Я сбился с курса, чего вполне можно было ожидать, хотя от осознания этого факта легче мне не стало. Полуостровок, на оконечности которого стоит Шербур, остался далеко в стороне, и этот крюк, наверное, стоил мне лишних двух часов пребывания в холодной воде. Когда же я достиг суши, существенно позже восхода солнца, на берегу уже было немало людей. На подкашивающихся ногах я выбрался из моря, и стоило мне обратиться к ним по-французски, как одна из женщин закричала:— Говард, да он же голый как пингвин!Говард навел на меня свою «Минолту» и щелкнул затвором.Только потом уже выяснилось, что старина Говард сам вышел из моря именно в этом самом месте ровно четверть века назад, в июне 1944 года. Он тогда служил в частях американской армии, участвовавших в высадке в Нормандии, и финишем моего заплыва через Ла-Манш оказался знаменитый плацдарм Омаха-Бич. Еще Говард сказал, что хочет познакомить меня со своей женой и показать ей то историческое место и что ему наплевать на недавнее высказывание президента про опасное снижение золотого запаса страны. Жена Говарда, отводя от меня глаза, заявила, что я умру от переохлаждения — вероятность такого исхода уже пришла мне в голову.Я весь посинел, а мои зубы выбивали чечетку. Хуже того, голова у меня кружилась, и еще немного — я бы упал в обморок. Если бы они начали задавать мне вопросы, я, скорее всего, дал бы им ответы более или менее приближенные к правде, и они, наверное, либо бросились бы от меня как от чумного, либо сдали бы в полицию.Но они ничего не спросили. Только американские туристы способны на такой интеллектуальный подвиг. Они не задали мне ни единого вопроса вовсе не потому, что страдали переизбытком тактичности. Я потом долго думал об этом и пришел к выводу, что им просто было начихать. Говард пустился взахлеб вещать про высадку в Нормандии и про то, как девушки Парижа встречали американских воинов-освободителей. А жена Говарда — не помню, как ее звали, — без умолку трещала, как они мудро поступили, захватив с собой во Францию несколько рулонов американской туалетной бумаги.Справедливости ради должен сказать, что им на меня не совсем было начихать. Говард нашел у себя в багажнике махровый банный халат, купленный где-то в Европе на большой распродаже, и я обтерся им насухо, решив, что это такая простыня, а потом, осознав свою ошибку, напялил на себя. Теперь жена Говарад смогла поднять на меня глаза. До того я был, конечно, чуть более наг, чем пингвин, потому что чресла мои опоясывал тайник с долларами, но ремень, будучи единственной деталью моего одеяния лишь подчеркивал выдающиеся подробности моего тела.Они напоили меня кофе. У них в багажнике нашелся и термос с кипятком, а жена Говарда оказалась настолько мудра, что помимо туалетной бумаги она прихватила с собой еще и банку растворимого «Фолджерса». Они предложили подбросить меня до Парижа, но мой измученный мозг просто отказывался верить, что за долгие часы, проведенные с ними в машине, со мной опять не произойдет что-то из ряда вон выходящее. К тому же я испугался, что это может быть элементарная ловушка и они отвезут меня в Париж, а там сдадут в американское посольство или в парижскую жандармерию. Да глупости все это, возражал я себе. Однако коль скоро мой мозг способен рождать подобные фантазии, решил я, мне и впрямь требуется хорошенько отдохнуть, прежде чем принимать какие-то ответственные решения. Словом, я доехал с ними до Кана и всю дорогу Говард рассуждал о фундаментальном превосходстве боевой и тактической подготовки американского солдата. Жена Говарда все повторяла: «да, дорогой», а когда у Говарда кончился завод, — то есть в фигуральном, а не буквальном смысле, слава богу, — сообщила, что они из Сентралии, штат Иллинойс. На что я ей сказал, что у меня тетка живет в Сентралии, но в штате Вашингтон. Сам не знаю, зачем я это сморозил. Ведь это неправда. А жена Говарда заохала, что эти два города часто путают, и иногда письма их знакомых по ошибке доставляют в штат Вашингтон, а не в Иллинойс. А я вспомнил, что и моя тетушка жалуется на ту же проблему.Мы расстались в пригороде Кана.— Халат оставьте себе, — сказал Говард. — Не разгуливать же вам голым, хоть тут у них во Франции и свободные нравы…— О, Гови! — смущенно хихикнула его жена.— Вот моя карточка, — продолжал великодушный Говард, — там адрес. Когда этот халат вам больше не понадобится, вышлите мне его по почте.Интересно, получил ли он свой халат. Я оставил его в бараке на краю огромного яблоневого сада в пригороде Кана. В этом бараке жили сезонные поденщики и, когда я добрался туда, они все были на сборе урожая. Я стал ходить от одной кровати к другой в поисках какой-нибудь одежонки подходящего размера, пока не нашел вельветовые штаны с ширинкой на пуговицах и плотную фланелевую рубаху. Из-под другой койки я выудил пару белых шерстяных носков и пару коричневых сапожек, подбитых гвоздями. Взамен я оставил работягам этот махровый халат, сунув в карман карточку Говарда — на тот случай, если бы им захотелось вернуть его хозяину.Как же было приятно снова ходить в нижнем белье!В соседнем саду я вытянулся на травке под яблоней и, смежив веки, мысленно попросил человечество не тревожить меня хотя бы некоторое время. День был ясный и солнечный, и постепенно жаркое солнышко вытопило из моего организма последние остатки льдистого холода. Ну вот, я почти реализовал свою давнишнюю детскую мечту переплыть Ла-Манш. Я выжил, лежал на суше и уже почти согрелся. Я был одет, обут, а в двойном ремне лежали девять сотен долларов.Таковы были мои активы. И я не хотел забивать себе голову мыслями о пассивах. Мне просто хотелось поскорее вернуться в Штаты.Еще как!А что я могу сделать, в самом-то деле? Я не мог прямиком полететь в Кабул, как планировалось изначально, потому что там меня поджидала со своими стволами шайка русских головорезов, собирающихся свергнуть законное афганское правительство. Я вообще не мог никуда полететь, потому что у меня не было паспорта. Если меня на улице остановит полицейский, меня депортируют в Англию, а попасть в лапы англичанам — это верная смерть…А как же Федра, спросил я себя. Милая невинная Федра Харроу. Или Дебора Гурвиц, если вам так больше нравится. Подумай о Федре!Да ну ее к лешему! Я и так сделал все, что в моих силах…Но из-за нее ты убил человека, разве нет? Конечно, ей это убийство едва ли могло помочь, потому что несчастное дитя томилось в застенках афганского борделя, где ее по двадцати или тридцати раз на дню насиловали вонючие бородатые шахтеры, и ко всему прочему…Ну и ладно, злорадствовал я, так ей и надо, сама виновата!Я сел и с трудом поднялся на ноги. Было бы несправедливо считать, что принятое мною решение продолжить эту опасную миссию, целиком и полностью моя заслуга. Конечно, мне бы хотелось приписать это чувству сострадания к Федре или могучему моральному позыву, но вынужден признаться, что у меня нашлись совсем иные побудительные причины. Как ни крути, а попасть в Афганистан представлялось легче, чем вернуться в Нью-Йорк. В любом случае паспорта у меня не было. И в любом случае я сидел у английской полиции на крючке как беглый убийца, поэтому из Штатов меня вполне могли депортировать по запросу Скотланд-Ярда. Словом, куда ни кинь всюду клин, а быть героем, когда тебе это ничего не стоит, — не велика доблесть.И я отправился в Париж автостопом. У всех в Париже есть знакомые, и у меня там обнаружились весьма полезные знакомства. Семья репатрианта из Алжира накормила меня и напоила, а их друзья переправили меня через весь город в разбитом «ситроене» к старому оасовцу*, который ютился на чердаке обветшалого дома на бульваре Распай на Монпарнасе. Физическая форма этого ветерана явно не позволяла ему участвовать в конкурсе «Мистер Вселенная»: он лишился руки и половины лица, когда пластиковая мина с часовым механизмом взорвалась раньше времени. Тем не менее он проворно цапнул у меня пять стодолларовых бумажек и растворился в ночи, и после трехчасового ожидания я вопросительно посмотрел на водителя «ситроена».— Все говорят, что Леону можно доверять, — спокойно сказал тот.Я промолчал.— Хотя пятьсот долларов немаленькая сумма, — задумчиво продолжал водитель. — Что-то около двух с половиной тысяч франков, да?Я мрачно согласился.— Не стоит доверять отару овец стае голодных собак!Я не стал возражать.— Остается одно: сидеть и ждать, — резюмировал французский мудрец.Леон вернулся к рассвету с бельгийским паспортом на имя Поля Морнэ. Месье Морнэ, пятидесяти трех лет, имел рост сто шестьдесят пять сантиметров и весил девяносто семь килограммов, причем мне пришлось все эти сантиметры и килограммы перевести в футы, дюймы и фунты, чтобы понять, насколько разительно не похожи друг на друга были мы с месье Морнэ. Несовпадение его фотографии и моей внешности оказалось столь же разительным. У него было кругленькое лицо, плешивая голова и крошечные усики, и он скорее смахивал на поросенка Ниф-Нифа, чем на Эвана Таннера.— Зато ксива настоящая, — уверил меня Леон.— А месье Морнэ?— Месье Морнэ вчера вечером решил порезвиться в койке с самой заводной девчонкой на Монмартре.— Судя по этой фотке, он из койки отправится прямиком в гроб, — заметил я.— То-то и оно! — кивнул Леон. — Он испытал летальный оргазм. Что ж, толстые коротышки всегда кончают до смешного нелепо. Вот каким образом его паспорт и попал на черный рынок. Зато можно быть уверенным, что месье Морнэ не заявит в полицию о пропаже.— Уж если суждено умереть, нет смерти милее, чем эта! — выдал очередной афоризм мой шофер.А в машине он добавил:— Вынужден извиниться за Леона. Я-то думал, ему можно доверять.— Что такое? — не пронял я. — Он же достал паспорт.— Если он заплатил за этот паспорт больше, чем тысячу франков, то тогда я внебрачный сын Даймлера-Бенца и румынской королевы. За две с половиной куска можно раздобыть чистый британский или американский паспорт, а не потрепанную бельгийскую хреновину, с которой хлопот потом не оберешься. Понятно, что Леон не будет работать себе в убыток, но это уж форменный грабеж.— Я думал, он вообще не вернется.— Ну ты даешь! — обиделся мой шофер. — Я же тебе сказал, что ему можно доверять.Моему парикмахеру я тоже мог доверять. Среди белогвардейцев, бежавших когда-то из России в Париж, он один из немногих, кто не настаивает, что до революции был великим князем. Он говорит, что был парикмахером, да так парикмахером и остался. Его мастерство, правда, со временем несколько поблекло из-за появившейся дрожи в старческих пальцах. Он проницательно заметил, что было бы разумнее подкорректировать не меня, а фотографию в паспорте. Но все же он взялся за дело и побрил меня, оставив на верхней губе щеточку для придания мне сходства с месье Морнэ и с помощью карандаша для подводки бровей придал усикам более отчетливые очертания. Он зачернил мои волосы и даже предложил выбрить на темени залысины, но в итоге мы решили, что бритая голова совсем не похожа на лысую, поэтому вместо того, чтобы лишить себя немного волос, я пририсовал их на плешь месье Морнэ.Больше изменить свою внешность я навряд ли мог. Мастеровитые изготовители паспортов, вооруженные необходимыми инструментами и многолетним опытом, способны творить чудеса. Я знаю двух таких виртуозов — одного в Афинах, а другого на Манхэттене, но в Париже у меня не было ни возможности, ни времени кого-то искать. Эти художники-паспортисты играючи исправили бы и рост, и вес месье Морнэ, так чтобы его приметы соответствовали моим физическим данным*. Теперь же мне приходилось уповать на вероятность того, что задерганный инспектор службы пограничного контроля не станет долго изучать фотографию в паспорте и сверять ее с моей физиономией.Поздно вечером того же дня я покинул Париж. Другой алжирский репатриант, но в том же «ситроене», довез меня до аэропорта Орли. На мне был недорогой неброский костюм, чей жуткий покрой подтвердил для меня правоту европейцев, которые предпочитают шить на заказ или подгонять одежду строго по мерке. Тем не менее, даже этот мешковатый костюм оказался куда удачнее для моей новой роли, нежели рабочая одежда сборщика яблок, которую я тоже прихватил с собой в чемоданчике из кожзаменителя…Я вылетел рейсом на Цюрих через Женеву и на следующее утро пошел в цюрихский «Банк Лье», где у меня открыт номерной счет для валюты, которую я не имею возможности ввезти легально в Штаты. Я проверил текущий баланс и выяснил, что на счету имеется пятнадцать тысяч швейцарских франков, что соответствовало трем с половиной тысячам долларов США.Я попросил клерка еще раз проверить баланс, и он подтвердил мне ту же самую сумму. Трудно было поверить, что я потратил так много за такой короткий срок. В мире существует масса движений за свободу и независимость, которым я оказываю посильную материальную поддержку, и создавалось впечатление, что я поддерживаю их с куда большим рвением, чем следовало.— Мне казалось, остаток должно быть больше, — пробормотал я.— Если месье желает получить полный финансовый отчет…— Да нет, не стоит, — поспешил я с ответом. — Я вам верю…Но моя интонация была видимо, не вполне убедительной, так как клерк скроил страдальческое лицо.— То есть я хочу сказать, что я, должно быть, забыл, когда снял крупную сумму. В этом все дело…— Ну конечно, — произнес клерк с сомнением.— Вот подзаработаю, и надо будет доложить… Как только я найду Федру и вернусь из Аф… — только тут я понял, что болтаю лишнее, — оттуда, куда я собираюсь, — закончил я.Мне не хотелось закрывать этот счет. Я снял три тысячи долларов, оставив на счету такую маленькую сумму, что банк согласился продолжать меня обслуживать исключительно из принципа noblesse oblige. Потом я обменял небольшую сумму в долларах на швейцарские франки и британские фунты и на всякий случай приобрел на пару сотен долларов золотых украшений в оптовой ювелирной лавке на Хиршенграбен.Время я убил в кинотеатре. Только уже усевшись в зрительном зале, я понял, что попал на фильм, который мне довелось посмотреть в Портсмуте, тот, про великое ограбление поезда, дублированный на немецкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23