Покупал тут сайт Водолей
Причина эта оказалась более чем прозаичной и заключалась в отсутствии на ее теле полосок материи, называемых одеждой. «Бедняг беспокоит, что они не могут точно определить мой социальный статус!» — решила Лирда. Ей стало совестно.
Казалось бы, одежда — пустяк, но нужно было это предусмотреть. Космические исследователи чаше всего и сгорают на пустяках. Вспомнить хоть нашумевший случай на планете Кмурк, когда исследователь погиб из-за того, что при наступлении периода дождей не закончил линьку, чем вызвал гнев других особей.
Лирда решила затеряться в толпе и поскорее раздобыть предписываемые обычаем одежды. Сказано — сделано. Девушка ловко соскочила с памятника, оставив Юрия Долгорукого лишь в обществе его коня, и приземлилась на асфальте посреди расступившейся толпы.
— Во дает! Видали, с какой высоты сиганула! — крикнул кто-то.
Не теряя времени, Лирда побежала вдоль Тверской в сторону Белорусского вокзала. Почти сразу рядом с ней притормозил черный джип «Чероки» с подмосковными номерами. Дверца открылась.
— Подвезти?
Лирда остановилась и увидела в машине двух атлетически сложенных самцов, которые алчно разглядывали ее. У одного, сидевшего рядом с водителем, был перебит нос, а все верхние зубы были железные.
— Иди сюда, а то менты нагрянут! — Самец с перебитым носом схватил Лирду за запястье и потянул ее в машину.
Едва Лирда оказалась в салоне, как джип резко рванул с места и, подрезав «жигуленка», затерялся в несчетном стаде московских машин…
Тем временем на звездолете, вращающемся по орбите Плутона, Грзенк не находил себе места. Он опасался, как бы его взбалмошная дочка не наделала глупостей. Аборигены этой примитивной планеты могут оказаться опасными, вдруг они что-нибудь заподозрят и схватят ее? В некоторых мирах исследователей принимали за шпионов. Конечно, Лирда неглупа, но она совершенно не знает местных обычаев и слишком любит рисковать.
Прошло уже несколько часов, а от нее не поступало никаких известий. Грзенк беспокойно ползал по рубке звездолета из угла в угол. Он должен непременно предпринять что-нибудь, чтобы сделать пребывание своей девочки на Земле безопасным.
— Не хотелось мне этого, но другого выхода нет. — Грзенк выпустил все восемь щупалец и направился в грузовой отсек.
Там в плотно закрытом контейнере с надписью «Опасно! Использовать только в случае крайней необходимости!» дожидался своего часа кнорс. Грзенк открыл бронированный люк и отключил механизм, нагнетавший в контейнер влажный туман.
— Ты будешь охранять мою дочь! — приказал он, убедившись, что чудовище проснулось.
Кнорс уставился на Грзенка пустыми, но всевидящими глазницами, сквозь которые просвечивала стена трюма. Кнорс был похож на тень. У него не было тела, не имелось лап и клыков, но даже это не делало его менее опасным.
Чудовище неподвижно висело над полом, и Грзенк почувствовал, что кнорс ждет от него уточнений.
— Э-э… Что уставился? Оберегай ее любой ценой! Слышишь? — сказал он и тотчас пожалел, что выразился так определенно.
Но было уже поздно: отсек опустел. Кнорс исчез. А еще через некоторое время Грзенк обнаружил, что неверно выставил координаты на телепортаторе и вместо Москвы переместил кнорса куда-то в район Панамского залива.
Беспокойный папочка взрослой дочери пришел в ужас. Кнорсы верны, но не до конца разумны и очень жестоки, поэтому их применение ограничено Галактическим законодательством. Не обнаружив на месте телепортации Лирды, кнорс может решить, будто она уничтожена аборигенами, и перейти в режим глобальной мести, что крайне нежелательно.
Пока еще не стало слишком поздно, Грзенк вошел в мысленную связь со своими умершими предками, обращаясь к ним за советом. И как же он не догадался проверить настройку телепортатора!
Наконец с помощью прадедушки Бнурга, обладавшего целым рядом сверхспособностей, Грзенк нашарил в пространстве слабый сигнал мозга кнорса. Осторожно, чтобы не потревожить хищника, Грзенк вошел в его сознание и посмотрел на мир его глазами.
Перевернутым контурным взглядом чудовища он увидел синеватую поверхность залива, скрытую облаками. Кое-где в разрывах между тучами белели точки яхт.
Неожиданно совсем близко появился маленький частный самолет. Мелькнул оранжевый шлем летчика.
Кнорс мгновенно вытянулся в узкую тонкую полоску.
— Нет! — крикнул Грзенк. — Стоп! Не трогай его!
Но кнорс уже ударил самолет молекулярным лучом… Охая, Грзенк задал ему новые координаты.
Если бы не желание оградить дочку от опасности, он ни за что бы не выпустил это чудовище из контейнера.
Глава IV
АРХИВ КУПЦА РУЧНИКОВА
(Из дневника Федора Громова)
23 июня
Страх — какое-то паучье слово!
Сегодня я задумался и обнаружил, что ВСЕ чувства и ВСЕ поступки человеческие определяются исключительно страхом и отношением к страху. Ни одно другое чувство не имеет над нами такой власти.
Вся якобы богатая гамма человеческих чувств и эмоций может быть объяснена через страх. Какие там чувства есть? Любовь? Страх перед одиночеством и слегка инстинкт продолжения рода. Беспокойство… Страх перед чем-то неопределенным.
Печаль… Страх перед возможной утратой или (если утрата уже состоялась) страх, что ты не простишь себе чего-то, что уже нельзя исправить. Гнев? Желание уничтожить иди подавить источник страха. Жадность? Патологический страх бедности. Что там еще осталось из чувств? Неважно! Даже чувство наслаждения прекрасным — по большому счету страх перед действительностью и желание уйти от нее, запереться в своем маленьком панцире, заполнить его красивыми и изящными вещами.
Думаю, что АД, если он существует, — это абсолютный страх. Я уверен, что там нет никаких сковородок, крючьев и смолы. Да и зачем? Там только чернота, пустота, ощущение беспомощности и страх, страх и страх.
Любая тирания, любые государственные жестокости, любые Иваны Грозные, любая, даже самая идеальная, власть — это прежде всего власть страха пополам с подхалимством, а не власть идеи. Целая пирамида трусов, которые держат друг друга за руки, чтобы никто не убежал. Это как человек в толпе, который наступает на упавшего, потому что боится сам быть раздавленным. И так будет всегда, любая государственная система будет давить и уничтожать, пока есть трусы и есть страх…
Я большой специалист по страху и всегда с ним боролся, и всегда он меня побеждал. Страх настолько живуч в моей природе, что я сам часто замуровываю себя страхом, как узник в крепостной стене. Все подлости н унижения в моей жизни, вся ложь и все случаи, когда я быстро, не оглядываясь, проходил мимо чужой беды, были вызваны только страхом или опасением, что мой страх будет замечен, то есть опять же страхом.
(Здесь несколько зачеркнутых строк.)
Однажды, когда мне было двенадцать лет, я переводил мою пятилетнюю сестренку через дорогу (не знаю, где были родители и почему они об этом так никогда и не узнали). Она уронила на проезжей части пакет с игрушками. Игрушек было много, и все мелкие: куклы в ванночках, колесики, кубики, пузыречки от лекарств, кошельки с вышедшими из употребления монетками, — и, разумеется, вся эта дребедень раскатилась по дороге.
Сестра, не веря такому вселенскому горю, выдернула свою руку из моей и с громким ревом стала собирать своих пупсят.
А дорога эта была с сумасшедшим движением. Не проходило недели, чтобы кого-то не сбило. Светофор выше по улице ловит поток, а потом разом выпускает его. А тут еще небольшой поворот, в который вписываются не тормозя, и сразу же метров через двадцать после поворота — мы. Слыша, как приближаются машины — именно слыша, но еще не видя, — я схватил сестру за руку и попытался утащить ее с дороги, решив пожертвовать игрушками. Но она С плаксивым криком: «А-а-а! Пусти меня!» — выкрутилась, укусила меня и, бросившись животом на асфальт, принялась сгребать свои сокровища. И тут выскочил весь этот гудящий поток. Схватить дурынду во второй раз я уже не успевал. Помню, подумав: «Сама виновата! Не погибать же двоим!» — я бросил свои попытки спасти ее, прыгнул на бордюр и зажмурился. Завизжали тормоза. Я повернулся и увидел, что белая иномарка остановилась в каких-то считаных сантиметрах, а сестра с воем собирает с асфальта игрушки и ссыпает их в пакет.
Она так и не ушла с дороги, пока не собрала всех своих пупсиков, и, зареванная, прижимая к животу пакет, направилась домой. Получалось, что я предал ее, а она вдвойне победила: и игрушки спасла, и сама уцелела. Она победила, я проиграл. Навсегда проиграл.
После этого случая я стал исследовать страх и себя в страхе. Вначале по-детски, а потом все более и более осмысленно. Причем тот случай на дороге не был единственным… Каждый день я совершал как минимум два или три поступка, которые были вызваны исключительно страхом в той или иной его форме. Это были пустяковые страхи, но были страхи и глобальные. Все побуждения моей юности диктовались страхом — вернее, желанием от него избавиться. Но боролся я, как оказалось, не с самим страхом, а только с предпосылками его возникновения, а это все равно что кутаться зимой в двадцать пять шуб, стараясь согреться, а потом сообразить, что идешь по снегу босиком.
Первое время я думал, что природа страха физическая. Мне казалось, что внутренне я свободен и не боюсь ничего, а вот боль или смерть — причина моего постоянного страха и беспокойства.
И я стал заниматься культуризмом и рукопашным боем — но страх не ушел, даже когда мне сломали нос, только отодвинулась его граница. Я понял, что многие из тех, кто активно занимается карате, ушу, боксом, как раз более других подвержены всякого рода комплексам и именно таким вытесняющим образом с ними сражаются. Почти всех спортсменов, с которыми мне довелось говорить, в детстве или юности обижали сверстники — и теперь они делают все возможное, чтобы это не повторилось.
Например, думал я, кто проявляет больше смелости, вступаясь за девушку вечером в парке: я, физически сильный, поднимающий донышком кверху двухпудовую гирю, или какой-нибудь дохлый бухгалтер-очкарик? Тут и спорить нечего: бухгалтер смелее в пять раз, потому что он наверняка знает, что угодит на больничную койку…
Потом уже, студентом, я стал спускаться под землю, исследовать подземную Москву — думал так победить страх. Нет, не победил, хотя из семи моих приятелей один задохнулся в заморыше, а другой, не заметив люка, провалился и долго лежал с переломом позвоночника. Прыгал я и с парашютом, но вывалиться из самолета с закрытыми глазами и торопливо дернуть за кольцо — самооборона труса, не более.
Мне казалось и до сих пор кажется, что если бы я смог выдавить из себя весь страх до капли — то был бы счастлив. Я даже составил некую примитивную табличку, которая, по моему мнению, отражала типологию страха. Страх бывает:
1. Страхом внешним — перед болью, физическим уничтожением.
2. Страхом внутренним (угрызения совести, тоска и т. п.).
Причем страх внутренний всегда обусловлен страхом внешним.
3. Страхом потенциальным, или возможным. Это страх потерять здоровье, когда ты здоров, оглохнуть, ослепнуть, заболеть раком или страх, что все это случится с людьми, которых ты любишь. Это самый «страшный» страх, страх, который у тебя в крови.
И тогда я стал искать для себя главного универсального врага — тот исходный страх, победив который я смогу уже ничего больше не бояться, как, скажем, победив самого дьявола, я мог бы уже не бояться мелких бесов. И я нашел его. Это был страх смерти. Страх смерти — это страх лишиться моего Я.
Мир для меня делится на Я и все остальное. Понятие всего остального обширно, оно вбирает в себя ту часть Вселенной, которой она касается меня. Со стороны «всего остального» моему Я грозили и грозят бесчисленные опасности. Оно может растворить меня в себе, уничтожить, сломить.
И поэтому мне всегда хотелось создать в большом мире свой собственный мир, где все зависело бы только от меня, — островок жизни, состоящей из приятных кусочков, где нет опасности и нет страха.
А для этого нужно победить страх смерти. И я стал представлять всякие ужасы, стал представлять себя умершим, разложившимся, с червями в глазницах. Почему я боюсь смерти, ведь уже многие умерли? Бабушка, дедушка, прабабушки и прадедушки и еще сотни предков. К тому же моя МЫСЛЬ, мое Я не может быть смертным. Это просто невозможно. Следовательно, бояться смерти глупо, и пусть черви ползают, какая разница!
Если бы я смог избавиться от страха, то был бы всесилен. Думаю, в абсолютном избавлении от страха — секрет бессмертия.
Только что спохватился, зачем я пишу все это? Уже третий час ночи, а я как безумный пишу и пишу… Ладно, уже поздно, завтра мне идти в архив, у меня такое ощущение, что в бумагах купца-мецената Петра Ручникова есть что-то интересное. Хотелось бы использовать это для диссертации.
25 июня
Сколько у нас в архивах неподнятых документов! Сотни тысяч никогда не востребованных единиц хранения! Какие сокровища — десяти жизней не хватит, чтобы все просмотреть! И ведь никто не прячет: бери, читай — только никто не берет и не читает. Ходят проторенными тропами: древние летописи, Смута, Пугачев, Разин, 1812 год и кое-что вокруг царей — а уже в приказные и монастырские ар
хивы никто и носа не сунет. Ну а личные архивы — тут вообще девственный лес. Открывай любую папку и будь уверен: за последние сто лет ты первый, кому она понадобилась…
Я хорошо знаком с одной сотрудницей архива, и она пропускает меня прямо в хранилище, прохожу, минуя каталоги, картотеки, листки с требованиями и всю эту волокиту, которая словно специально создана для того, чтобы никогда не получить нужной рукописи или книги.
Но перейду к сути.
Сегодня я просмотрел бумаги купца Ручникова, о которых писал вчера, — четыре папки. Более тысячи пронумерованных страниц. Принято на «вечное» хранение — 1916 г., март. Основание хранения — посмертное пожертвование архиву древностей при Грановитой палате Московского Кремля. Ишь ты — 1916 год! Вовремя успел умереть купец, года через два этими бумагами растопили бы «буржуйку», а так они прочно осели в архиве и уцелели.
1 2 3 4 5 6 7 8
Казалось бы, одежда — пустяк, но нужно было это предусмотреть. Космические исследователи чаше всего и сгорают на пустяках. Вспомнить хоть нашумевший случай на планете Кмурк, когда исследователь погиб из-за того, что при наступлении периода дождей не закончил линьку, чем вызвал гнев других особей.
Лирда решила затеряться в толпе и поскорее раздобыть предписываемые обычаем одежды. Сказано — сделано. Девушка ловко соскочила с памятника, оставив Юрия Долгорукого лишь в обществе его коня, и приземлилась на асфальте посреди расступившейся толпы.
— Во дает! Видали, с какой высоты сиганула! — крикнул кто-то.
Не теряя времени, Лирда побежала вдоль Тверской в сторону Белорусского вокзала. Почти сразу рядом с ней притормозил черный джип «Чероки» с подмосковными номерами. Дверца открылась.
— Подвезти?
Лирда остановилась и увидела в машине двух атлетически сложенных самцов, которые алчно разглядывали ее. У одного, сидевшего рядом с водителем, был перебит нос, а все верхние зубы были железные.
— Иди сюда, а то менты нагрянут! — Самец с перебитым носом схватил Лирду за запястье и потянул ее в машину.
Едва Лирда оказалась в салоне, как джип резко рванул с места и, подрезав «жигуленка», затерялся в несчетном стаде московских машин…
Тем временем на звездолете, вращающемся по орбите Плутона, Грзенк не находил себе места. Он опасался, как бы его взбалмошная дочка не наделала глупостей. Аборигены этой примитивной планеты могут оказаться опасными, вдруг они что-нибудь заподозрят и схватят ее? В некоторых мирах исследователей принимали за шпионов. Конечно, Лирда неглупа, но она совершенно не знает местных обычаев и слишком любит рисковать.
Прошло уже несколько часов, а от нее не поступало никаких известий. Грзенк беспокойно ползал по рубке звездолета из угла в угол. Он должен непременно предпринять что-нибудь, чтобы сделать пребывание своей девочки на Земле безопасным.
— Не хотелось мне этого, но другого выхода нет. — Грзенк выпустил все восемь щупалец и направился в грузовой отсек.
Там в плотно закрытом контейнере с надписью «Опасно! Использовать только в случае крайней необходимости!» дожидался своего часа кнорс. Грзенк открыл бронированный люк и отключил механизм, нагнетавший в контейнер влажный туман.
— Ты будешь охранять мою дочь! — приказал он, убедившись, что чудовище проснулось.
Кнорс уставился на Грзенка пустыми, но всевидящими глазницами, сквозь которые просвечивала стена трюма. Кнорс был похож на тень. У него не было тела, не имелось лап и клыков, но даже это не делало его менее опасным.
Чудовище неподвижно висело над полом, и Грзенк почувствовал, что кнорс ждет от него уточнений.
— Э-э… Что уставился? Оберегай ее любой ценой! Слышишь? — сказал он и тотчас пожалел, что выразился так определенно.
Но было уже поздно: отсек опустел. Кнорс исчез. А еще через некоторое время Грзенк обнаружил, что неверно выставил координаты на телепортаторе и вместо Москвы переместил кнорса куда-то в район Панамского залива.
Беспокойный папочка взрослой дочери пришел в ужас. Кнорсы верны, но не до конца разумны и очень жестоки, поэтому их применение ограничено Галактическим законодательством. Не обнаружив на месте телепортации Лирды, кнорс может решить, будто она уничтожена аборигенами, и перейти в режим глобальной мести, что крайне нежелательно.
Пока еще не стало слишком поздно, Грзенк вошел в мысленную связь со своими умершими предками, обращаясь к ним за советом. И как же он не догадался проверить настройку телепортатора!
Наконец с помощью прадедушки Бнурга, обладавшего целым рядом сверхспособностей, Грзенк нашарил в пространстве слабый сигнал мозга кнорса. Осторожно, чтобы не потревожить хищника, Грзенк вошел в его сознание и посмотрел на мир его глазами.
Перевернутым контурным взглядом чудовища он увидел синеватую поверхность залива, скрытую облаками. Кое-где в разрывах между тучами белели точки яхт.
Неожиданно совсем близко появился маленький частный самолет. Мелькнул оранжевый шлем летчика.
Кнорс мгновенно вытянулся в узкую тонкую полоску.
— Нет! — крикнул Грзенк. — Стоп! Не трогай его!
Но кнорс уже ударил самолет молекулярным лучом… Охая, Грзенк задал ему новые координаты.
Если бы не желание оградить дочку от опасности, он ни за что бы не выпустил это чудовище из контейнера.
Глава IV
АРХИВ КУПЦА РУЧНИКОВА
(Из дневника Федора Громова)
23 июня
Страх — какое-то паучье слово!
Сегодня я задумался и обнаружил, что ВСЕ чувства и ВСЕ поступки человеческие определяются исключительно страхом и отношением к страху. Ни одно другое чувство не имеет над нами такой власти.
Вся якобы богатая гамма человеческих чувств и эмоций может быть объяснена через страх. Какие там чувства есть? Любовь? Страх перед одиночеством и слегка инстинкт продолжения рода. Беспокойство… Страх перед чем-то неопределенным.
Печаль… Страх перед возможной утратой или (если утрата уже состоялась) страх, что ты не простишь себе чего-то, что уже нельзя исправить. Гнев? Желание уничтожить иди подавить источник страха. Жадность? Патологический страх бедности. Что там еще осталось из чувств? Неважно! Даже чувство наслаждения прекрасным — по большому счету страх перед действительностью и желание уйти от нее, запереться в своем маленьком панцире, заполнить его красивыми и изящными вещами.
Думаю, что АД, если он существует, — это абсолютный страх. Я уверен, что там нет никаких сковородок, крючьев и смолы. Да и зачем? Там только чернота, пустота, ощущение беспомощности и страх, страх и страх.
Любая тирания, любые государственные жестокости, любые Иваны Грозные, любая, даже самая идеальная, власть — это прежде всего власть страха пополам с подхалимством, а не власть идеи. Целая пирамида трусов, которые держат друг друга за руки, чтобы никто не убежал. Это как человек в толпе, который наступает на упавшего, потому что боится сам быть раздавленным. И так будет всегда, любая государственная система будет давить и уничтожать, пока есть трусы и есть страх…
Я большой специалист по страху и всегда с ним боролся, и всегда он меня побеждал. Страх настолько живуч в моей природе, что я сам часто замуровываю себя страхом, как узник в крепостной стене. Все подлости н унижения в моей жизни, вся ложь и все случаи, когда я быстро, не оглядываясь, проходил мимо чужой беды, были вызваны только страхом или опасением, что мой страх будет замечен, то есть опять же страхом.
(Здесь несколько зачеркнутых строк.)
Однажды, когда мне было двенадцать лет, я переводил мою пятилетнюю сестренку через дорогу (не знаю, где были родители и почему они об этом так никогда и не узнали). Она уронила на проезжей части пакет с игрушками. Игрушек было много, и все мелкие: куклы в ванночках, колесики, кубики, пузыречки от лекарств, кошельки с вышедшими из употребления монетками, — и, разумеется, вся эта дребедень раскатилась по дороге.
Сестра, не веря такому вселенскому горю, выдернула свою руку из моей и с громким ревом стала собирать своих пупсят.
А дорога эта была с сумасшедшим движением. Не проходило недели, чтобы кого-то не сбило. Светофор выше по улице ловит поток, а потом разом выпускает его. А тут еще небольшой поворот, в который вписываются не тормозя, и сразу же метров через двадцать после поворота — мы. Слыша, как приближаются машины — именно слыша, но еще не видя, — я схватил сестру за руку и попытался утащить ее с дороги, решив пожертвовать игрушками. Но она С плаксивым криком: «А-а-а! Пусти меня!» — выкрутилась, укусила меня и, бросившись животом на асфальт, принялась сгребать свои сокровища. И тут выскочил весь этот гудящий поток. Схватить дурынду во второй раз я уже не успевал. Помню, подумав: «Сама виновата! Не погибать же двоим!» — я бросил свои попытки спасти ее, прыгнул на бордюр и зажмурился. Завизжали тормоза. Я повернулся и увидел, что белая иномарка остановилась в каких-то считаных сантиметрах, а сестра с воем собирает с асфальта игрушки и ссыпает их в пакет.
Она так и не ушла с дороги, пока не собрала всех своих пупсиков, и, зареванная, прижимая к животу пакет, направилась домой. Получалось, что я предал ее, а она вдвойне победила: и игрушки спасла, и сама уцелела. Она победила, я проиграл. Навсегда проиграл.
После этого случая я стал исследовать страх и себя в страхе. Вначале по-детски, а потом все более и более осмысленно. Причем тот случай на дороге не был единственным… Каждый день я совершал как минимум два или три поступка, которые были вызваны исключительно страхом в той или иной его форме. Это были пустяковые страхи, но были страхи и глобальные. Все побуждения моей юности диктовались страхом — вернее, желанием от него избавиться. Но боролся я, как оказалось, не с самим страхом, а только с предпосылками его возникновения, а это все равно что кутаться зимой в двадцать пять шуб, стараясь согреться, а потом сообразить, что идешь по снегу босиком.
Первое время я думал, что природа страха физическая. Мне казалось, что внутренне я свободен и не боюсь ничего, а вот боль или смерть — причина моего постоянного страха и беспокойства.
И я стал заниматься культуризмом и рукопашным боем — но страх не ушел, даже когда мне сломали нос, только отодвинулась его граница. Я понял, что многие из тех, кто активно занимается карате, ушу, боксом, как раз более других подвержены всякого рода комплексам и именно таким вытесняющим образом с ними сражаются. Почти всех спортсменов, с которыми мне довелось говорить, в детстве или юности обижали сверстники — и теперь они делают все возможное, чтобы это не повторилось.
Например, думал я, кто проявляет больше смелости, вступаясь за девушку вечером в парке: я, физически сильный, поднимающий донышком кверху двухпудовую гирю, или какой-нибудь дохлый бухгалтер-очкарик? Тут и спорить нечего: бухгалтер смелее в пять раз, потому что он наверняка знает, что угодит на больничную койку…
Потом уже, студентом, я стал спускаться под землю, исследовать подземную Москву — думал так победить страх. Нет, не победил, хотя из семи моих приятелей один задохнулся в заморыше, а другой, не заметив люка, провалился и долго лежал с переломом позвоночника. Прыгал я и с парашютом, но вывалиться из самолета с закрытыми глазами и торопливо дернуть за кольцо — самооборона труса, не более.
Мне казалось и до сих пор кажется, что если бы я смог выдавить из себя весь страх до капли — то был бы счастлив. Я даже составил некую примитивную табличку, которая, по моему мнению, отражала типологию страха. Страх бывает:
1. Страхом внешним — перед болью, физическим уничтожением.
2. Страхом внутренним (угрызения совести, тоска и т. п.).
Причем страх внутренний всегда обусловлен страхом внешним.
3. Страхом потенциальным, или возможным. Это страх потерять здоровье, когда ты здоров, оглохнуть, ослепнуть, заболеть раком или страх, что все это случится с людьми, которых ты любишь. Это самый «страшный» страх, страх, который у тебя в крови.
И тогда я стал искать для себя главного универсального врага — тот исходный страх, победив который я смогу уже ничего больше не бояться, как, скажем, победив самого дьявола, я мог бы уже не бояться мелких бесов. И я нашел его. Это был страх смерти. Страх смерти — это страх лишиться моего Я.
Мир для меня делится на Я и все остальное. Понятие всего остального обширно, оно вбирает в себя ту часть Вселенной, которой она касается меня. Со стороны «всего остального» моему Я грозили и грозят бесчисленные опасности. Оно может растворить меня в себе, уничтожить, сломить.
И поэтому мне всегда хотелось создать в большом мире свой собственный мир, где все зависело бы только от меня, — островок жизни, состоящей из приятных кусочков, где нет опасности и нет страха.
А для этого нужно победить страх смерти. И я стал представлять всякие ужасы, стал представлять себя умершим, разложившимся, с червями в глазницах. Почему я боюсь смерти, ведь уже многие умерли? Бабушка, дедушка, прабабушки и прадедушки и еще сотни предков. К тому же моя МЫСЛЬ, мое Я не может быть смертным. Это просто невозможно. Следовательно, бояться смерти глупо, и пусть черви ползают, какая разница!
Если бы я смог избавиться от страха, то был бы всесилен. Думаю, в абсолютном избавлении от страха — секрет бессмертия.
Только что спохватился, зачем я пишу все это? Уже третий час ночи, а я как безумный пишу и пишу… Ладно, уже поздно, завтра мне идти в архив, у меня такое ощущение, что в бумагах купца-мецената Петра Ручникова есть что-то интересное. Хотелось бы использовать это для диссертации.
25 июня
Сколько у нас в архивах неподнятых документов! Сотни тысяч никогда не востребованных единиц хранения! Какие сокровища — десяти жизней не хватит, чтобы все просмотреть! И ведь никто не прячет: бери, читай — только никто не берет и не читает. Ходят проторенными тропами: древние летописи, Смута, Пугачев, Разин, 1812 год и кое-что вокруг царей — а уже в приказные и монастырские ар
хивы никто и носа не сунет. Ну а личные архивы — тут вообще девственный лес. Открывай любую папку и будь уверен: за последние сто лет ты первый, кому она понадобилась…
Я хорошо знаком с одной сотрудницей архива, и она пропускает меня прямо в хранилище, прохожу, минуя каталоги, картотеки, листки с требованиями и всю эту волокиту, которая словно специально создана для того, чтобы никогда не получить нужной рукописи или книги.
Но перейду к сути.
Сегодня я просмотрел бумаги купца Ручникова, о которых писал вчера, — четыре папки. Более тысячи пронумерованных страниц. Принято на «вечное» хранение — 1916 г., март. Основание хранения — посмертное пожертвование архиву древностей при Грановитой палате Московского Кремля. Ишь ты — 1916 год! Вовремя успел умереть купец, года через два этими бумагами растопили бы «буржуйку», а так они прочно осели в архиве и уцелели.
1 2 3 4 5 6 7 8