Поминать зюлу, ксиха или хиссапа считалось у шинкасов страшным оскорблением, и за первым ударом тут же последовали второй и третий – по одному за каждый непечатный эпитет. Зюла была огромной бородавчатой жабой, самого мерзкого обличья, обитавшей кое-где в лесных ручьях; ксих являлся абсолютным подобием земной свиньи, а хиссап напоминал бесхвостого койота, вонючего, словно скунс. Все эти тварюги Скифу еще не встретились ни разу, но ему пришлось свести с ними заочное и самое близкое знакомство, так как язык шинкасов наполовину состоял из проклятий, божбы да смачных ругательств. Правда, до русского в этой части было ему далековато.
– Молчать! – прикрикнул Коготь, раздуваясь от злости. Его физиономия, почти безносая, с огромной выступающей челюстью, побагровела, сальные черные пряди разметались по плечам. Остальные шинкасы, развалившиеся сейчас на траве по другую сторону костра, почти ничем не отличались от этого неандертальца: были такими же темноглазыми, смуглыми, плосколицыми, с ноздрями, смотревшими не вниз, а вперед. Скиф, светловолосый и белокожий, казался им, очевидно, уродом, что подчеркивалось неоднократно и в самых крепких выражениях и Полосатым Тха, бандитским капитаном, и его сержантами, Клыком, Когтем и Ходдом-Коршуном, и прочими воинами, включая распоследнюю шваль – Пискуна и Две Кучи.
Коготь ткнул пленника топорищем в ребра. Секира его весила килограммов пять и древко имела соответствующее – длиной в полтора метра, толщиной с лошадиную ногу, украшенное кольцами из серебра. Скиф уставился на нее с вожделением. Были б у него свободны руки… и если б он добрался до своей катаны и топора… или хоть до проволоки, зашитой в комбинезонную лямку…
Мечты, мечты! Ну, добрался бы, совладал с Когтем, самым крепким бойцом в отряде… Так ведь оставалось еще два десятка! Против них не выстоять… ни в одиночку, ни на пару с Джамалем… Разве что семь братцев-невольников помогут? Но с ними Скиф еще не успел свести близкого знакомства.
– Глядеть туда, мешок с дерьмом Хадар! – Древко секиры вновь прогулялось по Скифовым ребрам. – Глядеть! – Коготь вытянул над костром длинную мускулистую руку. – Твой скоро менять на сладкий трава, вот так! Твой стать сену… ничего не понимать, ничего не видеть, не слышать, только работать. Пока твой видеть, понимать – глядеть! Глядеть, какой шинкас грозный воин! Бояться шинкас! Сильно бояться!
– Боялся моськи волкодав… – пробормотал Скиф, но тут Джамаль, вытянув связанные руки, коснулся его локтя:
– Слушай, дорогой, не надо, не заводись. Побереги здоровье. И погляди… Может, придумаем чего.
Совет был мудр; очевидно, поэтому Коготь и не приложился рукоятью секиры к пояснице торгового князя. Впрочем, с Джамалем шинкасы не рукоприкладствовали – оттого ли, что был он черноволос и смугл, как сами они и остальные пленники, или подчиняясь некой таинственной эманации, исходившей от великого финансиста. Эманации сей не хватало, чтоб подчинить Полосатого Тха, но по крайней мере князь ухитрялся избегать побоев.
Скиф, уже не огрызаясь, в угрюмом молчании уставился на пространство за костром, где важно восседал Гиена в ожерелье, в котором сверкали пуговицы с пижамы Джамаля, с чашей пеки в левой руке. Троном степному князьку служили три седла, поставленные друг на друга; остальные седла и упряжь были аккуратно разложены в стороне, вместе с большими секирами, луками, колчанами и походными мешками. Имелось там и два-три длинных прямых меча, украденных либо отвоеванных у амазонок из Города Двадцати Башен; однако ни шлемов, ни металлических панцирей Скиф не замечал. Похоже, шинкасы брезговали доспехами, предпочитая идти в бой нагими по пояс, в одних своих устрашающих масках из размалеванной кожи.
Чуть дальше, за рядом седел и секир, фыркали стреноженные кони. Их, как всегда, стерегли Пискун и Две Кучи, обладавшие самым низким статусом в орде и потому назначенные на роль вечных козлов отпущения. Прочие шинкасы, числом восемнадцать, сгрудились перед своим владыкой, размахивая легкими топориками и ножами длиной в половину руки. Лица их прикрывали плотные кожаные маски, одевавшиеся, как знал уже Скиф, и во время сражения, и во время боевых плясок; то и другое посвящалось Шаммаху, богу Чистого, Одноглазому Кондору Войны, Всевидящему Оку.
Тха отхлебнул из своего серебряного кубка, шлепнул правой ладонью торчавший у колена небольшой барабан; резкий звук раскатился в сумраке ночной равнины. Из толпы выступили двое: коренастый Клык и широкоплечий жилистый Ходд-Коршун, самые сильные воины после Когтя. Клык был обнажен до пояса, и с шеи его свисало ожерелье, а Ходд щеголял в безрукавке из оленьей шкуры мехом наружу и широких браслетах. Каждый держал топорик с треугольным лезвием и длинный нож; маска Ходда пестрела серыми полосами, маска Клыка была размалевана рыжей охрой. Скиф отлично видел обоих: света хватало, так как над степью уже взошли луны, темно-багровая Миа и Зилур, больший из двух серебристых амм-хамматских сателлитов.
Гиена вновь ударил в барабан, и гибкие фигуры воинов заскользили по кругу. Ноги их в мягких сапогах приминали траву, руки плавно двигались, словно отбивая некий ритм: взмах топором, два взмаха ножом, оружие скрещивается перед грудью, затем руки идут в стороны, вверх… И снова – взмах топором, два взмаха ножом. Постепенно движения шинкасов делались все быстрее, все стремительнее, а круг становился уже; наконец, они сошлись на расстояние трех шагов.
Раздался грохот. Замелькали топоры и клинки, то отсвечивая алым в пламени костра, то сверкая чистым серебром или отливая багрянцем в лучах Зилура и Миа. Клык и Коршун танцевали, звеня оружием, и танец их был грозен. Пляска диких воинов, вступивших в почти реальный поединок! Они рубили и секли, наносили удар за ударом, отступали и наступали, уклонялись, делали быстрые выпады, то ныряли в сторону, то падали в траву, то подскакивали вверх. Фехтовальная техника, на взгляд Скифа, была невысока, однако пляска производила устрашающее впечатление. Казалось, один из воинов вот-вот рухнет на землю с пробитым черепом или дырой в груди.
Тха, степной князек, одобрительно кивая головой, потягивал хмельную пеку, подбадривал сражавшихся гортанными возгласами. Рука его опять потянулась к барабану, послышались четыре рокочущих удара, и четверо шинкасов из толпы, размахивая топориками, прыгнули к бойцам. Круг сразу стал шире; теперь шесть фигур метались за костром, и перезвон клинков сделался почти непрерывным.
Новые удары барабана – три, четыре, пять… Уже все шинкасы кружились в боевом хороводе, подобные сражавшимся насмерть демонам. Жуткие кожаные маски, скрывавшие их лица, трепетали; длинные пряди, словно десятки змей, скользили по плечам; ноги, подчиняясь грохоту барабана, отбивали четкий ритм. Внезапно, после двух резких ударов, кольцо танцующих распалось: теперь каждый бился со своим противником, но все девять пар в прежнем темпе двигались по кругу, вздымая свои топоры и ножи.
– Половецкие пляски, – пробормотал Скиф, чувствуя, как Коготь нетерпеливо переминается за спиной; охраннику тоже, вероятно, хотелось поразмяться.
– Женщин не хватает, – прокомментировал Джамаль и поскреб колено сквозь прореху в пижамных штанах. – Вах, не хватает! В театре, с девушками, все же лучше получается.
– В театре, – заметил Скиф, – у танцоров хоть шеи чистые. А эти… Грязны, как задница ксиха!
Разумеется, он тут же получил древком по ребрам. Затем Коготь, склонившись к нему, дыша вонючим перегаром, прохрипел:
– Смотреть! Страшно, а? Какой шинкас воин! Чик-чик, – он похлопал по лезвию своей огромной секиры, – и голова – нету! Голова идти гулять к Хадар, кишки тоже к Хадар, а твой печень – жрать Коготь!
– Развяжи руки, ублюдок, и твой печень жрать хиссап, – ответил Скиф. – Твой печень и их печень тоже, – он кивнул в сторону танцующих.
Некий план начал складываться у него в голове; весьма рискованный, способный в равной мере привести к успеху либо к провалу. Тут уж все зависело от главаря шинкасов, от его чванства, амбиций и степени презрения, питаемого им к невольникам. Скифу казалось, что шансы у него есть, ибо недостатком самомнения Гиена отнюдь не страдал.
Коготь, вероятно, тоже. В очередной раз ткнув пленника топорищем, он хрипло расхохотался.
– Твой – кафал, а зубы скалить, как пирг! Ха! Твой топор не держать, меч не держать! Твой видеть острое железо, мочиться со страха! Твой…
– Не нужны мне меч и топор! – прервал его Скиф, свирепо ощерившись и не обращая внимания на предостерегающие знаки Джамаля. – Я без топора уложу любого! На выбор! И долго плясать у костра не стану! Не девка!
– Твой?! – изумился Коготь. – Твой – убить любого? Без меча? Без ножа? Без топора? – Он скорчил жуткую гримасу и резко выдохнул: – Твой – хиссап!
Затем, переложив секиру в левую руку, шинкас вцепился правой в ошейник Скифа и рывком поднял пленника на ноги. Тонкие губы Когтя скривились в злобной ухмылке, в глазах – узких, как амбразуры дота, – мелькнул опасный огонек. Намотав цепь на запястье, он потащил Скифа вокруг костра, пиная коленом под зад и рявкая:
– Твой – убить – любого! Ха! Вонючий червь! Кал ксиха! Отрыжка зюлы! Убить – любого! Ха! Твой кафала не зарезать! А шинкас – все шинкас! – великий воин! Любой выпустить твой кишки! Ха-ха! Выпустить одним ножом, без топора!

* * *

Кое-какие основания для подобных выводов имелись: слишком уж легко он им достался.
Три дня назад, когда Джамаль спас его от дурманного морока, Скиф, отдышавшись, тут же приступил к ревизии. В голове у него теснилось десятка два вопросов сразу – и как торговый князь сумел проникнуть в Амм Хаммат, и как оказался на опушке рощи, и почему убийственный запах падда вроде бы не повлиял на него, и каким образом человек, минутой раньше беспомощно пускавший пузыри на больничной койке, ухитрился выздороветь – исцелиться окончательно и бесповоротно, о чем свидетельствовали и его связная речь, и быстрые энергичные движения, и лукавый блеск темных глаз. Пожалуй, это внезапное исцеление являлось самым поразительным – и, разумеется, самым приятным моментом; но в первые пять минут Скиф даже не пытался разрешить сию загадку.
Он проверял свою память.
Проверял быстро, тщательно, словно бы экзаменуя сам себя, отвечая на вопросы некой невидимой анкеты: имя, фамилия, адрес, основные факты биографии, события последних дней, задача, с которой его послали в Амм Хаммат, рекомендации и приказы Сарагосы, пароль… Он помнил все; на этот раз, похоже, кладовые памяти не потерпели ущерба, и объяснить это можно было лишь одним: он не терял сознания, а значит, дурные сны не успели овладеть его разумом и душой. Убедившись в этом, Скиф сразу почувствовал себя уверенней; сел и во все глаза уставился на Джамаля.
Торговый князь был облачен в роскошную пижаму цвета нежной зелени, с яркими разводами и золотыми пуговками; если б не босые ноги и щетина на щеках, походил бы он сейчас на Гаруна аль-Рашида, заявившегося по-домашнему в свой гарем, чтобы скрасить ночь с одной из многочисленных одалисок. Волосы у князя были слегка растрепаны, лоб блестел от проступившей испарины, но вид он имел довольный и никоим образом не походил на идиота. На кретина, в беспамятстве пускавшего слюну в медицинском боксе фирмы «Спасение»!
«Отрадный факт», – подумал Скиф; затем встал, утвердился на чуть подрагивающих ногах и произнес:
– Ну?
Любопытное словечко! При случае может означать что угодно: «да» или «нет», согласие либо отрицание, возмущение или восторг, просьбу, решительный вызов или желание стушеваться. Наконец, вопрос; не конкретный, а самого общего свойства – мол, выкладывай, парень! Все выкладывай, до самого донышка!
Судя по лицу Джамаля, ситуацию князь понял верно.
Он хмыкнул, переступил с ноги на ногу, потом пробежался пальцами по золотым пижамным пуговкам, будто пересчитывая их; губы его отвердели, у переносья собрались морщинки, и Скиф вдруг понял, что перед ним стоит сейчас не тот Джамаль, Георгиев сын, с коим довелось ему странствовать по амм-хамматским лесам и равнинам, а некая загадочная личность, неизмеримо более значительная, властная и суровая. Это превращение свершилось словно бы в одну-единственную секунду: был Джамаль – и нет Джамаля. А вместо князя – чужой человек, и душа у него – потемки. Ну, может, не потемки, а тот самый серый туман, о котором толковал Сарагоса…
«Оборотень! Двеллер из серой мглы!» – мелькнуло в голове у Скифа, и рука сама потянулась к лазеру.
Но тут Джамаль заговорил:
– Вижу, сомневаешься, дорогой? Правильно, сомневайся… Сомнение полезно; сомнение – ключ к истине.
– А в чем она? – спросил Скиф, отмечая про себя, что даже интонации у князя изменились: грузинский акцент стал едва заметен, и речь сделалась как бы уверенней и чище.
– Истина – сложная штука, – произнес Джамаль, – и нет одной истины для всех, генацвале. У каждого она своя – у меня и у тебя, у Нилыча и у Доктора. И всякая истина сложна… Какую же ты хочешь знать?
– Твою, князь, твою. Если ты – прежний Джамаль…
– Прежний. – Он кивнул головой и усмехнулся. – Почти весь прежний… ну, не весь, так наполовину. Джамаль, сын Георгия, из рода Саакадзе… может, князь, а может, не князь, но уж во всяком случае не то, что ты обо мне подумал.
– Наполовину… – протянул Скиф. – На одну половину… А на другую?
Джамаль вздохнул и вновь переступил с ноги на ногу.
– На другую – Наблюдатель. Ну, если хочешь – странник и гость… Но не из тех, которых ищет Нилыч. И потому не стоит тебе, дорогой, хвататься за пистолет. Я – союзник, не враг, клянусь могилой матери!
Странник и гость… Голова у Скифа пошла кругом.
– Это какой же могилой ты клянешься? – выдавил он. – Той, что на Марсе? Или в созвездии Ориона?
– Той, что на Южном кладбище, у Пулковских высот, – спокойно ответил Джамаль. – Там моя мама и лежит, рядом с отцом, уже года четыре. А другие… – он сделал паузу, подняв лицо к ясным небесам Амм Хаммата, – другие мои родители еще живы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9