Должность заведующего библиотекой позволяла ему сидеть в мягком кресле и, попыхивая трубкой, читать дни напролет.
Но когда Эскаргот пришел в библиотеку, профессор не читал и не курил. «Он взял сеть и отправился ловить саламандр», – сказал его молодой ассистент. Эскаргот поинтересовался, не видал ли ассистент юную леди, которая очень любит книги Смитерса.
«В течение последней недели – нет, – ответил юноша, ухмыляясь Эскарготу с таким значительным видом, словно они оба знают какую-то забавную тайну. – Ходят слухи, что она покинула городок. Старый Стоувер, говорят, уволил ее, и она вернулась на побережье. Она снимала комнату над таверной и уехала в тот же вечер, когда разругалась с хозяином». Молодой человек фамильярно подмигнул Эскарготу, а потом внимательно уставился на него, словно внезапно заметив что-то, чего еще минуту назад не замечал. Эскаргот резко расправил плечи и искоса посмотрел на паренька:
– Она говорила, что возвращается на побережье?
– Откуда мне знать? – спросил паренек, перегибаясь через стойку, чтобы взглянуть на ботинки Эскаргота. – Мне она ничего не говорила. Хотя это не значит, что не могла сказать. Раньше она мне много чего рассказывала.
– Да неужели, – вяло сказал Эскаргот, тряся головой и направляясь к выходу.
Внезапно он почувствовал, что устал таскаться по улицам в изношенном костюме, не имея никакого другого дела, кроме как вести неприятные разговоры с каждым, с кем он, на свою беду, сталкивался. В этом заключался один из минусов ничегонеделания. Будь он Бизлом, развозящим на велосипеде продукты, он мог бы кричать всякий вздор всем встречным, никого не раздражая. Он пользовался бы уважением, поскольку занимался бы делом. Трудолюбие является добродетелью, праздность почитается грехом. Это была одна из самых непостижимых тайн жизни.
В дверях Эскаргот едва не налетел на профессора Вурцла, которого все уважительно называли «профессором», хотя он закончил университет всего три года назад и никогда, насколько знал Эскаргот, не занимался преподавательской деятельностью. В прошлом Эскаргот тоже посещал университет, по крайней мере некоторое время. Университетское образование придавало… этой, как ее?.. значимости человеку, ищущему богатую невесту. Вурцл держал в обеих руках по жирной саламандре, пятнистой и лупоглазой.
– Вы только посмотрите на эти экземпляры! – радостно прокричал он Эскарготу.
– Да, очень симпатичные.
– Первые в этом сезоне, сэр. Первые в этом сезоне. Такие крупные редко встречаются, во всяком случае к востоку от гор.
– Пожалуй, – согласился Эскаргот, остановившись на мгновение, чтобы полюбоваться животными. Потом, почти шепотом, он спросил: – Вы, случайно, не встречали где-нибудь Лету, а? Темноволосую девушку, которая читает Смитерса?
– Кого? – спросил Вурцл, наморщив лоб. Потом он пристально посмотрел на одну из саламандр, словно именно она разговаривала с ним или знала ответ на вопрос Эскаргота.
– Я уже сообщил все, что нам известно! – крикнул молодой человек из глубины помещения. – Ему лишь бы людей беспокоить!
– Знаете, – сказал Вурцл, лучезарно улыбаясь, – я соорудил для них клетку, которой поистине горжусь: там разные растения в горшках, маленькие пещерки и крохотный пруд. Хотите посмотреть?
– Спасибо, – сказал Эскаргот, бочком выбираясь на улицу. – Но сейчас я спешу. Мне еще нужно проверить свои лесы до наступления темноты. Может, потом как-нибудь?
– Конечно, – сказал профессор, уже войдя в библиотеку и снова любовно всматриваясь в одну из саламандр. – В любое время. Вы всегда найдете меня здесь – или, по крайней мере, мальчика. – Его голос стих, когда за ним захлопнулась дверь.
Эскаргот поплелся по улице по направлению к реке, глядя на носки своих ботинок, взбивающих крохотные облачка пыли, и предаваясь размышлениям, но думая не о конкретных вещах, а обо всем сразу – о дочери, о жене, о витрине Бизла, о Лете и Стоувере, и о глупых жирных саламандрах, столь высоко ценимых профессором Вурцлом. Казалось совершенно очевидным, что городок Твомбли недостаточно велик, чтобы вместить все это. И если Лета действительно отправилась на побережье, то, наверное, Эскагорту самое время сделать то же самое.
Вечер обещал быть прохладным и дождливым. Темные от влаги дубы за рекой в сумерках казались почти черными, и туман уже устилал землю под ними подобием серого ватного одеяла. Эскаргот сел на поваленное дерево и уставился на полосу леса на противоположном берегу, не думая ни о чем. Толстые лесы, привязанные к веткам дерева, косо уходили в темную воду, сносимые в сторону течением. У самой поверхности воды на них налипли пучки водорослей, и время от времени плывущие по реке веточки, листья или полузатонувший кусок дерева наталкивались на одну из лес и, кружась, уплывали прочь, увлекая за собой большую часть водорослей.
Река поднималась. Казалось, она спешит к океану, с каждым днем все сильнее торопясь достичь места назначения. Эскаргот принялся размышлять о конечных целях любого путешествия. Ему пришло в голову, что с таким же успехом он сам мог бы плыть, кружась в водоворотах, по течению реки к побережью. Ему вдруг показалось, что многие годы он напрасно тратил время.
Стремление достичь места назначения – вот в чем секрет. Неважно, какого именно. Чудилось что-то пугающее в перспективе просидеть всю жизнь на одном месте, «прочно обосноваться». Возможно, в таком случае вы слишком ясно видите конец пути – все серые, безрадостные годы, тянущиеся чередой, подобно камням мощеной дороги, в конце которой, на заросшем сорняками кладбище, стоит последний камень, надгробный. «Движение, – думал Эскаргот, глядя на темные деревья прищуренными глазами, – искривляет и запутывает любой путь настолько, что в конце концов человек уже не помнит, откуда он начал, и не знает, к чему придет». Соблазняла именно перспектива вечно идти куда-то, занимаясь по пути мелкой меновой торговлей, чтобы всегда оставаться при табаке; порой, в случае крайней необходимости, мыть витрины и посвистывать в процессе работы; стягивать лишний пирог, охлаждающийся на подоконнике, и оставлять взамен ивовую флейту, или горсть стеклянных шариков, или корзинку, полную засоленной рыбы.
В то время как благоразумный селянин будет прятаться в своем доме, по ночам боязливо прислушиваясь к скрипу и шороху ветвей на ветру и пугаясь причудливых теней от спутанных виноградных лоз на темном дворе, Эскаргот будет разгуливать по дорогам и жить среди теней. Именно под его ногами прохрустит гравий среди ночи, каковой звук заставит селянина сесть в постели, задрожать от страха, склонить голову к плечу и напряженно прислушаться. Возможно, он поплывет к Океанским островам и примкнет к пиратам или пойдет вниз по реке, чтобы найти сокровища в Лесу гоблинов.
Возможно… возможно, для начала он отправится на побережье и попытается найти Лету. Сейчас это казалось вполне подходящей целью. Через неделю, когда Хэллоуин уже пройдет и населяющие ночи колдовские чары отчасти рассеются, на побережье устроят ярмарку по случаю праздника урожая. Эскаргот живо представлял себя в шумной веселой толпе: костры на улицах; люди, эльфы и факельщики вперемешку с местными гномами; редкие компании гоблинов, которые, заливаясь идиотским смехом, бегут во все лопатки по улице после того, как напугали какого-нибудь трактирщика или дернули за волосы какую-нибудь бедную старушку. И там будет Лета, которая не сразу поймет, кто стоит рядом с ней. Он похлопает ее по плечу, и она обернется, страшно удивленная. А он улыбнется и скажет что-нибудь – что-нибудь остроумное. Что именно? Над этим следовало подумать. Он хотел хорошо подготовиться к такому ответственному моменту, иначе до конца жизни будет сожалеть, что брякнул какую-нибудь глупость.
Услышав плеск в двадцати футах от берега, Эскаргот встрепенулся и схватил ближайшую лесу, решив, что речной кальмар заглотил насаженного на крючок червяка. Туман поднялся выше. Теперь за рекой виднелись лишь призрачные кроны деревьев. Находившиеся в пятидесяти ярдах от Эскаргота пристани городка Твомбли скрылись в тумане, и вечер был тихим и безветренным. Из леса доносилось приглушенное расстоянием уханье совы, похожее на голос бесплотного духа. Ни на одной лесе ничего не оказалось.
В четырех-пяти футах выше по течению показалась усеянная шипами круглоголовая рыба, светящаяся подобно фонарю, которая лениво плыла к месту, где Эскаргот сидел на бревне. Она остановилась в пяти футах от него, а потом замерцала и поплыла прочь по течению. «Рыба-туманка!» – прошептал Эскаргот, медленно понимаясь на ноги и оглядываясь по сторонам в поисках сети. Было что-то странное в тумане – тяжелом, ленивом, который, казалось, выползал из леса, вместо того чтобы подниматься от реки. Он походил на порождение колдовских чар, населяющих мир об эту пору и знаменующих приближение Хэллоуина. В обычном тумане рыба-туманка никогда не появится. Эскаргот это знал точно.
Двумя минутами раньше он не мог бы с уверенностью предположить, что рыба-туманка вообще появится. Конечно, вы знаете разные истории – истории, которые рассказывают именно такими поздними вечерами в канун Хэллоуина, когда и рождаются легенды об огромных речных кальмарах, увлекающих рыболовные суда на дно в дельте Ориэли, у самого побережья; о русалках, обитающих на мелководье неподалеку от Монмотского мыса; об утонувших моряках, которые ведут по реке призрачные корабли глубоко под водой, направляясь к неизвестному месту назначения. Существовало предание, что Ориэль является волшебным двойником другой огромной реки, находящейся в далекой волшебной стране. По ночам, когда колдовские чары тумана набирают особую силу (по крайней мере, так гласили предания), корабли, рыбы и самого разного рода глубоководные существа перебираются из одной реки в другую.
В книгах Дж. Смитерса было полно таких легенд: историй о стране, известной под названием Бэламния; подробных карт именно такой реки – реки, удивительно похожей на Ориэль, с точно так же расположенными по берегам деревнями и огромным, наводненным призраками лесом, сильно напоминающим Лес гоблинов, который тянулся вдоль реки к югу от Города у Высокой Башни. Эскаргот всегда находил любопытными сочинения Дж. Смитерса и карты, приведенные в его книгах. Профессор Вурцл утверждал, что Смитерс, живущий в деревне Бромптон на берегу Ориэли, естественным образом взял за образец знакомую реку. Все писатели, утверждал Вурцл, связаны представлениями о знакомом им мире, своими знаниями о нем. Они рабы своих представлений и наличествующих знаний. Но профессор Вурцл был слишком полон так называемого здравого смысла, чтобы удовлетворить Эскаргота подобными объяснениями. Вот и появление рыбы-туманки противоречило всякому здравому смыслу.
Эскаргот присел на корточки, схватив сеть. Мертвую тишину нарушало лишь приглушенное «тук-тук-тук», время от времени раздававшееся вдали, – вероятно, то стучал дятел. Вместе с туманом на землю спустилась тьма, и они медленно сгущались, покуда вся река не скрылась от взгляда, если не считать полоски неподвижной воды у самого берега, под ногами Эскаргота. Неподалеку блеснул свет еще одной рыбы-туманки, похожей на несомый ветром блуждающий огонек; потом чуть дальше проплыла еще одна – она свернула было к берегу, но потом с приглушенным плеском исчезла под водой.
Одна за другой медленно тянулись минуты; Эскаргот напряженно вслушивался в ночное безмолвие, зорко вглядывался в темноту и думал, что даже грязный пол Вдовьей мельницы и жалкая кучка поздних ягод да засоленной рыбы, ожидающих его там, начинают казаться страшно желанными и соблазнительными. Иные ночи хорошо проводить под открытым небом, вдруг понял он, а в иные не стоит и выходить за порог. Эскаргот в последний раз подергал за лесы, а потом повернулся спиной к реке и лицом к лугу, собираясь спрятать сеть в яме под бревном.
В туманной пелене внезапно образовалась брешь, и он увидел перед собой старуху, сгорбленную под бременем лет, с глазами цвета тумана, пронизанного лунными лучами. Она опиралась на кривую палку и смотрела в пустоту невидящим взглядом. Потом она медленно повернулась и поковыляла прочь, мгновенно скрывшись за плотной серой завесой. Снова послышался стук, на сей раз ближе, и каждый следующий удар звучал чуть резче и отчетливее предыдущего – словно слепец постукивал палочкой по булыжнику мостовой, нащупывая дорогу. Легкий ветер шевельнул траву на лугу и взвихрил облачка тумана, закрутившиеся крохотным смерчем.
И тут же перед Эскарготом появилась Лета, словно возникнув из тумана, из самого ветра. Она стояла перед ним на лугу, а рядом с ней стоял гном в мятой шляпе с опущенными полями, с посохом и с широкой улыбкой на лице. В зубах он сжимал длинную трубку. От нее валил густой дым, напоенный странным ароматом водорослей, речного ила и пыльным запахом толченой сухой кости. Гном медленно подмигнул и приветственно дотронулся пальцем до шляпы.
Эскаргот потерял дар речи. С одной стороны, он видел перед собой Лету, вернувшуюся словно по волшебству; с другой стороны, над миром царила ночь, полная непостижимых тайн, – ночь слепых старух, разгуливающих по берегу реки, и гномов в мятых шляпах, подмигивающих, ухмыляющихся и курящих диковинные трубки. Несмотря на влажный воздух, во рту у него пересохло. Он с трудом прохрипел «привет» – и Лета улыбнулась, словно забавляясь тем, что застала его врасплох.
– Позвольте представить вам моего дядюшку, – промолвила она, указывая на гнома. – Мистер Эбнер Хелстром из Города у Высокой Башни. Я гостила у него в последнее время.
– Рад познакомиться, сэр, – с сомнением сказал Эскаргот, пожимая холодную руку гнома. Он похлопал себя по карману, внезапно почувствовав острую потребность выкурить трубку, набитую старым добрым табаком.
– Не желаете ли попробовать моего табака, мистер… прошу прощения?
– Эскаргот. Теофил Эскаргот, сэр, к вашим услугам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44