Ее не проведешь. Целый день о
на продавала мороженое, брала деньги, отсчитывала сдачу… И все стоя на од
ной ноге. Вторая нога беспрерывно шарила по земле и нащупывала запасной
бак с мороженым. «Вот здоровая баба! Ч цедил сквозь зубы Толик-Морда. Ч И
ноги не мерзнут. Ну, не шелохнется, зараза!» Мы целый день так внимательно
смотрели на ее ноги, что ночью, как закроешь глаза, так и видишь сразу Поли
ны ноги, обутые в бурки и в чуни. Бурки Ч это самодельные валенки, простро
ченные по типу ватника. А чуни Ч галоши, сделанные из автомобильных шин, т
олько глубокие, до щиколоток.
Передышка у Поли была только тогда, когда приходил ее муж с очередным зап
асным баком. Он был такой же отвратительный, только очень маленький и худ
ой, со злыми глазами-щелками.
И все-таки мы подловили момент! Был мороз. Но вокруг мороженого толпа, как
летом. Очередей на базаре не было Ч были толпы. Все орут, толкаются, тесня
т друг друга. Мы с Вилли орем громче всех: «Куда ты прешься? Стой, как все! А ч
ем ты лучше? Тоже мне „пан“! Да заткнись ты! Что? Что ты сказал? А ну, повтори…
»
Ч Э-э-э!! Смотрите, смотрите! Пацаны мороженое сперли! Вон бегут! Хватайте
их!!
Поздно. Мы опять сидели в нашем штабе. Ели прямо руками из бака долгожданн
ое Полино мороженое. Вначале было необыкновенно вкусно. Потом приторно.
Потом очень плохо Ч всем шестерым. Мороженое было на сахарине. Чего толь
ко, наверное, Поля в него не пихала… Съешь порцию Ч не почувствуешь. Но ше
стерым съесть целый бак на морозе, да на голодный желудок…
После войны я мороженое уже не ела. Подержу, посмотрю, понюхаю Ч и все.
А вот петушки люблю! Как увижу в городе малиновые петушки на палочке Ч по
купаю. Говорю, что покупаю дочке, а сама только за угол Ч и тут же откусыва
ю его не спеша, чтобы растянуть удовольствие. И в голову не приходит, что м
ожно купить сразу десять штук. Нет, берешь одного! Как несбыточную мечту, к
оторая вдруг сбылась. Так много радостей было убито в военные годы…
Залпы, обстрелы, бомбежки оживают в памяти…
Мне жаль маму. Жаль, что ее лучшие молодые годы прошли так. А ей жаль, что мое
детство Ч самая веселая и беззаботная пора Ч прошло так. Но в то время м
ы часто смеялись, редко плакали, а если плакали Ч то горько. Мне, вообще, ка
залось, что я очень хорошо живу, что так и должно быть. Самую маленькую рад
ость я воспринимала как огромное счастливое событие. Когда подросла, тог
да начала кое-что понимать, сравнивать…
Знакомство с ребятами было и опасным, и романтичным. Многому меня научил
о. И хорошему, и плохому. Я знала, что «ракло» лучше, чем «сявка». «Сявка» Ч
это опустившийся, безвольный человек, ничто. А «ракло» Ч это вор действу
ющий, соображающий. Я научилась воровать. Для этого пользовалась все тем
же способом «отвлечения». Рассматриваю себе на прилавке штучный товар п
рямо перед носом у торговки… Перегнувшись через стол, перебираю правой р
укой товар, стоя на цыпочках. Товар ругаю или хвалю, а левой рукой незаметн
о первое попавшееся тихо опускаю вниз под прилавок. Смотришь Ч яблоко и
ли помидор есть.
На базаре дорого стоили кремни для зажигалок. За один камешек можно было
купить гору леденцов. Подойду к прилавку, послюнявлю указательный палец
и как бы случайно уроню его на разложенные камешки… «Нет, моему папе эти с
лишком большие» Ч и отхожу. А на палец два-три камешка и прилипло.
Осенью мама возвратилась после менки. За «то» мыло она привезла мешок фа
соли. «Сейчас куплю луку… сварю фасолевый суп… соль у нас еще есть» Ч сам
а себе приговаривала мама, перебирая у торговок лук.
Ч Мама! Пойдем со мной…
Мы отошли… Мама смотрит на меня с тревогой: мол, что случилось, с чего это в
друг «пойдем»? Я ей протянула большую головку синего лука.
Ч Боже мой, какой ужас! Где ты его взяла?
Ч А ты его дольше всех в руке держала… А пока ты с теткой говорила…
Мама Ч хрясть по щеке. Я даже не успела договорить.
Она быстро пошла вперед.
Ч Какой ужас! Если бы Марк это узнал! Он же никогда и крошки чужой не возьм
ет. Откуда это у тебя?
Откуда, откуда… Сама уйдет на свою менку Ч и жди ее. Что оставит, съедаетс
я быстро, а потом что? Да что я, одна? Все дети так. Все! Ничего больше не буду е
й рассказывать. Я думала, она обрадуется… Вот человек! А папочка такой доб
рый, он бы меня пожалел, поплакал бы вместе со мной…
Дома мама отошла. Она нудным тоном вычитала мне, какой должна быть девочк
а, как некрасиво я поступила, в общем Ч ничего нового. А потом взяла с меня
слово, чтобы «это было в первый и в последний раз». Я дала честное слово. Но
это было только начало, Я воровала до двенадцати лет. В школе Ч ручки, пер
ья, тетради. В гостях Ч сахар, конфеты, печенье. Все копила на «черный» ден
ь. В укромном месте я прятала свои запасы. Старые съедала, а новыми пополня
ла. А потом в одно прекрасное утро все кончилось. Желание воровать исчезл
о навсегда. Даже как-то скучно стало…

Я всегда долго «созреваю». А потом вдруг Ч раз! Ч и полная ясность. Точно
е решение проблемы. Так и в работе над ролью. Сначала тупик и полная паника
. Внутри сам собой происходит процесс «созревания». Я думаю в это время со
всем о другом. И вдруг неожиданный просвет! Ага! Есть! Знаю, какая «она»! Зна
ю, как я ее поведу…
Так и в дружбе. Со мной много можно «экспериментировать» Ч подводить, об
манывать, крутить, вертеть. Я все терплю, терплю, жду, надеюсь, надеюсь… А по
том Ч раз! И все! Внутри все пусто, все сгорело. И нет больше такой подруги.

А особенно болезненно было в любви. Уж тут-то я почти всегда оставалась си
деть в пепле на развалинах. Всегда сильно мучилась, отдавая этому чувств
у невосполнимые силы. Максимально «приносила», но и максимально требова
ла. Выдержать меня, мой «максимализм» трудно, что там говорить… Мне всегд
а хотелось любить только одного человека.
Теперь жалко огромного заряда энергии, растраченного впустую. Но мой пап
а говорил: «Жисть есть жисть, моя детка». Все правильно. Я это постигла на с
воем опыте, не внимая ни чьим советам, какими бы они мудрыми ни были.

БЕЗ «ДЕЛА»

На базар меня мама больше не пускала. А внизу, как назло, свистели мне мои д
рузья. Я предлагала маме свои услуги, вела себя так образцово, что это треб
овало какой-нибудь награды. Но мама хитрая. Она делала вид, что ничего не з
амечает.
А уж если удавалось вырваться! Ух! Я летела на базар, в условных местах нах
одила ребят… и Ч будь что будет! Не убьет ведь, правда! Ч гуляла до вечера
. Мы купались в Лопани, строили планы Ч на кого бы «навострить лыжи»!
А дома Ч экзекуция! Но что меня особенно поражало Ч мама безошибочно уз
навала, что мы купались в Лопани. Курточка сухая, шаровары сухие, голова и
трусы сухие, а она знает, что я купалась.
Ч Я тебе запретила влезать в эту грязную воду.
Ч Мамочка, дорогая, честное слово! Я не купалась, Ч говорила я, глядя на н
ее честными глазами.
Ч А это за вранье! Ч следовал очередной удар. А потом стояние на коленях
в углу. Лицом к стене. Там у меня было время все спокойно обдумывать, пораз
мыслить. «Вот придет папа, я ему все расскажу. Как он точно про нее говорил
Ч яга! Ну как она пронюхала, что я купалась?? Ну точно… чистая НКВД»…
А тут и нюхать было нечего. От меня за версту несло болотом. И опять надо ме
ня мыть. И опять Ч вода, керосин, мыло…
Мама выпускала меня гулять на короткие промежутки. Я стала ходить вокруг
госпиталя. Интересно: что едят раненые? Наверное, их хорошо кормят. Дома с
утра до вечера была одна фасоль. Так хотелось хлеба!
Проход на территорию был закрыт еще и досками. Я одну доску отодвинула и п
ролезла в дырку. Меня никто не остановил. Раненые удивленно смотрели на м
еня: как это я сюда проникла? А может, так и надо? Я немного прошла и останови
лась. На кроватях с колесиками лежали двое тяжелораненых Ч забинтованн
ые голова и грудь. «Киндер, шпрехен зи дойч?» Я показала на конец мизинца. О
дин тихо засмеялся… В спине, пониже лопатки, я вдруг почувствовала остру
ю боль, аж задохнулась. Кто-то швырнул в меня камешек. Повернулась. На меня,
шагах в двадцати, смотрел рыжий немец на костылях, без ноги: «Век раус, шай
зе менш… Фарфлюкте…» Я побежала к своей лазейке. Опять надо выбираться в
перед головой! Я наполовину пролезла, беспомощно болтала в воздухе ногам
и, а он все еще громко орал как ненормальный и выкрикивал новые и новые руг
ательства. «Заткнись ты! Рыжая кандала, тебя кошка родила!»
Все провалилось. Госпиталь меня больше не интересовал. При воспоминании
о нем на душе становилось неприятно и тяжело. На базар мне нельзя. Дела ник
акого нет. И даже тетя Валя подвела. «Продала» меня маме. Я ей призналась, ч
то, несмотря на честное слово, ворую. Она смеялась, говорила: «Молодец, доц
я!» А потом взяла и все рассказала маме. Никому нельзя верить. Ничего нельз
я рассказывать. Даже тете Вале. Как она потом «к доце» ни подлизывалась, с
ней я уже была начеку.

НАШИ ПРИШЛИ

Ч Люся, ну съешь хоть пару ложек. Возьми себя в руки и съешь… Ну ты же умреш
ь… Я тебя прошу. И тетя Валя тебя просит. Ради нас, ну дочечка!
Как ни старалась мама, но, кроме фасоли, на зиму больше ничего не запасла. С
оль давно кончилась. Фасоль я не могла проглотить. Я лежала целыми днями б
ез движения. Мама металась в поисках еды. Теперь она была бы счастлива, есл
и бы я по-прежнему ходила на базар и подкармливалась самостоятельно, но…
ходить я уже не могла.
Время зимы 1942/43 года Ч единственный черный провал в моей памяти за всю вой
ну. Все помню урывками: темно-темно, а потом просвет. А потом опять темно. Ко
гда бомбы взрывались недалеко, мама говорила: «Господи, вот бы р-раз-и все!
Ну нет же сил! Ну нет же сил! Больше не могу…» Я лежала. Мне было безразлично
. «Мама, наверное, права. А как же папа? Нет, пусть лучше бомба пролетит…»
Тетя Валя смотрела из наших замерзших окон на двор госпиталя: «Леля! Посм
отри, сколько раненых возят… Все новые и новые машины. Наверное, фронт сов
сем близко…»
По рассказам я знаю, что в Харькове это было страшное время. Беспрестанна
я бомбежка и перестрелка. Горели немецкие продовольственные склады. А лю
ди сидели дома Ч так было страшно. Рисковали только самые отчаянные…
Мама сказала, что меня на ноги удалось поставить тушеным мясом Ч тем сам
ым, о котором мы мечтали. Она все-таки оказалась среди тех, кто рисковал. Но
вкуса мяса я не помню.
Я встала на ноги, когда на улицах города было тихо. Ни одного выстрела. Тиш
ина… Эти часы затишья называли временем безвластия. Когда одни войска уж
е ушли, а другие еще не пришли. Я подошла к балкону. Госпиталя уже не было. На
дворе валялись гипсы, бинты, сломанные кровати на колесиках.
Ночью над городом стояло красивое зловещее зарево. Оно уходило высоко в
небо. Внизу красное, потом черное, а в небе серое. А в городе, внизу Ч тихо-т
ихо. Страшно.
15 февраля 1943 года Красная Армия первый раз освободила город Харьков. Когда
уже всюду раздавалось радостное Ч «наши», Ч мама меня осторожно вывел
а по ступенькам с четвертого этажа на Мордвиновский. Целую зиму я не была
на улице. Столько людей Ч все плачут, обнимаются. Мы спустились на Клочко
вскую. Тут входили войска… Какие они Ч «наши»? Может кто-нибудь знает пап
у? А может от него есть письмо? А вдруг мы сейчас его встретим?

Папа и мама перед войной часто проводили вечера в Доме офицеров. Я запомн
ила военных высокими, плечистыми и красивыми. Они охотно участвовали во
всех маминых аттракционах, шарадах, играх. У нас даже сохранились фотогр
афии, где папа с баяном, а военные с удовольствием смотрят на маму. Ее даже
приглашали танцевать. Это я очень хорошо запомнила. Папа был возмущен.
Ч Як ето так? Прямо при муже идеть з другим и танцуить? И ще влыбается.
Ч Ну, а что, Марк? Что у меня, на лбу написано, что я твоя жена? Это же моя проф
ессия.
Ч Якая такая профессия? Я тибе ету профессию сам у руки дав. На ноги тибя п
оставив. На широкую дорогу жизни тибя вывив… Да ты, як порядочная жена, дол
жна сказать, что так, мол, и так, мол, товарищ дорогой, я на работе, пригласит
е другую даму. Вот так вот должна отвечать порядочная жена, а ты…
Ч Ой, Марк, котик ты смешной. Один мне свидание даже назначил… Ч Но продо
лжить маме не довелось. После этого случая она всегда помнила, что «правд
у ему нельзя говорить». За правду она уже однажды свое получила…

… По Клочковской проехало несколько мотоциклов с колясками. В них солдат
ы в белых маскхалатах, с автоматами наготове. Потом тишина. Потом опять та
кая же группа мотоциклистов. И только вслед за ними в город вступила арми
я.
Это были изнуренные, усталые люди. Машин мало. Орудия тянули лошади. 15 февр
аля… а весна ранняя… И валенки по мокрому снегу: хлюп-хлюп. Ничего заправс
кого, довоенного…
Выдавали предателей. Выдавали полицаев, Ч тех, кто не успел уйти за немец
кой армией. Чинили «самосуд» сами жители. Расстреливали пленных немцев.
Трупы их валялись всюду… Совершенно голые… только на головах шапочки с к
озырьками… Сапоги, шинели, даже нижнее белье люди с дракой, с озверением в
ырывали друг у друга.
Рядом, совсем близко, я видела, как расстреливали пленного немецкого лет
чика. Это было в самый первый день прихода «наших». Его вывели из ворот дом
а, следующего от нашего Мордвиновского, 17, где я родилась. Там до сих пор ост
ались следы пуль…
Ч Еще пленный! Сюда! Вон! Ведут! Сюда-а! Ч Около дома сразу образовалась т
олпа…
Ч Смотри… летчик… совсем молодой Ч перешептывались между собой. Пленн
ый был очень высокий, очень бледный, с голубыми глазами, со светлыми волос
ами. Шинель его была в саже. В толпе шептали, будто бы его спрятала в дымохо
де какая-то женщина… Но ее уже расстреляли… Это еще больше разжигало люб
опытство к этому молодому пленному… Он шел с поднятыми руками, заглядыва
я в глаза всем, кто на него смотрел…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13