— Бабушка будет есть позже, но ты ее гость. А я ем когда придется. На обед будет курица. И Особый Салат из Тропических Фруктов. — Я нарочно произнесла каждое слово будто с большой буквы, и он был в восторге. Не забыть бы рассказать об этом Фредди — Особый Салат из Тропических Фруктов! Oh wow!
Бабушка проснулась от собственного храпа и сказала:
— Накорми его получше, он слишком худой. Ты ему сказала, что это я его угощаю?
Франц принялся за курицу, и я ушла. Вскоре он подошел к стойке.
— Я так не могу! — сказал он. — Она все время смотрит на меня, мне кусок в горло не лезет. Ради бога, подойди ко мне.
Я подошла.
— Переведи, — попросил Франц и заговорил, как будто читал по бумажке: — Благодаря вам, уважаемая госпожа, я увидел сегодня Сад полинезийской принцессы. Этого я не забуду никогда в жизни.
Я перевела.
— Забудет, не забудет, какая разница, — буркнула бабушка.
— Скажи ей, — продолжал Франц, — скажи ей, что на всем вашем архипелаге самое сильное впечатление на меня произвел Хило.
Я перевела, тут бабушка оживилась и сказала, что Хило — грязная дыра, которой далеко до Ханалеи на Кауаи, где она родилась.
— Скажи ему, — велела бабушка, — что здесь все не так. Овощи плесневеют, рыба засыпает прежде, чем ее успевают вытащить из моря. Служанки — разряженные бабы, которые слишком много возомнили о себе. Дети даже не умеют танцевать, телевидение показывает не то, что следует, и все это чужеземцы устроили нам назло. В другой раз, когда буду не такой усталой, я ему еще расскажу про Хило.
Наступает недолгое молчание.
— Что она сказала? — шепотом спрашивает Франц. — Она на меня сердится?
Я отвечаю, что бабушка считает, что все мосты, деревья и камни расположены так, чтобы ими можно было любоваться отовсюду. Тут Франц встает и кланяется бабушке, а она говорит, что ей жалко туристов — они все немного полоумные:
гоняются за тем, чего у них и дома хватает. Фрукты у них на родине выглядят иначе, чем в Хило, это правда, так же как дождь, рыба или женщины. Но уж если на то пошло, эти самые важные на свете вещи есть везде и по сути одинаковы. К тому же ездить — дорого и не нужно.
Когда я кончила переводить, бабушка снова заснула, и в бар вошли посетители. Позже, уже вечером, Франц спросил, понравился ли он бабушке.
— Да, очень, — ответила я. — Ей впервые понравился турист. Только она считает, что ты слишком худой.
Следующий день Франц просидел за столиком у окна, глядел на дождь и ничего не делал. Впрочем, ему и нечего было делать. Если бы он даже и поднялся на Мауна-Лоа, то из-за испарений все равно не увидел бы кратера. Туристы не видят его даже в ясную погоду, если не поднимутся туда рано-рано утром.
— У тебя есть время поговорить со мной? — спросил он. — Твоя бабушка сказала, будто всюду все одинаково, но ведь это не так. Ей девяносто семь лет, она-то должна знать, что всюду все разное.
Он казался очень огорченным, и я тут же принялась объяснять, что, даже если все примерно одинаково, он-то, во всяком случае, не похож ни на одного человека. В этом вся суть. Бабушка никогда ни одного туриста не угощала обедом, а среди них, можешь поверить, многие были гораздо худее тебя. Кроме того, я слышала, как бабушка говорила, что все люди делают одно и то же, но совершенно по-разному.
Он поинтересовался, когда она это сказала, и я ответила, что это было лет сорок назад, но потом изменила цифру на двадцать. Франц погрузился в подсчеты и размышления, наконец он сказал, что раз бабушка приходится мне прабабушкой, значит, у нас должно быть много и других родственников — тетушек, сестер, кузин и так далее.
— Нет, — говорю я, — нас с бабушкой только двое.
Франц тут же спохватился:
— Неужели тайфун девятьсот десятого года?.. Мне это уже надоело, и я оборвала его:
— Нет. Ни девятьсот десятого, ни даже девятьсот шестидесятого.
Франц смутился и стал бормотать какие-то извинения.
Так у нас и шло. Когда я была в хорошем настроении, я сочиняла всякие байки, но иногда эта игра мне надоедала.
Дожди продолжались, и Франц по-прежнему жил у нас. Один раз он заплатил за номер, но больше денег от него я не видела и начала кое о чем догадываться. Меня поражало уважение, с каким Франц относился к бабушке. Каждый раз, когда она вплывала в зал, он вставал и отвешивал низкий поклон, бабушка, конечно, это видела и была страшно довольна, она слегка наклоняла голову, но выражение ее лица не менялось. Все было прекрасно, пока мне не требовалось переводить, вот тут я начинала сочинять, и мое вранье было шито белыми нитками; сама не знаю, зачем я врала, наверно, потому, что для этого не требовалось никаких усилий.
За номер Франц так и не платил. Он почти ничего не ел, кроме супа, и больше уже не разглядывал свои карты.
Вообще-то в моей лжи был некоторый смысл. Например, Франц увидел на берегу красный флажок и решил, что это предостережение от акул. К акулам флажки не имеют никакого отношения, у нас их втыкают в песок, чтобы заметить место, где поставлены сети. Но мне не хотелось разочаровывать Франца, поэтому я легко соглашалась на акул, и Франц записывал это в свою тетрадку.
Поскольку днем посетителей в баре почти не было, а дождь действовал мне на нервы, я часто беседовала с Францем — главным образом о том, что он называл Жизнью на Островах. Он буквально глотал каждое мое слово, а иногда тут же начинал за мной записывать. Это развлекало меня, и время проходило быстрее. Если иногда я не могла ничего ответить, Франц просил меня пойти и спросить у бабушки. Разумеется, я этого не делала, но придумывала что-нибудь забавное и выдавала за ее слова.
— Какая она умная! — восхищался Франц. — Надо прожить сто лет, чтобы стать таким умным.
Это превратилось в своеобразную игру. Я сочиняла, что хотела, и больше даже не поминала американцев. Девятнадцатый век почти в чистом виде!
— Wow! — сказал Франц. — Это просто чудо! Я имею в виду, что все это еще сохранилось. Можешь мне не верить, но до того, как я приехал в Хило и познакомился с тобой, я был ужасно разочарован, у меня как будто почву выбили из-под ног. Наверно, я начал знакомиться с островами не с той стороны. — И он понес чушь о том, что хорошо бы поселиться в одной из покинутых хижин, привести ее в порядок и очистить берег. — Понимаешь, берег не только возле моей хижины, а вообще весь берег. Ведь хорошо, если тут снова станет красиво. Может, меня бы взяли на эту работу? Ведь кто-то убирает тут улицы и поддерживает чистоту? Мне много не надо, только на хлеб насущный.
Я почувствовала, что пора немного охладить его пыл, и как можно мягче сказала, что получить разрешение на работу у нас не так-то легко, к тому же людей, которые поселяются в брошенных хижинах, рано или поздно с острова высылают. Не могла же я потакать всем его безумствам. Однако желание его мне понравилось — все честно и просто. Франц помолчал, а потом осторожно заговорил о плате за номер. Он заговаривал об этом и раньше, но все обиняками да намеками, его светская осторожность взбесила меня, и я спросила напрямик, есть ли у него деньги и хватит ли ему, чтобы доехать до дому. Да, да, конечно, денег у него много, только они еще не пришли. Он справляется о них каждый день. Ага, подумала я, теперь ясно, почему ты сидишь в Хило.
— А кто, — спрашиваю, — должен прислать тебе эти деньги? Банк? Фирма? Адвокат?
Оказалось, не совсем так. Добрый друг занял под честное слово и скоро вернет. Сдохнуть можно, как говорит Фредди.
— А ты ему написал? — спрашиваю я.
— Да, конечно, и писал, и телеграфировал, но ответа нет, наверно, что-нибудь случилось. Правильно. Безусловно. Я сразу поняла, что там случилось. И теперь, опять же по выражению Фредди, я оказалась в положении человека, плюющего против ветра. Что делать с Францем? За это время мы с ним подружились — во всяком случае, я держалась с ним по-дружески. Чтобы прервать беседу, я сказала, что меня ждут дела на заднем дворе, и он тут же предложил мне свою помощь.
— Нет, нет, тебе с этим не справиться, — отказалась я и, вспомнив про бабушкино молоко, сказала, что, если бабушка придет и постучит палкой об пол, он должен сделать то-то и то-то, а кроме того, показала ему, как подогреть молоко. Франц обрадовался и спросил, не может ли он быть мне полезен чем-нибудь еще. Тогда я сказала, что он должен поддерживать чистоту и порядок в своей комнате, там весь пол усеян семенами, пыльцой и песком.
Когда я вернулась, Франц уже разогрел молоко и, кроме того, открыл множество совершенно ненужных пачек печенья и баночек с соком — все, что нашел на полках, он поставил на бабушкин столик вместе с вазой с пластмассовыми цветами, которая обычно стояла на окне. Бабушка удивилась, но была очень довольна. Именно этот случай и натолкнул меня на мысль поручать ему кое-какую работу, но так, чтобы это не бросалось в глаза.
— Только делай это незаметно, — попросила я. — Я не хочу выяснять отношения с профсоюзами. Будешь помогать мне понемногу, пока не придут твои деньги.
Но я-то знала, что денег этих ему не видать как своих ушей. Весь остаток дня он прибирался наверху, на лестнице и в чулане, и каждый раз, когда он заканчивал очередную работу, я должна была прийти и одобрить ее. Так продолжалось до самого Рождества, и все время шли проливные дожди.
— Ты уверена, — спрашивает однажды Франц, — ты уверена, что я заработал уже достаточно, чтобы рассчитаться с тобой и за еду, и за комнату? Ты видела, какой порядок я навел в шкафу под лестницей?
— Да, да, — говорю я. — Ты уже все отработал, у тебя даже останутся лишние деньги.
Тогда-то я и узнала, что деньги ему нужны, чтобы угостить бабушку рождественским обедом. Так он решил.
Утром в сочельник я отправила его купить кое-какие украшения для бара к Новому году, наши старые уже истрепались, к тому же за двадцать с лишним лет они всем намозолили глаза. Я дала ему денег и велела посмотреть, как украшен бар Хуалани, который находится за углом, чтобы он знал, что ему нужно купить. Франц отсутствовал очень долго. Вернулся он с обычными блестящими украшениями, все как надо, но половину денег он истратил на орхидеи. Да, да, на орхидеи.
— Они такие дешевые, — сказал он, — сказочно дешевые, а главное, никто на всей улице не украсил бар орхидеями.
— Еще бы, — заметила я, — Все-таки это не отель «Хилтон», зачем выставлять себя на посмешище?
Он ничего не понял и очень расстроился, поэтому я поставила весь этот мусор в банку и сказала, что отнесу букет бабушке как рождественский подарок от Франца.
Он вознамерился тут же идти к бабушке, но я сказала, что спешить некуда.
— Нет, давай отнесем их сейчас, — попросил Франц. — Она должна получить их как можно скорее.
Я взяла цветы и откинула портьеру в бабушкиной комнате, Франц шел за мной по пятам, отделаться от него было не так-то просто.
— Зачем ты их сюда притащила? — спросила бабушка. — Они воняют! Сейчас же унеси их во двор!
— Что она сказала? — прошептал Франц.
— Она очень тронута, — ответила я. — Но у нас на островах есть старинный обычай: если молодой человек дарит цветы очень старой женщине, она в знак благодарности отдает их ему обратно.
— Это такой символ? — с горячим интересом спросил Франц. — Вроде благословения? Чтобы он подарил их другой, молодой женщине? Таким образом старая как бы благословляет их союз, да?
— Да, что-то в этом роде, — сказала я, отдала ему его веник, и он унес его к себе в комнату.
Вскоре пришел Фредди пропустить рюмочку перед обедом.
— Как дела? — спросил он, и я сразу поняла, что он имеет в виду Франца, но у меня не было желания рассказывать ему об орхидеях.
Фредди сказал:
— Знаешь, он каждое утро ходит убирать берег, и теперь берег стал еще страшнее, чем раньше. Раньше мусор валялся в естественном беспорядке, а он собрал его в кучи. Тебе что, удалось устроить его в службу городской уборки?
— Не говори глупости, — резко сказала я. — Он слишком молодой. Нас не касается, что и где он делает.
— Все ясно, — сказал Фредди. — Прости, прости. Я не имею ничего против твоего замечательного юного туриста.
Фредди вел себя глупо, но я промолчала, и он вскоре ушел. Я заперла бар и занялась приготовлением рождественского обеда. Обычно я говорю прямо все, что думаю. В моем духе было бы сразу велеть Фредди заткнуться, но с тех пор, как у нас поселился Франц, я стала врать, как никогда: может, раньше в этом не было необходимости, а может, мне это просто не приходило в голову. Ведь с бабушкой я либо молчу, либо соглашаюсь — да, да.
Я готовила рождественский обед, которым Франц хотел угостить бабушку. В своем путеводителе он нашел множество странных блюд и заявил, что это типично гавайские блюда. Типичные или не типичные, кто знает. Я по крайней мере о таких даже не слыхала, даже в отелях таких не готовят. Все это я тут же выложила Францу.
— Значит, дело не в том, что они слишком дорогие или их слишком сложно готовить? — подозрительно спросил он.
— Конечно, нет! Поверь мне. А главное, я думаю, что бабушке они не понравятся.
— Хорошо, — сказал Франц. — Согласен. Приготовь что-нибудь, что она любит.
Так что теперь я готовила обед по своему усмотрению, а Франц помогал мне на кухне, когда же он чересчур надоел мне, я отправила его за луком. Бабушка постучала палкой в стену, и я пошла к ней за занавеску, чтобы узнать, что ей нужно.
— Позови сюда своего туриста, — попросила она. — Мне нужно сказать ему одну очень важную вещь.
Я подождала немного, но Франц не возвращался. Бабушка снова постучала в стену. Я поискала Франца в его комнате, потом на заднем дворе, но там его, конечно, не было. И я продолжала заниматься обедом. Через некоторое время я вышла на улицу и увидела его: он стоял под проливным дождем и смотрел на ангелов, со скрипом бивших крыльями на ветру. Я крикнула, чтобы он сейчас же шел домой, бабушка хочет сказать ему что-то очень важное. Франц хотел сперва отнести лук на кухню, но я сказала, чтобы он торопился, время не терпит. Должно быть, я все-таки что-то почувствовала. Откинув занавеску, я пропустила Франца вперед. В комнате царил полумрак: у бабушки слабые глаза, она не выносит яркого света.
1 2 3