И все же Стефани смирилась бы с этим, если бы не два других обстоятельства: снег и гексапумы.
Она зарыла носок ботинка в хлюпающую слякоть за нижней ступенькой веранды и насупилась. Папа предупредил ее, что они приедут прямо в канун зимы, и она думала, что готова к тому, что их ждет. Но на Сфинксе слово «зима» приобрело совершенно новое значение. Снег был восхитительной редкостью на теплом, мягком Мейердале, но зима Сфинкса продолжалась почти шестнадцать земных месяцев. Это составляло одну десятую всей прожитой ею жизни, и в конце концов ее просто стало тошнить от снега. Папа мог сколько угодно утешать ее тем, что остальные сезоны будут такими же длинными. Стефани ему верила. В мыслях она даже допускала, что пройдет еще четыре полных земных года до возвращения снега. Но этого ей еще не довелось испытать, а сейчас у нее была только грязь. Много-много грязи, только начавшие набухать почки на лиственных деревьях и скука.
И, напомнила она себе, нахмурясь, еще было обещание ничего не делать с этой скукой, которое отцу удалось у нее вырвать. Наверное, ей следовало бы радоваться, что они с мамой так волнуются за нее, но это было так… так коварно с его стороны заставить ее дать подобное обещание. Все равно что сделать Стефани своей собственной тюремщицей, и он это знал!
Снова вздохнув, она поднялась, сунула кулаки в карманы куртки и направилась к кабинету матери. Она сомневалась, что ей удастся убедить маму помочь ей переубедить отца, но попытка не пытка. Может, хотя бы получит от нее чуточку сочувствия.
* * *
Доктор Марджори Харрингтон стояла у окна и, сочувственно улыбаясь, наблюдала за тем, как Стефани шлепает к дому. Доктор Харрингтон знала, куда направлялась ее дочь… и что она собирается сделать, когда доберется сюда. В целом Марджори не одобряла попыток Стефани заручиться поддержкой одного родителя для борьбы с другим, когда устанавливались правила, но она слишком хорошо знала свою дочь, чтобы возмущаться этим в данном случае. Одно она знала точно: как бы сильно она ни обижалась на ограничение или изворачивалась, чтобы его снять – дав слово, она никогда не нарушала его.
Доктор Харрингтон отошла от окна и вернулась к рабочему терминалу. На ее услуги оказался большой спрос за эти семнадцать земных месяцев, которые они с Ричардом прожили на Сфинксе, но, в отличие от Ричарда, ей нечасто приходилось навещать своих клиентов. В том редком случае, когда ей нужны были наглядные образцы, а не простые электронные данные, их можно было доставить в ее небольшую, но хорошо оснащенную лабораторию и вспомогательные теплицы также просто, как в любое другое место, и ей нравилось такая свобода. Кроме того, все три обитаемые планеты бинарной системы Мантикоры отличались биосистемами, удивительно подходившими к человеку. До сих пор ей не довелось столкнуться ни с одной проблемой, которую нельзя было достаточно быстро решить – кроме тайны исчезающего сельдерея, которая все равно вряд ли входила в область ее компетенции – и она чувствовала, что вносила свою лепту в создание чего-то нового и особенного, чего не было на Мейердале. Она любила свою работу, но сейчас она приостановила терминал и откинулась в кресле, раздумывая над стремительно надвигающимся разговором со Стефани.
Порой ей приходило в голову, что было бы неплохо иметь менее одаренного ребенка. Стефани была в курсе, что намного опережает в учебе всех своих сверстников, и еще то, что коэффициент ее интеллекта значительно выше, чем у большинства. О чем она не догадывалась – и что Марджори с Ричардом совершенно не собирались пока ей сообщать – что по результатам она входила непосредственно в первые десять процентов человеческой расы. Даже в нынешние времена тесты становились все менее надежными по достижении интеллектом стратосферных высот, поэтому было невозможно оценить ее еще точнее, но Марджори убедилась на собственном опыте в том, как тяжело бывает переубедить ее в споре. Мало того, родителям, столкнувшимся с бесконечной и изобретательной чередой совершенно логичных возражений (по крайней мере, логичных на взгляд Стефани), часто не оставалось ничего иного, кроме как заявить «потому что мы так сказали, вот почему!» Марджори ненавидела такое завершение спора, но, надо отдать должное Стефани, она обычно относилась к нему спокойнее, чем сама Марджори в детстве.
Однако, несмотря на всю свою одаренность, Стефани было всего одиннадцать. Она на самом деле не сознавала – пока что – значение долгих времен года на Сфинксе. По подсчетам Марджори, следующие несколько недель будут отмечены протяжными, мрачными вздохами, вялостью, волочащейся походкой (по крайней мере, когда кто-то смотрит в ее сторону) и всеми древними, как сама Вселенная, способами, с помощью которых отпрыск показывает бессердечным родителям, как его жестоко угнетают. Однако, при условии, что все участники доживут до того, как весна наберет силу, Стефани обнаружит, что бесснежный Сфинкс окажется гораздо более интересным местом, и Марджори мысленно сделала заметку иногда отдыхать от работы. Она никак не смогла бы провести столько времени в лесу, сколько хотелось бы Стефани, но по крайней мере сопровождала бы своего единственного ребенка достаточно часто, чтобы хоть как-то удовлетворить ее.
Ее размышления приостановились, и она опять улыбнулась, когда новая идея пришла в голову. Нет, они не могли позволить Стефани в одиночестве рыскать по чащобам, но может, найдется другой способ отвлечь ее. Стефани по складу ума обожала заполнять кроссворды публиковавшиеся в Йавата Кроссинг Таймс несмываемыми чернилами. С ее характером она совершенно не могла отказаться от вызова, так что всего лишь с помощью небольшого намека…
Услышав звук шагов, направляющихся по залу к ее кабинету, Марджори позволила креслу выпрямиться и подвинула поближе пачку печатных копий. Сняв колпачок с пера, она склонилась над аккуратно отпечатанными листами с сосредоточенным видом, и в тот же миг Стефани постучалась в косяк открытой двери.
– Мам?
Доктор Харрингтон позволила себе в последний раз сочувственно улыбнуться нарочитой грусти в тоне Стефани, а потом убрала с лица всякое выражение и устремила взгляд поверх бумаг.
– Заходи, Стеф, – пригласила она, и опять откинулась в кресле.
– Можно тебя на минуточку? – спросила Стефани, и Марджори кивнула.
– Конечно можно, детка, – сказала она. – Что ты задумала?
Глава III
Лазающий-Быстро снова вскарабкался на свой наблюдательный пост, но на этот раз небо не было залито солнечными лучами, а стало темным, угольно-черным, и с западных гор рвался промозглый ветер. Он нес привкус камня и снега, резкий привкус грозы. Но ветер прошелся и по поляне двуногих, и Лазающий-Быстро сузил глаза и прижал уши, внюхиваясь в порывы ветра колыхающие его шерсть. В этом ветре было обещание дождя и грома. Ему, конечно, не хотелось намокнуть, да и молния представляла нешуточную опасность на его нынешнем насесте, но и соблазна поискать убежище он не чувствовал, поскольку другие запахи говорили ему, что в прозрачном месте для растений у двуногих было кое-что интересное.
В раздумье Лазающий-Быстро наклонил голову, кончик его цепкого хвоста подергивался. Он привык называть обитателей поляны «своими» двуногими, но на планете было множество других двуногих, за большинством из которых присматривали разведчики. Их отчеты, как и его собственные, передавались между певцами памяти кланов, и было в них нечто, что он жаждал проверить самостоятельно.
Одной из самых умных придумок, показанных двуногими Народу, были места для растений. Народ не был исключительно охотниками. Как и снежные охотники или озерные строители (но не клыкастая смерть) они ели и растения, и даже нуждались в определенных их видах для поддержания сил и здоровья.
К сожалению, некоторые из необходимых растений не могли выжить во льду и снеге, что превращало дни холода в дни голода и смерти, когда гибло слишком много самых молодых и самых старых. Хотя добычу можно было найти почти всегда, но в дни холода ее было меньше и поймать ее становилось труднее, а недостаток необходимых растений усугублял обычный голод. Но это положение изменилось, поскольку потребление растений было еще одной общей чертой Народа и двуногих… а двуногие нашли решение проблемы дней холода, как и многих других проблем. Зачастую Лазающему-Быстро казалось, что двуногие просто не могут удовлетвориться одним решением любой задачи, и, в данном случае, они придумали как минимум два.
Более простое решение заключалось в том, чтобы заставить растения расти в теплые дни там, где хотелось двуногим, а более грандиозным (и наиболее интригующим Лазающего-Быстро) были их прозрачные места для растений. Стены и крыша этих мест, сделанные из еще одного незнакомого Народу материала, позволяли теплу и свету проникать внутрь, образуя меленький уголок тепла посреди глубокого снега. В этом тепле двуногие выращивали свежие растения пригодные в еду в течение всей смены сезонов и не только в холодное время. Даже сейчас в этом месте были свежие растения, и Лазающий-Быстро чувствовал их запахи через подвижные участки крыши, открытые двуногими, чтобы впустить ветер.
Народу никогда не приходило в голову выращивать растения в специально отведенных местах. Вместо того, они собирали растения там, где они росли сами по себе, чтобы либо съесть на месте, либо припрятать на будущее. Иногда им удавалось собрать более чем достаточно на весь период холода; в менее удачное время в кланы приходил голод, но так было всегда и, казалось, так будет продолжаться. До тех пор, пока Народ не услышал доклады разведчиков о местах для растений двуногих.
Народ все еще не очень преуспевал в этом, но тоже начал выращивать растения на тщательно ухоженных и охраняемых участках в сердце владений кланов. Первые попытки оказались неудачными, но пример двуногих доказывал, что это возможно, и наблюдение за двуногими и странными неживыми предметами, ухаживавшими за растениями, продолжались. Многое из увиденного было почти или совсем не понятно, но некоторые уроки оказались яснее и многому научили Народ. Конечно, воспроизвести закрытые прозрачные места для растений не было никакой возможности, но в последнюю смену сезонов клан Яркой Воды встретил наступление дней холода с запасами белого корня, золотого уха и кружевного листа которых более чем хватало для выживания. Даже образовался избыток, достаточный для того, чтобы обменять его у соседнего клана Высокой Скалы на кремень. Лазающий-Быстро не был единственным членом клана чувствовавшим, что Народ был в большом долгу у двуногих (знали об этом сами двуногие или нет).
Но заставляло его усы подергиваться в предвкушении нечто, о чем рассказывали другие разведчики. Двуногие выращивали множество диковинных растений, которых Народ никогда ранее не встречал – достаточно было разок навестить, держа нос по ветру, любое из их мест для растений, чтобы убедиться в этом, – но большинство были подобны известным Народу. Кроме одного. Лазающему-Быстро еще только предстояло познакомится с растением, которое другие разведчики окрестили «пучковым стеблем», но он стремился навстречу этому. Он отдавал себе отчет в том, что слишком стремится, но яркий экстаз разведчиков, отведавших пучковый стебель, звучал в песнях, переданных певцами памяти их кланов, с почти ошеломляющей силой. Дело было даже не в изумительном вкусе растения. Подобно крошечному, горькому на вкус и редкому плоду пурпурного шипа, пучковый стебель усиливал мыслеголос Народа и добавлял глубину их песням памяти. Действие пурпурного шипа было известно Народу сотни и сотни смен сезонов – более того, не получавшие его плоды даже полностью теряли мыслеголос, – но его никогда не хватало, и найти его в достаточном количестве было почти невозможно. Но пучковый стебель был даже лучше пурпурного шипа (если верить докладам), и двуногие выращивали его практически без усилий.
Если Лазающий-Быстро не заблуждался, то запах, доносящийся из места для растений двуногих, совпадал с запахом пучкового стебля, запечатленного песнями памяти.
Он присел на своем насесте, наблюдая как небо становится все темнее и ненастнее, и принял решение. Вскоре окончательно стемнеет и двуногие скроются в тепле и свете своего жилища, особенно учитывая надвигающийся дождь. Он не мог их осуждать за это. В иных обстоятельствах он и сам бы поторопился спрятаться под уютным тканным водоотталкивающим балдахином своего гнезда. Но не сегодня ночью.
Нет, сегодня он останется, невзирая на дождь и, дождавшись пока двуногие скроются, исследует их место обитания ближе, чем отваживался до сих пор.
* * *
Стефани Харрингтон подняла воротник куртки и поерзала пальцами ног, чтобы согреть их. В этой области Сфинкса официально наступила весна, но ночью все еще было холодно (хотя и намного теплее, чем раньше!), и Стефани радовалась толстым, теплым носкам и куртке, сидя на затемненной веранде, принюхиваясь к ветру, пронизанному озоном. Спутники-наблюдатели погоды сообщили, что ночью усадьбу Харрингтонов ожидает гром, молнии, дождь и ураганный ветер, так что никакой холод не мог помешать Стефани насладиться всем до конца. Она всегда любила грозы. Она знала детей, которых они пугали, но Стефани находила это глупым. Она же не собиралась выбегать в грозу с громоотводом в руках – или, тем более, становиться под деревом – просто зрелище огня и электричества, грохочущих по всему небу, было слишком захватывающим и необычным, чтобы его пропустить… и эта гроза будет первой, что она увидит за земной год с лишним.
Разумеется, Стефани не сообщила родителям о том, что собирается наблюдать за происходящим с веранды. По ее расчетам, было вполне вероятно, что родители позволили бы ей не ложиться спать, но они бы обязательно настояли на том, чтобы она наблюдала грозу изнутри. Мысли о лопающемся на каминном огне попкорне и горячем шоколаде, которые мама несомненно бы добавила к удовольствию, едва было не склонили ее к тому, чтобы объявить свои планы, но, поразмышляв еще немного, она передумала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13