– Хорошо, – сказала фрау Гонтрам. – Но пришлите тогда Беккер, – у нее самые лучшие. – Она медленно поднялась со стула и пристально посмотрела на свой потухший окурок. – А теперь я пойду спать, спокойной ночи!
– Да, да, уже поздно, я тоже пойду! – поспешно заговорила княгиня. Советник юстиции проводил ее через сад до улицы, помог сесть в экипаж и тщательно запер калитку.
Когда он вернулся, его жена стояла на крыльце с зажженной свечкой в руках.
– Спать лечь нельзя, – спокойно заявила она.
– Что? – спросил он. – Почему это нельзя? Она повторила: «Нельзя. У нас в спальне улегся Манассе». Они поднялись по лестнице во второй этаж и вошли в спальню. На огромной двуспальной постели мирно и крепко почивал маленький адвокат. На стуле было аккуратно сложено его платье, тут же стояли ботинки. Он достал из комода чистую ночную сорочку и надел ее. Возле него свернулся клубочком Циклоп.
Советник юстиции Гонтрам подошел к нему со свечой.
– И этот человек еще упрекает меня в лени! – сказал он, недоуменно покачав головою, – А сам до того ленив, что не может дойти до дому.
– Шшш! Шшш! Ты разбудишь и его, и собаку. Они достали из комода постельное и ночное белье, и сошли вниз. Тихонько, стараясь не шуметь, фрау Гонтрам постелила на диване.
Они заснули.
В Большом доме все спало. Внизу, возле кухни, Билла, толстая кухарка, с нею три собаки; в соседней комнате четыре буяна: Филипп, Паульхен, Эмильхен, Иозефхен. Наверху две подруги в большой комнате Фриды; рядом с ними Вельфхен со своим черным окурком; в гостиной Себастьян Гонтрам и супруга его. Во втором этаже храпели взапуски Манассе с Циклопом, а совсем наверху, в мансарде, спала Сефхен, горничная, которая вернулась только что с бала и тихонько прокралась по лестнице. Все они спали крепчайшим сном. Двенадцать человек и четыре собаки.
Но нечто не спало. Медленно кралось вокруг большого дома.
Вблизи, мимо сада, струился Рейн. Вздымал свою закованную в каменную броню грудь, смотрел на спящие виллы и пробивал себе медленно путь к Старой Таможне. В кустах шевелились кот и кошка, пыжились, кусались, царапались, бросались друг на друга, широко раскрыв горящие как уголь глаза. И обнимались – сладострастно, в самозабвении, в томительной мучительной страсти.
А издали, из города, доносились пьяные песни буйных студентов.
Что-то кралось вокруг большого дома на Рейне. Кралось по саду мимо сломанных скамеек и хромых стульев. Смотрело благосклонно на шабаш сладострастных кошек.
Кралось вокруг дома. Царапало твердыми когтями стену, – и кусок ее с шумом падал на землю. Царапалось и у двери, которая тихо дрожала. Еле слышно, точно от ветерка.
Потом зашло в дом. Поднялось по лестнице, осторожно прокралось по комнатам. Остановилось, оглянулось вокруг, беззвучно рассмеялось.
В огромном буфете из красного дерева стояло тяжелое серебро. Богатое, дорогое, еще времен Империи. Но стекла окон были разбиты и трещины заклеены бумагою. На стенах висели картины голландских мастеров, но в них были дыры, и старое золото рам покрылось паутиной. В зале висела роскошная люстра из дворца архиепископа, – но ее разбитые хрустальные подвески засижены мухами.
Что-то кралось через весь тихий дом. И куда ни пробиралось, всюду что-нибудь ломалось и разбивалось. Правда, пустяк, почти незаметный, ненужный. Но все-таки оставались следы.
Куда ни кралось оно, всюду среди ночной тишины раздавался еле слышный шум. Слегка трещал пол, выскакивали гвозди, сгибалась старая мебель. Скрипели оконные стекла, дребезжали стаканы.
Все спало в большом доме на Рейне. Но что-то медленно скользило вокруг
ГЛАВА 2, которая рассказывает, как зародилась мысль об Альрауне.
Солнце взошло уже, и свечи зажглись в люстре, когда в залу вошел тайный советник тен-Бринкен. У него был торжественный вид: во фраке с большой звездой на белой сорочке и золотой цепочкой в петлице, на которой болталось двадцать небольших орденов. Советник юстиции поднялся, поздоровался с ним, представил его, и старый господин пошел вокруг стола, со стереотипной улыбкой говоря каждому какую-нибудь приятную любезность. Возле виновниц торжества он остановился и подал им красивый кожаный футляр с золотыми кольцами – с сапфиром для белокурой Фриды и с рубином для брюнетки Ольги. Сказал обеим мудрое напутствие.
– Не хотите ли нагнать нас, господин тайный советник? – спросил Себастьян Гонтрам. – Мы сидим здесь с четырех часов – семнадцать блюд! Недурно, не правда ли? Вот меню – пожалуйста, выбирайте, что вам по вкусу!
Но тайный советник поблагодарил, – он уже пообедал. В залу вошла фрау Гонтрам. В голубом, немного старомодном платье с длинным шлейфом, с высокой прической.
– Мороженое не получилось, – воскликнула она. – Билла поставила его в печку!
Гости рассмеялись: этого нужно было ожидать. Иначе им было бы не по себе в доме Гонтрама. А адвокат Манассе закричал, чтобы блюдо подали: ведь не каждый день увидишь мороженое прямо из печки!
Тайный советник тен-Бринкен был невысокого роста, гладко выбритый, с большими мешками под глазами, довольно-таки некрасивый: толстые губы, большой мясистый нос. Левый глаз почти всегда закрыт, но правый зато широко раскрывался.
Позади кто-то сказал: «Здравствуй, дядюшка Якоб!»
Это был Франк Браун.
Тайный советник обернулся: нельзя сказать, чтобы он был очень рад встретиться здесь с племянником.
– Как ты сюда попал? – спросил он. – Хотя, в сущности, иначе и быть не могло! Студент рассмеялся.
– Конечно! Ты сразу, дядюшка, понял. Впрочем, ты ведь тоже здесь, и к тому же официально, в качестве действительного тайного советника и профессора, при всех орденах и знаках отличия. Я же инкогнито – даже ленточка корпорации у меня в жилетном кармане.
– Доказывает только твою нечистую совесть, – заметил дядюшка. – Когда ты…
– Да, да, – перебил Франк Браун. – Уже знаю: когда я буду в твоем возрасте, тогда я сумею и так далее… ведь ты это хотел, наверное, сказать? Но, слава Богу, мне нет еще двадцати. Я как нельзя больше этим доволен.
Тайный советник сел.
– И ты очень доволен? Конечно, конечно! Четвертый семестр, а ты только и делаешь, что фехтуешь, ездишь верхом, выкидываешь всякие глупости! Разве за этим мать послала тебя в университет? Скажи, милый мой, был ты вообще хоть раз на лекции?
Студент налил два бокала.
– Дядюшка, выпей-ка, ты не так будешь сердиться! Ну-с, на лекции я уже был, не на одной. Но впредь решил больше никогда не ходить. Твое здоровье!
– Твое! – ответил тайный советник. – И ты думаешь, этого совершенно достаточно?
– Достаточно? – засмеялся Франк Браун. – Я думаю, даже чересчур много. Совсем излишне! Что мне делать на лекциях? Возможно, другие студенты могут кое-чему научиться у вас, профессоров, но их мозг, должно быть, приспособлен к этому методу. У меня же мозг устроен совсем иначе. Мне вы все кажетесь невероятно скучными, глупыми, пошлыми.
Профессор удивленно посмотрел на него. «Вы страшно нахален, мой милый юноша», – спокойно заметил он.
– Неужели? – студент откинулся и закинул ногу на ногу. – Неужели? Не думаю, но если и так, то не так уже плохо. Видишь ли, дядюшка, я прекрасно сознаю, зачем говорю это. Во-первых, для того, чтобы тебя немного позлить, – у тебя очень смешной вид, когда ты сердишься. А во-вторых, чтобы потом услышать от тебя, что я все-таки прав. Ты, дядюшка, например, несомненно, очень хитрая, старая лисица, ты очень умен и рассудителен, у тебя большие познания. Но на лекциях ты так же невыносим, как и твои достопочтенные коллеги. Ну, скажи сам, интересно было бы тебе слушать их лекции?
– Нет, разумеется, нет, – ответил профессор. – Но ведь я другое дело. Когда ты – ну, ты уже знаешь, что я хочу сказать. Но ответь, мой милый, что тебя, в сущности, привело сюда? Ты согласишься, конечно, со мною, это не то общество, в котором охотно видела бы тебя твоя мать. Что же касается меня…
– Хорошо, хорошо! – ответил Франк Браун. – Что касается тебя, я все уже знаю. Ты сдал этот дом в аренду Гонтраму, а так как он, наверное, не такой уж пунктуальный плательщик, то полезно навещать его время от времени. А его чахоточная супруга интересует, конечно, тебя как врача. Ведь все городские врачи в недоумении от этого феномена без легких. Потом тут есть еще княгиня, которой тебе хочется продать свою виллу в Мелеме, и. наконец, дядюшка, тут есть еще два подростка, свеженьких, хорошеньких, правда ли? О, у тебя, конечно, нет никаких задних мыслей, я знаю, дядюшка, знаю прекрасно!
Он замолчал, закурил папиросу и выпустил дым. Тайный советник взглянул на него правым глазом, пытливо и ядовито.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил он тихо. Студент засмеялся: «Ничего, ровно ничего! – Он встал, взял со стола ящик с сигарами, открыл и подал тайному советнику. – Кури, дорогой дядюшка, „Ромео и Джульетта“, твоя любимая марка! Советник юстиции, наверное, только для тебя и купил их».
– Мерси, – пробурчал профессор, – мерси! Но все-таки:
что ты хотел этим сказать?
Франк Браун подвинул свой стул ближе.
– Могу ответить, дорогой дядюшка. Я не терплю твоих упреков, понимаешь? Я сам прекрасно знаю, что жизнь, которую веду, довольно пуста, но ты меня оставь в покое, – тебя это ничуть не касается. Ведь я не прошу тебя платить мои долги. Я требую только, чтобы ты не писал домой таких писем. Пиши, что я очень добродетелен, очень морален, что я много работаю, делаю большие успехи. И так далее. Понимаешь?
– Но придется ведь лгать, – заметил тайный советник. Он хотел сказать это любезно, полушутливо, но вышло как-то грубо.
Студент посмотрел ему прямо в лицо.
– Да, дядюшка, ты должен именно лгать. Не из-за меня, ты знаешь прекрасно. А из-за матери. – Он замолчал на мгновение и выпил вина. – И за то, что ты будешь лгать моей матери и немного поддержишь меня, я согласен ответить, что я хотел сказать своею фразою.
– Мне очень хотелось бы, – заметил тайный советник.
– Ты знаешь мою жизнь, – продолжал студент, и голос его зазвучал вдруг серьезно, – знаешь, что я – и теперь еще – глупый мальчишка. И потому, что ты старый и заслуженный ученый, богатый, повсюду известный, украшенный орденами и" титулами, только потому, что ты мой дядя и единственный брат моей матери, – ты думаешь, что имеешь право воспитывать, меня? Но есть у тебя право или нет, ты этого делать не будешь. Ни ты, никто – одна только жизнь.
Профессор хлопнул себя по колену и рассмеялся.
– Да, да, жизнь! Подожди, мой милый, она тебя воспитает.
У нее достаточно острых углов и краев. Много незыблемых правил, законов, застав и преград!
Франк Браун ответил:
– Они не для меня. Не для меня, так же как и не для тебя. Ведь ты же, дядюшка, обровнял все эти углы, пробил преграды, насмеялся над законами, – что же, и я так могу сделать.
– Послушай-ка, дядюшка, – продолжал он. – Я тоже хорошо знаю твою жизнь. Весь город, даже воробьи щебечут о ней с крыш. А люди шепчутся только и рассказывают потихоньку, потому что боятся тебя, твоего ума и твоей, да, твоей, власти и твоей энергии. Я знаю, отчего умерла маленькая Анна Паулерт. Знаю, почему твой красивый садовник должен был так быстро уехать в Америку. Знаю и еще кое-какие истории. Ах, нет, я не смакую их. И не возмущаюсь ничем. Я, быть может, даже немного восторгаюсь тобою, только потому, что ты, как маленький король, можешь безнаказанно делать подобные вещи. Я только толком не понимаю, почему ты имеешь такой невероятный успех у всех этих детей – ты, ты с твоей уродливой рожей. Тайный советник играл цепочкой от часов. Потом посмотрел на племянника, спокойный, почти польщенный и сказал: «Правда, ты этого не понимаешь?» Студент ответил: «Нет, не понимаю. Но зато прекрасно знаю, как ты до этого дошел! Ты давно имеешь все, что хочешь, все, что может иметь человек в нормальных границах буржуазности, и тебе хочется пробить их. Ручью тесно в старом русле, он выходит дерзко наружу и разливается по берегам. Но вода его – кровь».
Профессор взял бокал и протянул его Франку Брауну: «Налей-ка, мой милый, – сказал он. Его голос немного дрожал и звучал какою-то торжественностью. – Ты прав. Это кровь, твоя и моя кровь».
Он выпил и протянул юноше руку.
– Ты напишешь матери так, как мне бы хотелось? – спросил Франк Браун.
– Хорошо, – ответил старик. Студент добавил: «Благодарю, дядюшка. – Потом пожал протянутую руку. – А теперь, старый Дон-Жуан, поди к конфирманткам! Правда, они очень хорошенькие в своих светлых платьицах?»
– Гм! – произнес дядя. – Тебе они тоже, кажется, нравятся? Франк Браун рассмеялся: «Мне? Ах, Господи! Нет, дядюшка, для тебя я не соперник, – во всяком случае не сегодня, сегодня у меня большие требования, быть может… когда я буду в твоем возрасте. Но я вовсе не забочусь об их добродетели, да и сами эти цветочки хотят только того, чтобы их поскорее сорвали. Все равно кто-нибудь это сделает, почему бы и не ты? Ольга, Фрида, подите сюда!» Но девочки не подошли – возле них стоял доктор Монен, который чокался с ними и рассказывал двусмысленные анекдоты. Подошла княгиня. Франк Браун встал и предложил ей стул.
– Садитесь, садитесь! – воскликнула она. – Я не успела еще поболтать с вами!
– Одну минуту, ваше сиятельство, я только принесу папиросы, – сказал студент. – Дядюшка мой давно жаждет сказать вам несколько комплиментов. Тайный советник вовсе не так уж обрадовался, ему было бы гораздо приятнее, если бы тут сидела дочка княгини. Пришлось, однако, разговаривать с матерью.
Франк Браун подошел к окну. Советник юстиции подвел между тем к роялю фрау Марион. Гонтрам сел на табурет перед роялем, повертелся и сказал: "Прошу немного спокойствия. Фрау Марион споет нам что-нибудь. – Он повернулся к своей даме. – Что же вы споете, сударыня? Вероятно, опять
"Les papillons «? Или, быть может, „Il bассio“ Ардити? Ну давайте!»
Студент посмотрел на нее. Она была все еще красива, эта пожилая и пожившая женщина: глядя на нее, можно было вполне поверить тем бесконечным историям, которые про нее рассказывали. Она была когда-то знаменитой европейской певицей. Теперь уже около двадцати пяти лет она жила в этом городе, одна на своей маленькой вилле.
1 2 3 4 5 6