А потом успеть за четыре-восемь лет расплатиться с кредиторами, давшими ему денег на предвыборную кампанию, и заработать себе на достойную старость… А государю ничего этого не нужно. У него вся земля во владении. Причем принадлежать ему она может только вот так, вся, а не каким-то лакомым кусочком типа «Газпрома» или «Норникеля», который можно положить в карман за несколько лет нахождения на вершине власти и спокойно пользоваться все оставшееся время после того, как «исполнил свой демократический долг перед страной и народом». Вот так – все или ничего. Очень… бодрящая мотивация для лидера. Но она заставляет мыслить не в ритме предвыборных периодов, а минимум десятилетиями, а лучше веками. И потому людям вот сейчас конкретно, в этом году, может не понравиться то, что он делает, и они какое время будут ругаться и злиться. Но когда пройдет это время… Государя должны любить! Да, его должны любить даже тогда, когда его ругают и на него злятся! Это и есть его оценка. И она хлеще, чем любые выборы и рейтинги. Ибо тут уже не поиграешь с процентами, не установишь законодательные барьеры, не наймешь политологов и PR-менеджеров, чтобы ненадолго, на пару месяцев, поднять рейтинг, пока не пройдут очередные выборы. Его либо любят – либо нет. Но… как же страшно предать эту любовь. И дело не в том, что это плохо кончится, здесь – казнью, а там, в моем рафинированном и политкорректном будущем, просто неким конституционным переворотом. Дело не в этом… просто преданная любовь тут же обернется ненавистью. А ненависть миллионов уничтожит даже не тело. То, что произошло со мной, ясно доказывает, что тело – чушь, тело всего лишь сосуд, в который налито нечто, вполне способное существовать и в другом сосуде либо вообще без него. Нет, она уничтожит саму твою суть…
– Батюшка-государь! – вывернулся из толпы юродивый Олешка и, звеня веригами, кои он носил на себе и летом, и зимой, бросился ко мне. – Батюшка-государь, – запричитал он, падая на колени едва ли не под ноги моему коню, – пожалей ты нас, холопев твоих! Пожалей! Ведь не выдержим мы смерти твоей, помрем вместях с тобой! Пожалей ты нас!
И вся толпа заголосила в унисон.
– Дай ты нам, – продолжал между тем Олешка, – кровиночку твою! Сыночка! Дай, царь ты наш, Господом нашим, Иисусом Христом данный, благодатью Богородицы осененный!
Опа! А вот это финт. Бояре ведь тоже клялись, что решились на такое еще и из-за того, что, мол, я перед страной и народом должон. Не женюсь, мол, до сих пор наследника не имею. Оправдание, конечно, слабое, однако подобное совпадение мыслей настораживает… Я утер глаза, спрыгнул с коня, поднял юродивого и, погладив его по изъеденной струпьями голове, снова вскочил в седло и вернулся в Кремль, охваченный тяжкими мыслями. Да-а, похоже, действительно настала пора жениться. Вот ведь черт, жениться мне пока совершенно не хотелось. Я и в своем времени был не шибкий сторонник этого дела, а уж здесь… Тем более что для семейной жизни у меня просто нет времени. Я же работаю как проклятый, мотаюсь по стране, воюю, когда прижмет. Вон когда в «Укрощении строптивого» герою Адриано Челентано становилось невмоготу, он мчался колоть дрова, а у меня этих «дров» столько… А если брать чисто сексуальную сторону, то Настена меня вполне устраивала. Да и в остальных смыслах тоже. Вот на ком я вполне спокойно женился бы. Но… Я горько усмехнулся. Нет, братец, в твоем «тягле» установлено, что даже твой брак должен как-то сработать на страну. Поэтому давай поднимай своих посольских дьяков, своих агентов и пусть подыскивают тебе принцессу. А ты все это время будешь молить Бога, чтобы она оказалась не совсем уж уродиной и тебе в процессе исполнения супружеского долга и соответственно долга перед страной и народом не пришлось бы накрывать ее рожу трусами. Впрочем, трусов здесь пока еще и не придумали…
Дальнейшее расследование заговора более ничего не дало. Похоже, эти шестеро действовали полностью автономно, как видно собираясь по успеху заговора организовать эдакую новую Шестибоярщину. А возможно, это было требование Горсея. После того как напротив Аглицкого дома демонстративно появилась и встала в караул сотня моего холопского полка, принявшаяся бесцеремонно досматривать всех входящих и выходящих, а также все выезжающие со двора возы и кибитки, лорд сидел тихо, как мышка. Так что более никого причастного обнаружить не удалось… Но я воспользовался моментом, чтобы показать всем, что означает мой указ о том, что следствие будет вестись «зело пристрастно». И сразу же наложил лапу на вотчины тех почти трех десятков бояр, кои ходили под указом, направив туда своих дьяков. Целый год доходы с этих вотчин шли напрямую в мою казну. Кстати, пятеро из этих трех десятков за этот год дунули за границу, причем трое официально перешли в подданство Речи Посполитой и Швеции, после чего их вотчины я забрал себе уже окончательно, а вот двоим, которые сего не сделали, по прошествии года, когда была официально вынесена резолюция «непричастны», вотчины были возвернуты. Как и тем двум дюжинам, кои остались и год просидели дома, носа с подворий не высовывая и проедая накопленное за прошлые годы… И тем породил легенду, что царь-де крут, но справедлив. В отличие от Грозного, коему так страшно служил его дед, зря ни живота, ни вотчин не лишает. А посему появилась надежда, что теперь при первых же признаках возникновения заговора в составе потенциальных заговорщиков тут же отыщется кто-то, кто, понадеявшись на справедливость государя, моментом примчится ко мне или дядьке Семену с доносом на крамолу. Короче, если бы не гибель Немого татя, то можно было бы считать, что этот неудавшийся заговор только пошел мне на пользу, лишь укрепив мою власть…
Кстати, мои предположения о том, что боярин-князь Мстиславский был если не причастен, но отчасти в курсе планируемых событий, получили косвенное, однако вполне достоверное подтверждение. В возглавляемое им великое посольство вошло около двух тысяч человек, в том числе сотня конных стрельцов, две сотни поместной конницы из вотчинников самого Мстиславского и сотня моего холопского полка, а также почти две сотни выпускников царевой школы и столько же ремесленных людей и молодых монахов, остальные – отроки от четырнадцати до шестнадцати лет, набранные по деревням и посадам. Отправленное за полтора месяца до попытки отравить меня, посольство сумело едва доползти лишь до Казани. Где и застряло. А когда его нагнал гонец с известием о неудавшейся попытке отравить царя и начавшемся большом расследовании, мгновенно стронулось с места и очень даже быстро добежало до Тобольска. Мстиславский явно торопился оказаться вне досягаемости, а я надеялся, что его возможная причастность послужит ему лучшим стимулом в выполнении возложенной на него задачи. Как известно, победителей не судят. А значит, у него остался один выход – вернуться победителем…
Вообще для этого посольства я практически ограбил казну. Ну не столько в финансовом смысле, хотя это посольство обошлось мне в разы дороже, чем любое из предыдущих, сколько, так сказать, в художественном. Так как идти предстояло по местам, где о дорогах до сих пор никто не слышал, все посольство шло одвуконь и волокло за собой еще около двух тысяч вьючных лошадей, на которые были нагружены не только продукты и огненный припас, но и всякая драгоценная посуда и утварь, изукрашенное оружие и все такое прочее. Для подарков императору Поднебесной и взяток его должностным лицам. А в Сибири поклажа должна была еще более увеличиться в размерах, поскольку я повелел набрать в тех краях добро меховой рухляди… Если я правильно помнил (а в Китае я был раз шесть и всегда выкраивал день-другой на поездки по достопримечательностям с хорошими гидами и даже, так сказать, делал инвестиции в китайский антиквариат, в основном в фарфор династии Мин), сейчас там плавно заходила за горизонт великолепная династия Мин, после которой на Китай наложили лапу маньчжуры. Я не назвал бы точно год, но помнил, что это произошло именно в семнадцатом веке. Так что я не видел ничего страшного в том, если мы перед нашествием маньчжуров тоже слегка «пограбим» Китай, сманив оттуда сколько-нито мастеров и вообще всякого полезного люда. Возможно даже, мы кого-нибудь таким образом и спасем, в прямом смысле выдернув из-под копыт маньчжурских коней. Как я помнил из рассказов гидов, как раз перед тем, как династия окончательно ушла в прошлое, там пышным цветом расцвела коррупция. Поэтому Мстиславский, посольские дьяки и мои орлята из царевой школы получили приказ, буде это поможет исполнению возложенных на посольство задач, беззастенчиво ее множить, раздавая взятки направо и налево – и деньгами, и меховой рухлядью, и иным скарбом.
А еще я планировал, что отправленные с посольством монахи (а тако же некое количество выпускников царевой школы) смогут пройти обучение в знаменитом монастыре Шаолинь… Если, конечно, выяснится, что легенды о нем – не развесистая клюква, придуманная в насквозь коммерциализированном XX столетии, где даже из бунтаря Че сумели сделать успешно продаваемый бренд, исправно приносящий денежки в карманы как раз тех, с кем он всю свою жизнь непримиримо боролся, а имеют под собой хоть какие-то реальные основания. Ибо, во-первых, я считал полезным сделать православной церкви некий «впрыск» буддистского мышления, а уж что она из него переварит и возьмет на вооружение, а что отвергнет – ее дело, и, во-вторых, я собирался завести в ней нечто вроде иезуитов. Людей идеи и дела. Людей инициативы, способных к нестандартным ходам и решениям, коим бойцовская подготовка, всегда преобразующая не только тело, но и, я бы даже сказал, в первую очередь мозги, очень бы не помешала. Нет, никакого ордена я создавать даже и не думал. Не хрен подражать этим латинянам. Я планировал выделить под это дело пару-тройку монастырей, в коих и готовить этих, грубо говоря, православных спецназовцев…
Однажды утром в Кремле появился испуганный англичанин, как выяснилось, он был слугой одного английского купца, и сообщил, что поутру в своих комнатах обнаружены бездыханными девять английских купцов и сам лорд Горсей, кои вчера добрым ужином отмечали день рождения одного из купцов. Я прислал лекарей, констатировавших смерть от отравления, и выделил деньги на похороны, на которых стоявшая на страже вокруг Аглицкого дома сотня моего холопьего полка выступила в качестве почетного караула (а как же, такое важное лицо преставилось – целый лорд), после чего проследовала прямиком в казармы. А затем сочинил письмо королю (а если уж быть точным, то скорее его фавориту Роберту Карру, графу Сомерсету, я был более склонен обвинять его в этом предприятии) с выражениями глубокого соболезнования, ввернув туда пассаж, что-де и сам, месяца еще не прошло, как тако ж едва не отравился. Видно, грибки у нас на Москве в этом годе уродились дюже ядовитые…
Немой тать был окончательно отмщен.

3

Аким спрыгнул с коня и быстрым шагом взбежал по ступенькам царевой лечебницы, что была построена в Китай-городе, неподалеку от Проломных ворот. Зайдя внутрь, он быстрым шагом пересек большую присутственную палату, в которую с утра набивалось полно народу, а сейчас уныло сидели по лавкам человек пять, видно заранее занявшие очередь на следующий день, и, подойдя к большим двустворчатым дверям, ведущим во внутренние помещения лечебницы, несколько раз крепко стукнул в них.
– Хтой там? – отозвался хриплый голос больничного служки. – Все, нету приема, закончился.
– Открывай! – проорал только у дверей нагнавший Акима воин охраны. – Государев розмысл к старшему врачевателю!
За дверью тихо охнули, заскрипела задвижка, а затем в приоткрытую щель настороженно просунулась голова больничного служки. Узнав форменный кафтан государева холопьего полка, он облегченно выдохнул и отворил дверь. Дохтура государевых лечебниц обязаны были каждый день попеременно, один дохтур с утра и до полудня, а второй с полудня и до шести часов вечера, принимать бесплатно малоимущих москвичей и приезжих. Поскольку к каждой лечебнице было приписано по десять дохутров, а каждый из них был обязан иметь при себе для обучения по три ученика, кои помогали ему во всем, эта обязанность для них была не шибко обременительной. Тем более что взамен они пользовались возможностями лечебницы для своей частной практики. А возможности были весьма велики. В любой лечебнице имелась прекрасно обустроенная аптека с лабораторией и запасом лекарств, библиотека и личные апартаменты для каждого дохтура, состоящие из его собственной смотровой палаты, в которой он вел частный прием, и еще одной комнаты, где он жил. Кроме того, в здании лечебницы было обустроено два крыла «приимных палат», в коих каждый дохтур имел закрепленные за ним двенадцать коек – шесть в крыле для малоимущих и еще шесть в другом, для тех, кого он помещал под свое наблюдение в процессе частной практики.
Однако разница в потоке частных, оплачиваемых посетителей и неимущих была так велика, что очень многие не успевали попасть на осмотр к дохтуру до окончания приема (хотя приемные часы сплошь и рядом затягивались, ибо дохтура старались обиходить как можно больше страждущих, но есть же предел человеческим силам)… И некоторые буйные нравом, не желая ждать следующего дня, иногда начинали возмущенно колотить в дверь, требуя непременно принять их сегодня, сейчас же, грозя в противном случае разнести двери в щепы. В то же время за любым из дохтуров в любой момент мог прислать кто-то из частных клиентов. Так что служка дежурил у дверей во внутренние покои лечебницы круглосуточно.
– Чичас позову, – отозвался больничный служка, запирая дверь на задвижку.
– Не стоит, – остановил его Аким, – лучше покажи, где его палата.
– Так нетути его там, – отозвался больничный служка. – Господин главный врачеватель в приимных палатах ноне.
1 2 3 4 5 6 7 8