, стало быть, приказал долго жить. - Всеволод Витальевич перекрестился, но без особенной набожности, скорее механически. - Как говорится, царствие ему небесное, хоть шансы попасть туда у новопреставленного невелики. Это был жалкий, совершенно опустившийся человек.
- Спился?
- Хуже. Скурился. - Видя недоумение помощника, консул пояснил. - Опиоман. Довольно распространенный на Востоке недуг. Собственно, в самом опиумокурении, как и в употреблении вина, ничего ужасного нет, нужно только знать меру. Я и сам иногда люблю выкурить трубочку-другую. Научу и вас - если увижу, что вы человек рассудительный, не чета Благолепову. А ведь я помню его совсем другим. Он приехал сюда лет пять тому, по контракту с «Почтовой пароходной компанией». Служил капитаном на большом пакетботе, ходил до Осаки и обратно. Купил хороший дом, выписал из Владивостока жену с дочкой. Да только супруга вскорости умерла, вот капитан с горя и увлекся дурман-травой. Мало-помалу всё прокурил: сбережения, службу, дом. Переехал в Туземный город, а это у европейцев почитается самым последним падением. Дочка капитана пообносилась, чуть ли не голодала...
- Если он потерял с-службу, почему вы называете его «капитаном»?
- По старой памяти. Последнее время Благолепов плавал на паровом катеришке, катал публику по заливу. Дальше Токио не заплывал. Сам себе и капитан, и матрос, и кочегар. Един в трех лицах. Катерок сначала был его собственный, потом продал. За жалование служил, да за чаевые. Японцы охотно нанимали его, им вдвойне любопытно: покататься на чудо-лодке с трубой, да еще чтоб гайдзин прислуживал. Всё, что зарабатывал, Благолепов тащил в притон. Пропащий был человек, а теперь вот и совсем пропал...
Всеволод Витальевич вынул из несгораемого шкафа несколько монет.
- Пять долларов ей на похороны, согласно установленному порядку. Расписку возьмите, не забудьте. - Повздыхав, вынул из кармана еще два серебряных кружка. - А это так дайте, без расписки. Отпоет покойника корабельный священник, я договорюсь. И скажите Благолеповой, чтоб, как похоронит, в Россию ехала, нечего ей тут делать. Неровен час закончит борделем. Билет до Владивостока выдадим, третьего класса. Ну, идите, идите. Поздравляю с началом консульской службы.
Перед тем, как выйти, Эраст Петрович не удержался, оглянулся на портрет фельдмаршала Сайго еще раз. И снова ему почудился во взгляде героя некий message - то ли предостережение, то ли угроза.
Три вечных тайны:
Восход солнца, смерть луны,
Глаза героя.

Синяя кость не любит Барсука
Сэмуси с хрустом почесал горб и поднял руку в знак того, что ставки больше не принимаются. Игроки - их было семеро - откинулись на пятки, каждый старался выглядеть невозмутимым.
Трое на «чет», четверо на «нечет», отметил Тануки и, хоть сам ничего не поставил, сжал кулаки от волнения.
Мясистая ладонь Сэмуси накрыла черный стаканчик, кости звонко защелкали о бамбуковые стенки (волшебный звук!), и на стол проворно вылетели два кубика, красный и синий.
Красный почти сразу лег четверкой кверху, синий же укатился на самый край татами.
«Чет!», подумал Тануки, и в следующий миг кость легла двойкой. Так и есть! А если б поставил на кон, подлый кубик повернулся бы единицей или тройкой. Невзлюбил он Тануки, это было уже многократно проверено.
Трое получили выигрыш, четверо полезли в кошельки за новыми монетами. Ни слова, ни восклицания. Древняя благородная игра предписывала абсолютное молчание.
Горбатый хозяин махнул служанке, чтоб подлила играющим сакэ. Девчонка, присев на корточки подле каждого, наполнила чарки. Покосилась на Сэмуси, увидела, что не смотрит, быстро подползла на коленках к Тануки, ему тоже налила, хоть и не положено.
Он, конечно, не поблагодарил и еще нарочно отвернулся. С женщинами нужно держать себя строго, неприступно, от этого в них задор просыпается. Если б с игральными костями можно было управляться так же просто!
В свои восемнадцать лет Тануки уже знал, что перед ним мало какая устоит. То есть тут, конечно, нужно чувствовать, может женщина стать твоей или нет. Он это очень хорошо чувствовал, был у Тануки такой дар. Если шансов нет, он на женщину и не смотрел. Чего зря время тратить? Но если уж - по взгляду ли, по мельчайшему движению, по запаху - угадывалось, что шанс есть, Тануки действовал уверенно и без лишней суеты. Главное - знал про себя, что мужчина он видный, красивый, умеет внушать любовь.
На что ему, казалось бы, эта тощая служанка? Ведь не для забавы он здесь торчит, для важного дела. Можно сказать, вопрос жизни и смерти, а все ж не удержался. Как увидел девчонку, сразу понял - из моих, и, не задумываясь, повел себя с нею по всей науке: лицо сделал надменным, взгляд страстным. Когда подходила ближе - отворачивался; когда была далеко - не сводил глаз. Женщины это сразу замечают. Она уж несколько раз и заговорить пыталась, но Тануки хранил загадочное молчание. Тут ни в коем случае нельзя раньше времени рот открывать.
Не то чтобы игра со служанкой так уж его занимала - скорее помогала скрасить ожидание. Опять же бесплатное сакэ, тоже неплохо.
В притоне у Сэмуси он торчал безвылазно со вчерашнего утра. Деньги, полученные от Гондзы, почти все продул, хотя ставил не чаще, чем раз в полтора часа. Проклятая синяя кость сожрала все монеты, осталось только две: маленькая золотая и большая серебряная, с драконом.
Со вчерашнего утра не ел, не спал, только пил сакэ. В животе ноет. Но хара может потерпеть. Хуже то, что голова стала кружиться - то ли от голода, то ли от сладковатого дыма, которым потягивало из угла, где лежали и сидели курильщики опиума; трое китайцев, красноволосый матрос с закрытыми глазами и блаженно разинутым ртом, двое рикш.
Иностранцы - акума с ними, пускай хоть сдохнут, но рикш было жалко. Оба из бывших самураев, это сразу видно. Таким трудней всего приспособиться к новой жизни. Теперь ведь не прежние времена, пенсий самураям больше не платят - изволь работать, как все. А если ничего не умеешь, только мечом махать? Так ведь и мечи у них, бедолаг, отобрали...
Тануки снова загадал - теперь на «нечет», и выпало! Два и пять!
Но стоило ему выставить серебряную иену, как кости опять подвели. Красная-то, как обычно, легла первой, на пятерку. Уж как он умолял синюю: дай нечет, дай! Как же. Перевернулась тройкой. Предпоследняя монета пропала зазря.
Засопев от злости, Тануки подставил чарку, чтоб служанка плеснула сакэ, но вредная девка на сей раз налила всем кроме него - наверно, обиделась, что он на нее не смотрит.
В помещении было душно, игроки сидели голые по пояс, обмахивались веерами. Вот бы на плечо татуировку в виде змеи. Пускай не в три кольца, как у Оба-кэ, и не в пять, как у Гондзы - хотя бы в одно-единственное. Тогда скверная девка смотрела бы по-другому. Ничего, если он исправно выполнит то, что поручено, Гондза обещал не только огненно-красную змею на правом плече, но еще и по хризантеме на коленки!
Потому-то ему и доверено важное задание, что на коже у Тануки пока нет ни одного украшения. Не успел заслужить. А с татуировкой его к горбуну не пустили бы. Для того к дверям и приставлены Фудо и Гундари, чтоб никто из чужих якудза не вошел. Фудо и Гундари велят посетителям задрать рукава, осматривают спину и грудь. Если видят разрисованную кожу - сразу гонят в шею.
Сэмуси осторожный, добраться до него непросто. Дверь в его притон «Ракуэн» двойная: впускают по одному, потом первая дверь запирается каким-то хитрым механизмом; за внутренней дверью бдят Фудо и Гундари, два охранника, названные в честь грозных будд, что стерегут Врата Неба. Уж до чего небесные будды ужасны - с выпученными глазами, с языками пламени вместо волос, а эта парочка будет пострашней. Оба окинавцы, ловкачи убивать голыми руками.
В зале еще четверо охранников, но про них думать нечего. Задача у Тануки ясная: только своих внутрь впустить, а дальше и без него управятся.
Храбрый Гондза получил свое прозвище в честь Гондзы-Копьеносца из знаменитого кукольного спектакля - очень уж здорово дерется бамбуковой палкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10