Молодому сибирскому писателю эта шутка приятеля правится. Он улыбается. Несчастье происходит в следующий раз. Камеры уже нет. Но есть лодка и Байкал. Лодка переворачивается — теперь уже без камеры. Саша Вампилов тонет. Магия. Конечно, это моя точка зрения, друг мой. Была и реальная причина — бревно, оставшееся после сплава, топляк. Но это лишь видимое, поверхностное… На самом деле и топляк, на который наткнулась лодка, и камера — только звенья одной цепи. Главный закон магии сформулировал я. Он звучит так: чудес не бывает, по крайней мере, с точки зрения объективного наблюдателя. ШАМАНИЙ КАМЕНЬ К истории с Вампиловым я добавил бы мои личные впечатления. В восемьдесят четвёртом я летел в Иркутск с Владимиром Тендряковым. Мы сидели рядом, в салоне, даже хлебнули по двести пятьдесят граммов водки. Я рассказывал ему об этрусках, об их трояно-фракийской первой родине, о том, как они и венеды пришли в Италию, но не все, а только их часть, а другая часть дала начало русам и славянам.В Иркутске бродили вечерами по берегу Ангары. Тендряков рассказывал о войне, о замысле фантастической повести: на Венере люди и роботы строили линии связи, в конце концов доходя до противостояния. Это была последняя в его жизни весна.В погожий день нас повезли, как гостей, в ресторан на сопке, над Байкалом. Там недалеко исток Ангары, огромная полынья не замерзает, потому что река тянет воду и из глубин озера подходят вместо неё довольно тёплые струи. Тут зимуют десять тысяч уток.— Что это? — спросил я, увидев чёрную глыбу посреди полыньи.— Шаманий камень, — был ответ сопровождавшего нас сотрудника этнографического музея.Владимир Тендряков подарил, помнится, ему свою книгу.Я же невольно оглядывался на эту глыбу, с которой связаны поверья, и невольно потом, особенно после разговора с профессором, задавал себе вопрос: уж не магия ли в самом деле повинна в гибели писателя Вампилова, не Шаманий ли камень превратил поворот кинокамеры в трагедию?Не знаю, не знаю… Зато остались воспоминания о том, что произошло в семьдесят третьем. Именно в разговорах с Шумским складывалась цельная картина. Даже для меня самого интересно понять все снова, в целом.И как всегда в таких случаях — сон не приходил сразу. Я лежал с открытыми глазами. Боялся бодрых громких голосов на заре, шума машин. Снова, как некогда, я видел золотой свет над рощей Гласир. Она занимала все пространство моего воображения, и в фокусе его, кроме пурпура крон, я видел малиновые, уходившие в неизвестность волшебные стены сказочного мира. Я нередко думал: это все равно легенда. Точно такое на земле не создать. Хотя можно, конечно, построить дворцы и чертоги, поставить статуи богов, даже вырастить золотые деревья.Валгалла — палаты Одина. Валькирии переносили туда души павших воинов. Но не только. Почему-то там оказываются и другие мёртвые. Такие, как я… Значит, Асгард — город для всех.Голову сжало невидимым обручем. Меня обожгло тогда, как будто горячий луч пересёк мой правый висок. И тут же — левый. Сначала — образ.Женщина. Но тогда я ещё не был знаком с ней и вообще видел впервые: я шёл, спешил к тому берегу, и она шла навстречу. Запомнилась она в тот день сразу: её светлый жакет был расстегнут, и ветер, поднимавший волны на море, срывал с её плеч жакет в ту минуту, когда я увидел её. За её плечами как будто бились два светлых крыла. Я оглянулся ей вслед. Кажется, она остановилась. А я пошёл туда, откуда отправился в мой заоблачный город и чуть было не остался в нем. Что ещё там было? А, хижина по дороге на дикий пляж… Низкая, как помыслы подлецов, если говорить языком персидских поэтов, и узкая, как глаза тюрков, лачуга эта была сплетена из лозняка и обмазана глиной, дверь её была открыта, словно взор прямодушного человека, а единственное окно было чистым, как помыслы праведных мужей. Но это слова, которые мне пришли в голову позднее. Сначала там, рядом с лачугой, я подумал: уж не из неё ли вышла эта женщина?Или, скорее всего, вылетела на светлых своих крыльях цвета зеленоватого серебра.Так вот, это все очень важно для меня сейчас, спустя годы. Пусть она — просто красивая женщина. Но я встретил её одну, незадолго до того моего купания! И она поэтому — крылатая валькирия. Непонятно, что мешало мне раньше, до рассказов Шумского, узнать истину. Узнать валькирию, посланную за мной. Эти вдохновенные прекрасные девы переносили умерших к Одину. Для пира, для молодецких забав и турниров с оружием в руках. Закономерно: там продолжалась та жизнь, которая считалась достойной и на земле. Вот только я был там безоружен, и могу поклясться, что там не было ни одного викинга с копьём, мечом или хотя бы кинжалом. Ничего не было, кроме удивительного пейзажа с червонными кронами и слабо прочерченных стен и кровель. Это для меня! Другие, быть может, встречали там и храбрых воинов, и оруженосцев, и даже виночерпиев. Каждый видит там своё. Даже валькирии разные. Моя была такой: тёмная волна волос, тёмные тонкие брови, прозрачные, как чёрный хрусталь, глаза, два бьющихся крыла серебристого жакета.Я вспоминал до утра.Что там было на берегу тогда? Лачуга. А ведь её потом не стало. Через год, два, три и позднее я наведывался в эти края, но хитрой этой хибарки не встречал. Выходит, и берег тот был для меня одного в тот день? Может, снова попади в ту осень на тот же дикий пляж, я увидел бы хижину, но только желания купаться там у меня так и не появилось до конца отпуска — я уходил совсем в другую сторону. С валькирией вместе. Но это уже другая история. Да, я и не знал тогда, кто она.И когда я свыкся с мыслью, что женщина эта — валькирия, несмотря на вполне земное имя, когда успел привыкнуть к утреннему шуму за окном и снова прилёг с тайной надеждой уснуть, раздался телефонный звонок. Шумский Михаил Иванович изволил или рано проснуться, или совсем не почивать, как и я нынешней ночью. Уточнять я не стал. Он потребовал объяснений по поводу убийства человека в автомобиле с рулевым колесом в виде кельтского креста. А начал разговор с разоблачения. Разоблачал меня, называл дилетантом. Это относилось к моим якобы неправильным представлениям о столице Атлантиды.— Вы хоть читали, друг мой, книгу Зайдлера в переводе с польского? — стараясь быть корректным, спрашивал меня Шумский. — И если читали, почему не обратили внимания на рисунок, выполненный по описанию Платона? Там изображена эта самая столица атлантов, которая не давала мне спать в последнюю ночь. Но это не кельтский крест, как вы изволили выразиться. И даже не простой крест. Ничего общего, вы правильно меня поняли? Ничего общего с крестами всех видов и эпох нет у столицы атлантов!— Профессор, — обратился я к нему с подчёркнутой учтивостью, — вы разговариваете с человеком, у которого нет докторской степени, но позвольте заметить, что в отличие от докторов и магистров истории, отечественных и зарубежных, я не только прочитал все книги Страбона, но ещё и девять книг Геродота, чего не сделал ни один из тридцати опрошенных мной историков, считающих, отмечу во имя справедливости, Геродота отцом их науки. Но если я прочитал эти начальные двадцать шесть книг и даже понял их, в отличие от тех же наших коллег, то неужели вы думаете, что я не разобрался всего лишь в двух диалогах Платона, где описана Атлантида?— Ну, я не совсем так выразился, — смягчился Шумский. — Но все же, в чем дело? Я вдруг обнаружил на своей полке книжку Зайдлера. И там — схема. Что это?..— Отвечу вам по памяти, коллега. В популярной книге Зайдлера, польского атлантолога, действительно изображена схема столицы атлантов. И автор ссылается на Платона. На самом деле ничего общего между описанием Платона и схемой Зайдлера нет, если не считать кольцевых каналов, окружающих царский дворец атлантов и центр города. А Платон писал, между прочим, о мостах, переброшенных через эти кольца каналов. Их нет у Зайдлера. И старый грек не забыл о радиальных каналах, которые, по его словам, то ли примыкали к этим мостам, то ли шли под ними. Скорее всего, верно второе, потому что он сообщает, как земляные валы между кольцевыми каналами прорезали именно для того, чтобы провести водные радиусы. Вы понимаете меня? Ничего этого у Зайдлера нет, он даже не вспоминает о радиусах, кроме одного, который описан Платоном особо. Ну а теперь нужно разобраться, что имел в виду Платон. Уж если он пишет о нескольких радиусах, то будьте уверены: их четыре. Четыре луча у схемы этрусских городов, они образуют направления юг — север, запад — восток. Так же обстояло дело у инков по ту сторону океана. А это возможные преемники культуры атлантов. Так что «С добрым утром!» и забудем о бессонной ночи. Идёт?— Идёт. Второе… помните? О человеке?— Помню. Об этом человеке в автомобиле я узнал после событий, узнал случайно. Рассказал вам все. Вы же хотели магии?— Благодарю. ЛЮБОВЬ К ВАЛЬКИРИИ У валькирии был довольно растерянный вид, когда я встретил её во второй раз. Это было тоже на берегу. Я спросил её имя. Она не назвала его. И улыбнулась. Улыбка была тоже растерянная какая-то и потому неожиданная. Что-то во мне озадачило её. Валькирия не могла иначе. Нами руководила внешняя сила. Все изучают знаки Зодиака и верят. Но есть ещё знак встречи с неизвестностью. Именно так. Я не знал, что она валькирия. Если бы я жил три тысячелетия назад, может быть, я стал бы первым, кто на основе древнейших преданий возродил к жизни этот мифологический образ. Я опоздал. Но у меня есть все основания завершить параллель между Лидией и валькирией. Особенно сейчас, когда калачакра — волшебное колесо древних — повернулась на некоторый угол.Лицом к лицу лица не увидать. Поэт прав.В этом одна из главных тайн калачакры.Я шёл за ней следом. Догнал. Куда-то приглашал — сразу в четыре места, наверное. Это-то уж объясняется не калачакрой, а смущением. Простительно. Меня бы поняли, если бы её увидели тогда, семнадцать лет назад. Не уверен, правда, относительно литературных критиков. Нашли бы изъяны. Более уверен в критиках от искусства: у них шире диапазон восприятия. Прошло восемь дней со дня моего возвращения из Асгарда. Конечно, я ещё не знал этого. Галлюцинации— и все, ничего другого для меня тогда не существовало.Только теперь вот я обобщаю: уж не та ли самая воля в образе валькирии перенесла меня туда с берега, а потом раздумала и вернула?Какая разница в уровнях восприятия сейчас и тогда!..Когда мы оказались на пляже рядом, валькирия спросила:— Откуда эти шрамы и ссадины? Я ответил. Купался, мол, не совсем осторожно. Сейчас остался всего один заметный шрам и два поменьше. Это когда меня перебросило через камень. Я видел кровь на гальке, мои ноги кровоточили. Думаю, на камне были прикрепившиеся мидии. Их раковины очень острые. Судя по всему, на этих раковинах были какие-то полипы, я их видел много раз: белые маленькие ракушки поверх чёрной мантии мидий. Может быть, они помогли мне — шрамы были не такими глубокими.Откуда она? Только читая «Старшую Эдду», я нашёл похожее. Прорицательница вёльва рассказывает: «Видела дом, далёкий от солнца, на Берегу Мёртвых, дверью на север; падали капли яда сквозь дымник, из змей живых сплетён этот дом».Дверь той хижины действительно выходила на север. Что касается змей, то на них вполне похожи хворостины плетня, жёлтые и коричневые, иногда с крапинами и полосками. И потом, если бы дом не был сплетён из змей, которые расползлись, то как объяснить его исчезновение? Конечно, остаётся лазейка для острословов: это не дом, а хибарка, и её снесли. Да будет им известно, что па Черноморском побережье тогда лачуг не сносили. Остаётся все же неясность, которая на удивление точно повторяет неясность с текстом «Старшей Эдды», ибо никому достоверно не известно, что за дом имела в виду вёльва и почему он исчезает в других текстах и песнях о богах и героях.Раньше я этого не знал. Не обратил внимания и, на поразительное совпадение. В моем столе с тех давних пор хранится большой нож, который я купил в ларьке, справа по дороге на городской пляж. Дело в том, что в «Песне о Хельги, сыне Хьёрварда» мимо кургана скакали девять валькирий, и одна из них, самая статная, обратилась к Хельги: «Поздно ты, Хельги, воин могучий, казной завладеешь и Редульсвеллиром, — орёл кричит рано,коль будешь молчать; пусть даже мужество, Хельги, проявишь!»В этих строках не все гладко с точки зрения стиля, но таковы особенности поэтических текстов того времени.…И тут же красавица валькирия сообщает Хельги:«Мечи лежат на Сигарсхольме, четырьмя там меньше пяти десятков, и есть один, лучший из лучших, золотом убран, — гибель для вражеских копий. С кольцом рукоять, храбрость в клинке, страх в острие помогут тому, чьим он станет. На лезвие змей окровавленный лёг, другой же обвил хвостом рукоять».Меч для Хельги, возлюбленного валькирии.Нож для меня. Тоже подарок валькирии. Это ведь Лидия подвела меня к ларьку, который мне тогда не напомнил ни о местечке Сигарсхольм, ни о необходимости завладеть казной и Редульсвеллиром, то есть прекрасной землёй. Два змея на мече — рисунки, украшающие его лезвие и рукоять. На моем ноже именно два завитка. И я не без изумления обнаружил позднее, что их надо понимать как стилизованные изображения змей. Мечей было сорок шесть. И в коробке было примерно столько же ножей. Сейчас я бы пересчитал их, это очень важно. А осталось только воспоминание: груда ножей в коробке. Один из них стал моим.Помог ли мне подарок валькирии?Конечно, нож пригодился. Но разве сам по себе факт совпадения с мотивом героической песни не даёт оснований считать, что это и есть лучшая помощь, о какой только можно мечтать и наших условиях, когда казной владеют в силу родственных связей, да и Редульсвеллиром тоже. У меня же с этим очень, очень плохо.Мы плескались в море под крутым берегом на всех диких пляжах даже после заката. И когда возвращались, то был уже голубой час, и нас ждали кофе и ужин (тогда в кафе ещё кормили). Удивительное явление с точки зрения благосостояния: даже вечером можно было купить вино, сухой херес, мадеру, не говоря уже о хороших конфетах или мускатном винограде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36