(Паутину или нет, но автору Эдички суждено было первому разрушить сразу целый набор табу, до тех пор соблюдавшихся благоговейно вышеупомянутой литературой в паутине. Он не только породил нового героя, но и написал о нем, воспользовавшись живым разговорным языком, а не на обессилевшей литературной латыни. Ему удалось создать культовую книгу, посчастливилось стать the absolute beginner, кем-то вроде Элвиса, если перевести этот подвиг на шкалу ценностей поп-музыки.)
С пеной у рта доказывали некогда автору даже близкие ему люди, что "ИМ твоя книга будет неинтересна. ИХ ребята и не такое делают". Мнение это -следствие всегдашнего русского комплекса неполноценности (во времена Сталина его ярко называли "преклонение перед Западом"), так же как и следствие ошибочного взгляда на литературу как на изобретательство, было разбито вдребезги временем. Выяснилось, что "их ребята" -- молодые писатели -восхищенно читают (и даже выбирают эпиграфами к своим собственным книгам) тексты советского экстратеррестриал. А их читатель, если ему удается пробиться к ним через литературные пески, решительно предпочитает приключения Эдички в Нью-Йорке, Париже и Харькове жирным и унылым миддл-классовым книгам соотечественников. Автор получил и продолжает получать письма от разноплеменных читателей. История нескольких месяцев жизни русского люмпен-поэта в Нью-Йорке оказалась равно близка безработному из Гренобля, прусской аристократке с "голубой" кровью из Берлина, хулигану из Дублина, графу-фашисту из Парижа, старому прокуренному "камраду" коммунисту из Монтроя, покойному Юрию Трифонову, канадскому поэту и жителю алжирского оазиса. Оказалась ли она интересна аборигенам Долларлэнда, на чьей земле произошла история Эдички? Да, оказалась. И даже, по их, аборигенов, признанию, выразила дух семидесятых годов в Нью-Йорке, "Я -- эпохи", -- ярче многих американских книг. Дуг Айрланд писал в "Нью-Йорк обсервер": "..любопытная вещь, что один из самых ослепительных и проникновенных портретов жизни в вэлфер-отеле, в этом всеядном городе нашем, пришел нам от сына функционера советской тайной полиции". (В глупой "тайной полиции" виноват "Рэндом Хауз", расшифровавший таким черно-романтическим образом скромного капитана МВД.)
Русский читатель-эмигрант в большинстве своем не понял, что среди воплей Эдички самый сильный -- вопль индивидуума против засилия коллективов. Переехав в американский, или французский, или израильский коллектив из советского, эмигрант инстинктивно пристроился к новому улью "МЫ" и радостно присоединяется к толпе погромщиков всякий раз, когда линчуют "Я". Но потому-то, мои глупые экс-соотечественники, и стоит, гордо красуясь, в названии книги ЭТО Я, Я, Я, Я... а последней фразой ее автор избрал Я ЕБАЛ ВАС ВСЕХ... ИДИТЕ ВЫ ВСЕ... что его намерением было заявить о приоритете индивидуума, об опасности порабощения индивидуума коллективами. Всевозможные экс-русские "МЫ" объявили "Эдичку" -плохой книгой, плохо написанной книгой, вредной книгой, опасной книгой. (В Сиэтле, штат Вашингтон, эмигранты, изъяв пару "Эдичек" из местной библиотеки, сожгли их перед зданием оной!)
И закономерно, нашлось лишь несколько русских "Я", приветствовавших появление книги.
"МЫ" злорадно указали на то, что Эдичкины монологи исполнены в стиле, заимствованном из советских газет (так никакого другого стиля под рукой и не было... И советский не хуже других... лучше, пожалуй, выразительнее), и на этом основании отказывали автору в таланте. Биологическое презрение Эдички к наскоро сооруженной американской цивилизации, -- раю для человека-желудка, его комплекс превосходства, -- были интерпретированы "МЫ" как антиамериканизм. Его обвинили и в попытке опрокинуть и пинать ногами кумиры (Сахарова, Солженицына...), то есть в неразделении предрассудков своего времени, и на этом основании называли книгу "просоветской".
Любопытно, что и четырнадцать лет спустя напечатание "просоветского произведения" не стоит на очереди ни в едином списке ни единого советского перестроившегося журнала. (Впрочем, в СССР "Эдичку", кажется, издали ограниченным тиражом, для избранных, еще при Брежневе. Согласно двум, обыкновенно безукоризненным источникам, один из них, -- журналист "Ле Монд", в середине 80-х годов "Эдичку" видели с номером на груди, в белой обложке, в камере спецбиблиотеки). Благосклонная ко многим известным книгам перестройка пока не дала оснований для надежд на опубликование приключений Эдички на его исторической Родине. Несколько позднейших рассказов автора "Эдички" появились (Ур-а-аааааа!) в советских изданиях (с отсеченными "взрослыми" словами), напечатана в "Знамени" повесть (с купюрой сцены детского секса), но страшного "Эдички" перестройка не коснулась.
В Советском Союзе в новом культурном воздухе, помимо всегда модной страсти к изделиям паутиноткачества ("викторианский" -- лишь один из узоров), образовались новые противоестественные вкусы. Утверждают, что у "передовой интеллигенции" -- модна проза Саши Соколова (стилистически близкая знаменитой фальшивке, -- подделке под старославянство. -- "Слову о полку Игореве"), "старушечья" проза Татьяны Толстой, "пробирочная" проза Андрея Битова. Народ же читает, ахая и потея ладонями, об "ужасных" и "кровавых" "преступлениях" Сталина. Так что неизвестно, когда пробьется через все это (плюс монументальное русское ханжество) к советскому читателю "Эдичка". Придется ли советскому читателю ждать "Эдичку" тридцать лет, как в свое время ждал американский "Любовника леди Чаттерлей" и "Тропик Рака" или дело обойдется парой десятилетий? Ясно лишь, что однажды советской системе придется решать, что делать с книгой "Это я -- Эдичка". Ибо книга эта -- неоспоримый символ свободы русской литературы. Она есть современная русская книга par excellence. Все более сложно будет принимать всерьез претензии советского общества на то, что оно "новое" и "демократическое", в то время, как самая революционная русская книга, осмелившаяся нарушить все основные русские табу, не опубликована в СССР. (Несправедливый и глупый ярлык "порнографической" будет отпугивать читательские массы недолго.) До тех пор, пока книга "Это я -Эдичка" издается в Соединенных Штатах Америки, в Нью-Йорке, на Бродвее, именно по этому адресу осуществляется свобода печати, но не в Москве. Пусть в Москве и осуществляются сегодня политические свободы. Акт же издания устаревшего и малоудачного традиционного романа Пастернака не есть революционный акт, демонстрирующий свободу печати, но лишь опоздавшее на тридцать лет устранение старого недоразумения.
Ясно, что Мама Россия занята, -- мазохистски копается во внутренностях своей собственной истории, плачет над задушенными в последние полсотни лет в ее материнских объятиях покойными ее детьми. Потому до младших ее отпрысков дело, кажется, дойдет не скоро... Между тем, блудный, нелюбимый сын России Эдичка второе десятилетие бродит по вечной реке Бродвея в розовых туфлях...
Констатируя живучесть своего героя, автор радуется (заметьте) не сальному успеху сочинения, ставшего бестселлером благодаря промошан-компании ценой в несколько сот тысяч долларов, но успеху сравнительно более скромному, зато стабильному, человечной, нарциссической, анархической, антиэстаблишмент книги. Книги протеста против "МЫ". Вопля одного против всех. На сегодняшний день неоспоримо, что Эдичку, -- типа в розовых туфлях на каблуках в 13 сантиметров, в белом костюме, крестик под горлом (смотрите, с нагло растерянным лицом пробирается он по Бродвею!..) -- уже не выставить из литературы. Создание русского духа, так он в ней и останется. Вместе с девочкой Лолиткой и донским казаком Григорием Мелеховым. Правильные герои коллектива-мы перестройки не затмят Эдичку от читателя, так же как не затмили его правильные и честные, как лопаты, персонажи-мы диссидентства.
Неуничтожимость же героя, -- самая большая гордость для писателя. Все остальное, -- чушь собачья и муть зеленая.

1 2