За все это время я ни разу не видел Аримана. Можно было подумать, что мы и существуем с ним в двух параллельных измерениях. Оба мы жили в Каракоруме, регулярно появлялись при дворе Великого хана, но наши пути никогда не пересекались.
Наступила осень, а с ней и сезон дождей. В прежние дни монголы в ожидании зимних холодов откочевывали к южным границам Гоби, но сейчас, когда Каракорум стал столицей, об этом не могло быть и речи.
Помимо всего прочего, осень – традиционный сезон охоты у монголов, и однажды Елю Чуцай пригласил меня в свой шатер и объявил, что Великий хан пригласил меня принять участие в этой потехе.
Шатер Елю Чуцая был небольшим уголком Китая, перенесенным в монгольский лагерь. Изящная антикварная мебель из дорогих пород дерева, инкрустированная золотом, перламутром и слоновой костью, шелка, драгоценный фарфор. Бесчисленные рукописи и карты. Жилище малоудобное для обитания, но вполне способное удовлетворить запросы старого философа.
– Великий хан, очевидно, испытывает симпатию к вам, – заметил Елю Чуцай, усаживая меня рядом с собой и угощая чашкой свежеприготовленного чая.
– Весьма неординарная личность, – заметил я. – Я бы назвал его необычайно деликатным человеком для властелина огромной империи, если к монголу вообще применимо подобное слово.
Елю Чуцай сделал небольшой глоток чая, прежде чем ответить на мою реплику.
– Он мудрый правитель, – согласился он. – Угэдэй позволяет своим полководцам расширять границы империи, пока сам утверждает законы Яссы внутри ее пределов.
– С вашей помощью, – любезно добавил я.
– За спиной великого правителя всегда стоял умный чиновник, – отвечал, улыбаясь, Елю Чуцай. – Собственно, мудрость владыки заключается в его способности правильно выбрать себе помощников. И все же, несмотря на близость, существующую между вами, – продолжал китаец, – Ариман по-прежнему пользуется большим влиянием при дворе Великого хана.
– У Великого хана много друзей, – отвечал я уклончиво.
Старый мандарин аккуратно опустил фарфоровую чашечку на драгоценный лаковый поднос рядом с чайником.
– Я бы не стал называть Аримана другом Великого хана. Скорее его врачом, – заметил он.
Это известие повергло меня в легкий шок.
– Врач? Значит, Великий хан болен?
– Болезнь, применительно к данному случаю, не совсем подходящее слово. Великий хан предпочитает жить в роскоши и бездействии, вместо того чтобы лично вести свои войска на завоевание новых земель.
– Он не может сделать этого, – возразил я, припомнив слова Угэдэя о том, что он устал от вида крови.
– Я готов согласиться с вами. Он не может. Хулагу, Субудай, Кубилай, те всегда находятся во главе своих армий. Миссия Угэдэя – оставаться в Каракоруме и играть роль Великого хана. Если он начнет собирать армии, это может вызвать недоумение среди орхонов. Все земли вокруг давно брошены к ногам Великого хана.
Кажется, я начинал понимать суть проблемы, к которой осторожно подводил меня старый мандарин. Угэдэю нечего было покорять. Китай, Европа, Ближний Восток уже покорились монголам. Любой его шаг мог привести только в возобновлению древней вражды между самими монголами.
Я сразу же подумал об Индии.
– А почему бы ему не направить свои армии в страну, лежащую к югу от Крыши Мира?
– Надо полагать, вы говорите об Индустане? – уточнил Елю Чуцай. – Стране болезней, нищих крестьян и баснословно богатых магараджей. Вряд ли Угэдэю понравится эта идея. Монголы никогда не пойдут туда.
Елю Чуцай ошибался. Насколько мне было известно из истории, монголы в свое время покорили Индию или, по крайней мере, какую-то ее часть. Само название Великий Могол стало официальным титулом императора Индии, синонимом мощи и богатства. Однако в мои планы не входило спорить со старым мандарином.
– К счастью, – продолжал Елю Чуцай, – приближающийся сезон охоты может помочь изгнать тоску из сердца Великого хана. Если это произойдет, нам не придется больше прибегать к услугам Аримана.

19

Монгольская охота по тщательности подготовки и своим масштабам лишь немногим уступала небольшой военной кампании. В обиходе кочевников не существовало таких понятий, как спорт или тем более экология. Цель была проста и прагматична – убить как можно больше животных, чтобы обеспечить род мясом на всю холодную, долгую зиму. Приготовления к большой осенней охоте начинались заблаговременно и занимали порой от двух до трех недель. Задолго до начала ее десятки, а то и сотни молодых людей высылались по всем направлениям для определения мест максимального скопления животных, после чего наиболее уважаемые старейшины выбирали район, обещавший, по их мнению, наилучшую добычу. Когда место охоты было определено, все взрослое население садилось в седла и рассыпалось по степи, образуя огромный круг в несколько десятков, а то и сотен миль диаметром. Все живое внутри этого круга следовало убивать. Без исключения, без колебания.
Охота, в которой я принимал участие, длилась больше недели. Вооруженные всадники гнали животных к центру круга, постепенно сжимая кольцо. Между всадниками шагали пешие воины, производя невероятный шум при помощи деревянных колотушек и прочих нехитрых приспособлений. По ночам по всему периметру огромного круга полыхали костры, дабы помешать обреченным животным вырваться за его пределы. Массовое избиение могло начаться лишь по сигналу самого Великого хана.
В первые два дня мне не удавалось увидеть ни одного живого существа, помимо самих загонщиков. На третий день в поле моего зрения оказалось несколько небольших антилоп, волков и кроликов. Животные, не обращая внимания друг на друга, в панике стремились к центру круга, донельзя испуганные людьми и производимым ими шумом.
Я ехал рядом с Великим ханом вместе с двумя его племянниками. Елю Чуцай не принимал участия в этой забаве из-за почтенного возраста и отвращения к любым кровавым играм. Напротив, лицо Угэдэя пылало от возбуждения, хотя я не мог не заметить, что нагрузки многодневного перехода для него уже тяжелы. На рассвете он вместе со всеми садился в седло, но уже к середине дня его организм требовал небольшого отдыха. По вечерам он пораньше удалялся в свой шатер, воздерживаясь от традиционных пиров, столь любимых им в Каракоруме. Но хотя его тело страдало от усталости и боли, настроение у него было превосходным. Сейчас он оказался далеко от искушений и забот императорского двора, в родной для себя стихии.
Как ни странно, но его настроение постепенно передалось и мне. Я даже не вспоминал об Аримане. Если я вообще думал о ком-то, то разве об Агле, особенно по ночам, лежа на голой земле под шкурой, пропахшей конским потом. В глубине души я понимал, что это не более чем отсрочка, но тем не менее вовсе не торопился вернуться в Каракорум. Проблемы никогда сами по себе не исчезают. Иногда их решение можно ненадолго отложить, но не более того. Так или иначе, я старался извлечь максимум удовольствия из незапланированных каникул.
Кстати, персидское слово «парадиз» (рай) буквально и означало охотничью забаву.
Первые несколько дней испуганные животные просто неслись впереди нас, но по мере того как кольцо сжималось, они раз за разом предпринимали отчаянные попытки прорваться сквозь линию загонщиков. В подобных случаях, хотя официально охота еще не началась, в ход шли копья и стрелы. По понятиям монголов, позволить добыче уйти из кольца означало бесчестье для охотников.
Накануне решающего дня я ехал рядом с Кассаром, когда одинокий волк сделал безнадежную попытку проскочить между нами. Племянник Великого хана пронзил его молодецким ударом копья. Я предпочел остаться в стороне, не желая вмешиваться в кровавую игру. Агонизирующее животное попыталось добраться до своего убийцы, но подбежавшие на шум пешие воины добили его ударами дубинок.
Кассар довольно рассмеялся и победно взмахнул над головой окровавленным копьем. Я поймал себя на мысли, что, будучи готовым в случае необходимости без колебаний убить человека, я не решался первым поднять руку на дикое животное. Впрочем, последнее время мне в голову то и дело приходили парадоксальные мысли.
В середине того же дня я оказался наедине с Угэдэем. Его племянник отстал, чтобы перекусить, поев вяленого мяса, и сменить усталую лошадь. Полуденное солнце приятно согревало мое тело, несмотря на частые порывы холодного северного ветра.
– Тебе нравится охота, человек с запада? – поинтересовался Великий хан.
– Признаюсь, до сего времени мне не приходилось видеть ничего подобного. Это напоминает мне военный поход.
– Верно. – Он слегка кивнул головой. – Хорошая возможность для молодых людей показать свои способности и умение прислушиваться к приказаниям старших. Многие из моих полководцев начинали загонщиками во время осенней охоты.
Я невольно улыбнулся, услышав о монгольском варианте воспитания будущих военачальников. Рядом с нами скакал слуга Угэдэя, к седлу которого была приторочена сума с вяленым мясом, фруктами и флягами с вином. Мы позавтракали, не слезая с коней. Угэдэй как раз допивал последние капли вина из серебряной фляжки, когда огромный кабан выскочил из кустарника в нескольких десятках шагов от нас и ринулся в нашу сторону. Занятый фляжкой Угэдэй не мог видеть приближавшегося вепря, но его лошадь сразу почуяла зверя.
Дико заржав, она взвилась на дыбы. Всякий, кроме разве что монгола, тут же оказался бы на земле. Угэдэй выронил поводья, которые он беспечно держал в левой руке. Фляжка, описав в воздухе широкую дугу, упала на землю. Но сам хан, ухватив лошадь за гриву, сумел удержаться в седле.
То, что произошло, я увидел краем глаза, хотя все мое внимание было сконцентрировано на вепре. Я видел его красные, налитые ненавистью глаза и даже клочья пены, падавшие с кинжалоподобных клыков. Бестия неслась прямо на Угэдэя, стремясь расправиться с ним в отместку за все пережитые страхи и унижение. Моя собственная лошадь, испуганная не меньше, чем конь хана, попыталась выбросить меня из седла, поэтому мне не удалось остановить кабана ударом копья.
Не колеблясь ни секунды, я соскочил на землю, отбросив бесполезное теперь копье, и выхватил из-за пояса дамасский кинжал. В прыжке, достойном футболиста-профессионала, я ударил животное сбоку, чуть позади правого уха. Мы оба покатились по земле. Сжимая горло бестии левой рукой, я продолжал наносить удар за ударом. За спиной я слышал стук копыт и храп испуганных лошадей, но у меня не было времени обращать внимание на подобные мелочи.
Наконец вепрь вытянулся и затих, придавив меня к земле всем весом своей колоссальной туши. Я с трудом встал на затрясшиеся от внезапно нахлынувшей слабости ноги. Около дюжины монгольских всадников окружили меня, держа пики наперевес, готовые добить животное, если бы оно проявило признаки жизни. Еще несколько воинов с натянутыми луками ждали чуть поодаль. Среди них был и Угэдэй. Некоторое время все молчали. Я выплюнул грязь и траву, набившиеся мне в рот, и отряхнулся. Побаливало правое плечо, но все кости были, по-видимому, целы.
– Человек с запада, – услышал я голос Угэдэя, – так вот как твой народ охотится на кабанов у себя на родине?
Напряжение разом спало. Послышался смех. Я тоже рассмеялся, хотя и не понимал причины всеобщего веселья. Если бы я был лучшим наездником, вероятно, мне не пришлось бы прибегать к столь крутым мерам и рисковать без нужды собственной жизнью. Мальчик-монгол подвел моего коня, и я вспрыгнул в седло. Довольный Кассар оскалил зубы, что, по-видимому, должно было означать у него приветливую улыбку. Убитый им ранее волк лежал сейчас поперек седла. Я придержал своего жеребца, давая Кассару возможность занять привычное место, по правую руку от его царственного дяди.
– Нет, – остановил меня Угэдэй, – оставайся рядом со мной на тот случай, если нам встретятся другие кабаны.
Я поклонился в знак признательности и улыбнулся Кассару, который воспринял этот жест Великого хана с очевидным неудовольствием.
Подобно дружбе, скрепленной на поле брани, узы, связывавшие меня и Угэдэя, еще более окрепли в этот день. Мы оставались рядом до конца охоты, закончившейся, как и предполагалось, поголовным уничтожением всех оказавшихся внутри круга животных.
На следующий день мы вернулись в Каракорум. Позади нас на добрую милю растянулся обоз из повозок, на которых были навалены туши убитых животных – зайцев, белок, антилоп, кабанов и волков.
Угэдэй становился все более мрачным, по мере того как мы приближались к его столице. Не берусь судить, что было тому причиной, но от его недавнего беззаботного настроения не осталось и следа. Когда мы достигли окраин Каракорума, он выглядел усталым и подавленным. Я, со своей стороны, не мог не задуматься о неминуемой встрече с Ариманом, в результате чего к концу пути выглядел не менее озабоченным, чем сам Угэдэй.
– Мой повелитель, Великий хан, – обратился я к нему, когда мы достигли окраин Каракорума, – настало время поговорить об Аримане.
– Ты собираешься убить его?
– Да, если ничего другого мне не останется.
Угэдэй отрицательно покачал головой.
– Нет, я не допущу нового кровопролития, мой друг с запада. И прошу тебя не вынуждать меня прибегать к крайним мерам.
– Он так нужен вам, Великий хан?
Если Угэдэй и был удивлен моей осведомленностью, то, во всяком случае, не показал этого.
– Этот человек дает мне лекарство, помогающее уснуть, всего-навсего, – объяснил он, невесело усмехаясь.
– А вы не подумали, Великий хан, что в его намерения может входить заставить вас уснуть навеки?
– Ты говоришь о яде? – Угэдэй повернулся в седле, не в силах на сей раз скрыть своего изумления.
Он не ответил на вопрос, только посмеялся над моими словами, словно счел их необычайно удачной шуткой.
Я сам был, пожалуй, не менее удивлен его реакцией и попытался вернуться к интересующей меня теме, но Угэдэй был не склонен продолжать разговор. Очевидно, хан уже принял решение и не собирался отступать от него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44