Если не дует ветер с промзоны, по утрам воздух у нас «чист и свеж, как поцелуй ребенка», эту фразу я помню из Лермонтова, из «Героя нашего времени». Если с промзоны дует ветер, то воздух горек и кислотен. Если есть небольшой дождь, мы все равно идем на зарядку, если ливень, то зарядку могут отменить, и тогда довольные осужденные (это наше официальное наименование) устремляются с банками и кружками в умывальник и пищевку, спеша заварить чайку либо чефиру. На воле распространено убеждение, что все зэки пьют чефир. На деле на зоне пьют очень немногие из них. Осужденных много, и на сотню человек едва ли десяток получают передачи с воли. Ну, может, еще 7–8 человек имеют деньги на счету и могут приобретать в ларьке продукты, в том числе чай и сигареты. Чай пьют таким, какие у осужденного возможности; те, у кого нет никаких, клянчат у более счастливых товарищей опивки. Чефир пьют, обыкновенно отмечая либо день рождения, либо отъезд зэка на другую зону, ибо на чефир идет очень много чаю. Так что пьют что могут.

* * *

Из карантина меня перевели проще простого. По средам после обеда приходит этап из Саратовской центральной тюрьмы и с других зон. Потому после завтрака нам сказали приготовиться, скатать матрасы, проверить еще раз содержимое наших баулов и сверить его со списком, лежащим у нас у каждого поверх вещей в бауле. Затем нас построили и вывели из локалки карантина. Идти с матрасом, который все время разворачивался, в одной руке и с баулом – в другой было мучительно. Я уже имел этот опыт, когда шел в первый раз из бани в карантин с новым матрасом.
В последние дни моего пребывания в карантине я совершил несколько public relation операций. Я поговорил с Игорем Савельевым после того, как он подарил мне командирские часы – доказательство его ко мне хорошего отношения. Я сказал: «Игорь, ты не можешь меня оставить при карантине? Мы с тобой отлично ладим, проблем со мной не будет». Я подарил Игорю книгу «Охота на Быкова».
Игорь сказал, что на совете колонии попытается поднять эту тему. Конечно, решение будет принимать Хозяин, начальник колонии, но он, Савельев, постарается поднять тему. И у него есть хорошая, как он думает, аргументация. В карантин сейчас поступает немного осужденных, за раз редко бывает больше пятнадцати человек. Здесь меня мало кто будет видеть. У администрации будет меньше хлопот, если я тут заторможусь. Я также сказал о своем желании зависнуть в карантине нашему бэби-фэйсу – отряднику Евстафьеву. Бэби-фэйс был настроен более скептически, чем Игорь. Он сообщил, что Хозяин, вероятнее всего, поместит меня в 9-й отряд к инвалидам. Одновременно я показал себя незаменимым осужденным: написал Сурку заявление в прокуратуру, а также написал ему предложение. Предложение касалось мер по подготовке осужденных к освобождению. И предназначалось для конкурса, устроенного психиатром-бэби-фэйсом в колонии. Впоследствии Сурок и получил за это предложение первое место на конкурсе. Он предлагал среди прочего, я помню, поощрять лучших освобождающихся заключенных отпусками в семью. Оказалось, такая практика уже существовала когда-то, но ее давно не применяют. Сурок предлагал возродить отпуска заключенных. (Нет, я, вероятнее всего, тут напутал. Отпуска существуют, но лишь для одной категории осужденных, а именно: для осужденных на поселение.) Я думаю, они и хотели и не хотели, чтоб я у них остался. Я был интересным собеседником для Игоря, жил в далеких странах, мог писать бумаги для Сурка. Даже Сорока в последние дни пару раз выказал мне свое мрачное, но благорасположение. Однако Хозяин решил иначе, и вот я, переступив порог карантина, вздохнул с сожалением. Лично мне там было неплохо. Я уходил с подарками. Игорь подарил часы, а Сурок – твердое из ликры кепи. У него было лишнее. Такие кепи носили в колонии №13 только достойные старослужащие.
Мы остановились у забора одной из локалок. На желтой стене барака висели наименования сразу двух отрядов: 9-го и 13-го. Сурок нажал кнопку, козлы из СДП с поста открыли ему калитку, и мы вдвоем прошли в локалку. Там было пусто и жарко. И пара голубей с шумом гонялась друг за другом в кроне ярко-зеленого дерева.
– Положи матрас на лавку, Эдик, – сказал Сурок. – Сейчас найдем кого-нибудь, завхоза или бригадира.
Тут к нам как раз и вышел из барака Али-Паша Сафаров, такой себе крупный слон килограммов 150. Со свирепым лицом, матерщинник, каких мало, но вспоминать я всегда его буду дружелюбно. Срок у него пятнадцать лет, к тому времени он отсидел восемь. Судили его за убийство, некий сожженный труп фигурировал в его деле. Сумели его осудить только со второго раза, в первый же раз в 1993 году его оправдали. Сафар, как мы его называли, на воле был успешным бизнесменом, за что бы он ни брался в бизнесе, у него все получалось. Во всяком случае, он так говорил, но и о нем так же говорили другие, местные, они же все знали возможности и деяния друг друга. Али-Паша немилосердно коверкал русский, корчил свирепые гримасы, но впоследствии никогда не забывал угостить нас, троих хлебников – рыжего Мишку Яроша, Юрку Карлаша и меня, – то домашним сладким пирогом, то конфетами.
Завхоза в локалке не было. Потому мне указали на свободную шконку в большой спалке, куда я закинул свой матрас и поставил баул. Затем Сафар вывел меня опять в локалку, Сурок пожал мне руку. «Давай, чего надо будет, ты знаешь, как передать». На самом деле мы договорились с ним связываться через медчасть. Сурок вышел из локалки на Via Dolorosa , где его ждали наши из карантина. Он отправился разводить их по отрядам. Они надеялись попасть в 6-й рабочий отряд, но не ожидали, что их мучения продлятся в еще более изощренной форме в этапной бригаде 16-го. Бедняги.
Я походил по локалке. Осужденных в локалке находилось немного. Несколько десятков работали на промзоне, человек двадцать были в клубе. А в самом отряде в наличии была бригада обиженных, они у нас выполняли все грязные работы, уборку территории, да еще такие несгибаемые ребята, как чеченец Руслан, или Вася Оглы, или наркоман Кириллов, или азербайджанец Анзор, завоевавшие себе право на особый статус.
Потом пришел Антон. Завхоз отряда – важнейшее лицо в колонии. От его умения ладить с администрацией, от его поворотливости, от умения раздобыть отряду стройматериалы, краску там, обои зависит место отряда в лагерной иерархии. А еще завхоз должен уметь заставить подчиняться себе осужденных. И еще многое другое: он должен вызывать уважение администрации колонии, иначе долго не протянет. Подсидеть завхоза хотят многие. Антон был лучшим завхозом лучшего отряда колонии №13. На своей должности он стал еще и глубоким человековедом. Я, по сути дела, горжусь, что Антон впоследствии отзывался обо мне резко положительно и защищал меня всецело перед администрацией. А уж зэки его слушались беспрекословно и боялись. Малолеткой он убил двоих. Один был милиционером и оскорбил мать Антона. Антон его застрелил на хуй. Отец у него азербайджанец, а мать русская. Антон давал мне читать книгу о власти. Власть его интересовала. Он понимал, что научился повелевать. Правда, он знал, что научился повелевать в условиях тотальной несвободы.
Али-Паша проводил меня в кабинет завхоза. Там за аккуратной толстой занавесью хранились на обширных деревянных нарах баулы 13-го отряда. Антон сидел за письменным столом: чуть подгоревший нос, кожа веснушчатая, скорее подходящая для рыжего человека. А он был брюнет. Компактный, с талией и широкой грудью. Видимо, очень сильный, хотя и хрупкий.
– Права качать будешь? – спросил он меня тихо. – С вашим братом интеллигентом всегда проблемы. У меня был тут Фефелов, знаешь, диктор лагерного радио. Потом я его в девятый отряд перевел – все спорил.
Я повторил Антону мою формулу, которую обращал ко всем значимым лицам колонии. Приговором доволен. Вести себя собираюсь спокойно. Нарываться не буду. Хочу уйти по УДО.
Он мне поверил. Я говорил спокойно, с подобающими моей декларации твердыми интонациями.

VII

Мы прохаживаемся с Русланом из конца в конец локалки, точнее, от синей ограды, отделяющей отряд от собственно территории лагеря, его широкой Main Street – основного проспекта, Via Dolorosa , как я стал называть позднее эту магистраль, до красной линии на асфальте, отделяющей нас от 9-го отряда. Прекрасный майский вечер, в пышных зеленых кронах нескольких наших деревьев воркуют, укладываясь на покой, голуби. На Руслане рыжая рубашка, рыжая вылинявшая кепи. У него рыжие с обильной сединой волосы. Нос с горбинкой. Он говорит близко к моему уху, а то, что он говорит, заставило бы встать дыбом волосы у обитателей среднего размера европейской страны, скажем, Голландии.
– Я приехал ночью, Эдуард, и поставил машину у стены кладбища. Вышел. Слышу шум какой-то на кладбище и свет. Взобрался на стену, смотрю, место сильно освещено фарами машин. Людей каких-то волокут… Пригляделся, семья Завгаева, ну, бывшего руководителя Чечни, ты знаешь. Женщин всех изнасиловали и перекололи, как овец. Потом закапывать стали… Вот тебе такой один эпизод, Эдуард. Там у меня к книге много фотографий приложено, а еще видеокассеты. Я все это годами собирал, записывал, спрятал хорошо. Ты мне поможешь, да?..
Руслан, условно говоря, «наш» чеченец. Он говорит, что работал на военную разведку. Это не помешало ему быть осужденным по статье 162-й «Разбой». Он скоро, через полгода, выходит и хочет уехать в Германию, потому что он не жилец ни в России, ни в Чечне. Он просит меня помочь ему опубликовать книгу. Публикация столь страшной книги с фотографиями и видеокадрами, верит он, принесет ему деньги, на которые он собирается жить в Германии. Как все чеченцы, Руслан более развит (ну «интеллигентен», что ли, если использовать старый русский словарь), чем средний российский преступник. Внешне он настолько похож на француза, что, приземли его Бог завтра на парижскую улицу даже таким, каким он есть, в вылинявших тряпках, никто и ухом не поведет, как там и был. Документы проверять у него не станут.
– Там все у меня есть, и головы отрезанные, и дети убитые, – шепчет он.
Голуби ворочаются, небо стало густо-синим, а мы, находящиеся в Аду, беседуем о еще более глубоких кругах Ада.
– Как ты мог с ними работать, Руслан? Российская власть всех предает. Сколько раз они предали афганцев! Предали Тараки, потом убили Амина, свергли Кармаля, оставили Наджибуллу, чтоб его повесили. И в Чечне сколько раз они меняли ставленников! Предали людей Завгаева… Сколько тысяч людей бросили на верную смерть.
– Нет, Эдуард, русские все-таки лучше… – Дальше он пускается в объяснения, а точнее, оправдание себя самого.
Он ничего не может мне сказать точно, потому что боится меня на всякий случай. И я не хочу ему сказать какие-то вещи точно, потому что опасаюсь его. Потому мы ходим по локалке, и мир вокруг нас двоится, троится и четверится, его очертания расплываются. Я обещаю ему найти издателя, впрочем, дать адреса моих издателей. Этим я не нарушаю закона, думаю я. Одновременно я сомневаюсь в его искренности, поскольку не могу понять, как же он схлопотал шесть лет по 162-й статье, если работал на военную разведку РФ в Чечне. Неужели его не могли вытащить? Во всех подобных историях не может быть полной правды, да и вообще истинного единого варианта. Они все (истории) по меньшей мере двоятся.
В 13-м отряде Руслан популярен. У него незлой характер, поврежденный позвоночник, из-за которого он по утрам и вечерам висит на турнике, вытягивая его, если есть время. Он также освобожден доктором от строевого шага. В столовую, из столовой, в клуб он ходит в последней шеренге, не в ногу со всеми, а на некотором расстоянии, как придется. На поверке Руслан обычно стоит в моей шеренге, иногда в последней шеренге рядом с нашим бригадиром Сафаром Али-Пашой. Когда Руслан стоит рядом со мной, он дружески задирает маленького Васю Оглы: подкравшись сзади, вдруг хлопает его по ушам или шлепает по затылку. Вася особенно не обижается. Он сидит за серьезное дело уже двенадцатый год. Однако он такой мелкий, что, возможно, зэки подсознательно ведут себя по отношению к нему покровительственно, как к пацану, и даже вот играют с ним. В ответ он грязно, но незлобливо ругается. Я же каждый раз, бросая взгляд на Руслана, не перестаю удивляться, какой же он с виду француз. Еще в Лефортово, в одной камере с Алхазуровым я обнаружил удивительное сходство чеченского языка с французским. Вообще, помыкавшись по тюрьмам, национал-большевики, как бы это точнее выразиться, «очеченились», увидели конкретных представителей этого твердого народа, познакомились с ними. И нельзя сказать, что чеченцы и национал-большевики друг другу не понравились. Атгериев, просидев с Володей Пентелюком в одной хате в Лефортово полгода, собирался даже жениться на его сестре. Однако не судьба, 34-летний Атгериев получил 15 лет срока и скоропостижно скончался через восемь месяцев в лагере строгого режима, вероятнее всего, был убит по заданию российской власти. От Атгериева у Володи остался на память подарок – чеченская шапочка.
В отряде нет неприязни к чеченам. Не то чтобы нам указывали, чтоб не было неприязни, офицеры, просто ее нет. Более того, Руслан – один из самых уважаемых зэков, хотя он не активист, но какую-то невзрачную лычку носит. А в колонии №13 все носят какие-то лычки, здесь в отряде у нас двенадцать секций. Самая неприятная – СДП (секция дисциплины и порядка), козлы. Остальные одиннадцать более или менее нормальные, они не требуют писать докладные на других зэков. Есть секция культурного отдыха (СКО). Большая часть осужденных 13-го отряда состоит в этой секции, в СКО, поскольку к ней относятся автоматически все музыканты, а их у нас человек двенадцать. Та сюрреальная команда из пятнадцати музыкантов с духовыми инструментами, которая ходит два раза в день по колонии, сотрясая воздух «Прощанием славянки» и подобными советскими бравурными маршами, состоит в основном из осужденных нашего отряда, из нашей секции СКО. Вот в какой секции состоял Руслан, я, к сожалению, запамятовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24