Но было здравое зерно, и мы заставили его прорасти. И подумать только! Всеславная ученая когорта, которая под ваши рукоплескания двести лет поднималась к этому рубежу, вдруг начинает перед ним мяться, озираться, трусливо топчется. Лучшие умы гниют, опутанные моралью церковников и телекомментаторов, играющих в европейский гуманизм!
– Вам мешает гуманизм? – вкрадчиво осведомился О'Ши.
– Нет, мне мешают спекулянты от гуманизма, – ответил Ван Ваттап. – И не столько мне мешают, сколько науке. И даже не мешают, а мнят, что могут помешать, грозя и попрошайничая, пока не урвут свое. Нам не давали денег, не утверждали тем, выживали из респектабельных гнездышек, где самозваные ученые и «гуманисты» тайком паразитируют на человечестве. Шпионили за нами, чтобы паразитировать лично на нас. А здесь иные порядки. Клопам здесь неуютно, и за изящную пустую писанину здесь не платят.
– Но зато большие пауки могут надеяться на получение неких конкретных выгод от ваших здешних трудов, – саркастически заметил О'Ши.
Ван Ваттап кивнул.
– Предпочитаю говорить прямо. Это открытие, пока оно остается в тайне, дает хорошо организованной группе огромные преимущества в мире, построенном на формализме и лицемерии. Я на это пошел, потому что знаю: недолго ему оставаться тайным. Пусть меня за это отдадут под суд, пусть осудят. Не возражаю, хотя мои симпатии не на стороне тех, кто судит, а на стороне тех, кто так или иначе приспосабливает мир к моему открытию.
– Суд считает ваши слова признанием в том, что вы сознательно пошли на сговор с преступными элементами. Суд принимает к сведению, что вы сознаете свою вину, – отчеканил Хадбалла.
– Вину? Это скорее был мой долг. Перед наукой воздвигли забор. Она стала его ломать. Нашими руками она разнесла его в щепы. Хотите вы того – не хотите, боитесь – не боитесь, знаете, что об этом думать, – не знаете, но вы будете жить в просторе, который мы вам открыли, а наша личная судьба и ваше к ней отношение не имеют ровно никакого значения. Конечно, приятно было бы кончить свои дни, как ваш хитрый доктор Фауст, и умереть в прекрасное мгновение, которое захочется продлить. Но наш договор с дьяволом таких привилегий не предусматривал. Нарг погиб под пулями, и если вы, шериф, по своему приговору дадите оружие этой скорой на руку фурии, она с великой радостью и меня превратит в решето. И должен вам сказать: это меня не огорчит. Я очень устал от рабской жизни. Двадцать лет назад, когда меня осенила идея, я не был рабом. Каждый час работы открывал мне удивительные вещи, я был свободным и счастливым творцом. Но чтобы доказать правоту своих идей, мне пришлось взвалить на свои плечи изнурительный и непосильный груз: экспериментаторство, возню с методиками, шлифование мелочей, которым нет конца и края. Двадцать лет рабского труда! Худшего наказания для меня не мог бы выдумать ни один суд на свете. Я его понес, я сам себя истоптал и потерял в этих норах. Я давно прах. Так что мне с того, чем пахнут деньги, которые мне дают? Что с того, что я, прах, пересадил одного доктора наук из миллиона сущих в шкуру жалкого афериста? Что с того, что за это беззаконие вы, прах, в этом жалком заточении вынесете мне свой жалкий приговор? Это все недостойная суета под ногами великого и прекрасного дела науки. Как бы вы ни заклеймили меня, хоть детей моим именем пугайте, но открытие пришло в мир. Мое открытие! И если вы честные люди, то признайте честно, что не вашего ума это дело, и займитесь чем-нибудь попроще. Так и быть, я задам вам задачу. Шериф, я обвиняю этого мужчину и эту женщину, – Ван Ваттап указал на тощего и Джамилю, – в том, что они своими действиями причинили смерть человеку по имени Эжен Нарг. Мертвое тело и орудие убийства предъявлены правосудию. Дело вполне в пределах вашей юрисдикции и компетенции. Не так ли?
– Сволочь! – крикнула Джамиля. – Краснобай! Сколько же ты понапрасну жил на этом свете!
– Замолчите, женщина, – громко сказал шериф, ударив молотком по столу, – Замолчите все! У меня кружится голова. Суд объявляет перерыв. О сроке следующего заседания суд объявит после отдыха и размышления. – Он встал, пошатнулся и строго сказал: – Встаньте, когда встает судья.
– Ах, шериф, шериф, – сказал Ван Ваттап, вставая. – Давайте-ка мы лучше повторим процедуру с иголочками. Надеюсь, асессор, вы мне поможете, как в прошлые разы: у вас уже есть опыт. Но перед этим я хотел бы сделать заявление. Весьма существенное для суда, если он собирается размышлять. Вы позволите?
Хадбалла кивнул и сел. Сели и все остальные.
– Я слежу за приборами в «двадцатке», – сказал Ван Ваттап, – и обнаружил, что подъем температуры ванны прекратился. Это говорит о том, что какие-то секции нагревателя не получают питания, хотя сигнальные лампы горят. Следовательно, аппаратура «двадцатки» неисправна…
– Луща-младший жив? – поспешно перебил асессор.
– Насколько это понятие приложимо к гипотермированному объекту и насколько я могу доверять показаниям приборов, да, – ответил Ван Ваттап. – Судя по всему, имеющийся режим можно поддерживать сколь угодно долго. Пока это будет иметь смысл по иным обстоятельствам. Но вернуть объект в нормальное состояние я не могу, чем вы, – и Ван Ваттап обернулся к тощему, – обязаны лично себе и вашей сообщнице.
– Лжешь! Лжешь! Ты просто хочешь, чтобы мы тут все сошли с ума! – крикнула Джамиля.
– Вы находились здесь достаточно долго, чтобы знать, что я никогда не лгу. Не испытываю в этом необходимости, – презрительно ответил Ван Ваттап и вновь обратился к Хадбалле: – Кроме того, я просил бы вас недвусмысленно сказать мне, могу ли я впредь до окончания затеянной вами процедуры вести себя так же свободно, как и все прочие, находящиеся здесь. Или вы в чем-то ограничиваете мою свободу действий?
– Вы единственный, кто может управлять аппаратурой, – ответил Хадбалла. – Суд надеется, что вы и далее будете поддерживать ее в рабочем состоянии. Во всем прочем до решения суда вы обладаете теми же возможностями, что и мы. Суд не видит поводов для иного постановления.
– Только есть у меня не проси! Сам возись – времени у тебя хватит! – продолжала бушевать Джамиля.
– Здесь имеется много вещей, являющихся моей личной собственностью, – продолжал Ван Ваттап, словно не слыша слов Джамили. – Как вы считаете, шериф, в какой мере я имею право и в дальнейшем единолично распоряжаться этими вещами? Чем я должен, по-вашему, поступиться частично, а от чего отказаться полностью?
– Суд не готов к ответу на этот вопрос, – ответил Хадбалла. – Если вы настаиваете, суд постарается вынести справедливое решение, а пока просит вас проявить разумную добрую волю.
– Прошу иметь в виду, – сказал Ван Ваттап, – что у меня нет ни малейшей доброй воли по отношению к кому-либо из присутствующих. Обстоятельства вынуждают меня подчиняться вашим указаниям, но не более того. Не хотел бы, чтобы кто-то хоть в малейшей степени заблуждался на этот счет. У меня все.
– Постойте, – вмешался асессор. – Ведь вы, шериф, специалист по электронике! Может быть, назначенный вами перерыв лучше использовать для того, чтобы разобраться с электросхемой щита? Восстанови мы аппаратуру «двадцатки» – все станет намного проще. Я уже не говорю о том, что вдруг удастся разобраться и с пуском затворов. Убежден, что здесь имеется документация по электрической части. Где она? – обратился асессор к Ван Ваттапу.
– Электроникой и приборами занимался Нарг, – ответил Ван Ваттап. – Надо посмотреть его рабочие шкафы. Может быть, там что-нибудь и найдется. Должен сделать вам комплимент: это первые разумные слова, которые я здесь услышал, хотя я вряд ли смогу толком помочь в таком предприятии.
– Я специалист по электронной связи, это совсем не та область, – сказал Хадбалла. – Но давайте попробуем. Доктор Ван Ваттап, покажите нам рабочие шкафы Нарга.
– И еще одно! – настойчиво продолжал асессор. – От имени истца я просил бы суд на основании свидетельских показаний ответчика признать истца гражданином моей страны Осипом Лущей, доктором наук и отцом Дрона Лущи, вопреки его воле выкраденного и подвергнутого биологическому эксперименту точно так же, как и его отец.
Путаная вышла фраза, но зато все сказано, что нужно, и единым духом. Юристы такие фразы уважают.
– Напоминаю, что суд объявил перерыв, – ответил Хадбалла. – Но суд принимает к рассмотрению вашу просьбу и даст по ней ответ в срок, о котором объявит позже.
Джамиля презрительно фыркнула. Асессор решил промолчать.



5


Размышлять, значит, собрался шериф! И нам велел.
Валится Ниагара всеобщего развития, летит в потоке молекула, и молекулу эту лбом о камень – раз! Лбом о камень – два! И она решила поразмышлять. «Я лечу по правилам, мы летим по правилам, а вот ты, соседка, злой дух, не по правилам летела, нас в худую струйку столкнула, мы тебя за то осудим, но в худой струйке и дальше полетим, поскольку иной возможности лететь у нас нет». – «Э, нет! – отвечает соседка, злой дух. – Я тоже по правилам. Есть такое правило – новые дорожки пролагать, вот я ее и проложила. Это высшее правило. Не нравится вам моя дорожка, моя струйка? А где ж вы сами-то были, что поделывали, когда я трудилась, лбом камень долбила, путь прокладывала? Ах, вы были заняты в соответствии со своими призваниями, умениями? Ну вот и дальше действуйте в этом соответствии, а в наши дела не путайтесь. Уж мы тут, основополагатели и путепрокладчики, как-нибудь без вас разберемся. И мораль у нас своя – не ваша, и воздаяние не от вас». – «Нет, позволь, позволь! – кричит наша умница молекула. – Я как раз специалистка по воздаяниям. Уж какой там будет суд истории тебе и мне – это ему, суду, знать, а за твои подвиги примешь ты от меня сейчас полной мерой. Впервые в истории, ибо подобных случаев еще не бывало. Так что я тоже, извини, путепрокладчица». – «Ну коли ты путепрокладчица, – отвечает соседка, злой дух, – так действуй. Я тебя слушаю и на тебя гляжу. Давай!»
Нет, как бы он, асессор, поступил, приди к нему такой Ван Ваттап и попроси организовать опыты по всем законам гуманной этики? Ему нужны люди, он хочет их разбирать и собирать и на первых порах гарантий дать не может. Искать ему добровольцев? Из кого? Сегодня ему нужен доктор наук, завтра ему Паганини подавай в расцвете таланта. Или Ньютона с Эйнштейном, как будто их хоть пруд пруди, Эйнштейнов и Ньютонов! Без этого, видите ли, наука не продвинется вперед, а заставлять науку ждать не положено по тысячелетним уставам. Она и не таких плечиком подвигала – ретроградов. Это он-то, асессор, ретроград?!
Уговорить Ван Ваттапа по-хорошему заняться кролиководством? Через год три других Ван Ваттапа появятся в разных местах.
Проклясть Ван Ваттапа и изгнать? Ну так Ван Ваттап к другим толкнется, уже толкнулся, а те не прокляли. Таких гениев сериями наштампуют – небо с овчинку покажется!
Убить? Пусть и не самого Ван Ваттапа, а мысль его. Сфокусировать у него в голове какой-нибудь лазер, мазер и аккуратненько, в белом халате, пресечь мыслишку? Так ведь тут без Ван Ваттапов не обойтись: только они знают, где мыслишка-то эта гнездится. Мерзкая дорожка!
Возбудить вокруг Ван Ваттапа общественное негодование? А не боятся Ван Ваттапы общественных негодований. Они беззаветные, вот даже аскеты среди них есть, бессребреники. Им только истину подавай в последней инстанции. Платон им друг, но истина дороже, и выпотрошат они друга Платона на лабораторном столе за милую душу!
Поменять весь уклад нашей жизни, чтобы никогда и нигде не возникали Ван Ваттапы? Эк, асессор, куда хватил! А хватит ли у тебя на это силенок? А соберешь ли ты под свои знамена всю Ниагару и когда это будет? Как тем временем быть вот с этим, конкретным Ван Ваттапом? И на что будет похожа эта твоя стерильная, ламинарная Ниагара?
Выводы есть? Есть выводы. Слаб ты, асессор. Не годишься ты в основополагатели, путепрокладчики. И все, что ты можешь сделать, – это как можно быстрей выбраться отсюда, донести весть о Ван Ваттапе до людей, поклониться им и попросить, чтобы все они думали. Вдруг найдется среди них такой, что придумает. Другой надежды у тебя, асессор, нет.
Ну что ж. Документы оформлены как положено. Чего мы еще не сделали? Сейчас подумаем. Успокаиваемся, сосредоточиваемся, отбрасываем все лишнее… Спокойно. Все спокойно. Джамилин бешеный бульон брюшко нам согрел, оно теперь нам думать не мешает. Закрываем глаза. Так. Та-ак…
И словно молнией высветило асессору мучительно яркое видение: прихожая, шкаф платяной, кнопки за стеклом. Ломик, подайте ломик! Даже нога дернулась – в прихожую идти. Да что за нечисть навязалась!
Асессор потер виски, потер глаза, взглянул на часы… и вдруг зазвенел как струна от догадки.
Он нарочито старательно перебрал и сложил странички протоколов, вложил их в пластиковый конверт и пристегнул его к подтяжкам к груди. Для этого пришлось снять шерифов пояс с револьвером. Без пояса было так легко, что застегивать его асессор не стал. Осмотрел кабинет, все ли в должном порядке: щит распахнут, побитый, огнетушители перед ним валяются, ящик с инструментом, стреляные гильзы кучкой на столе лежат. Достал из-за шкафа лом, припрятанный от тощего, прихватил с собой пояс и вышел вон.
Джамилю он нашел на кухне. Она колдовала у плиты над стерилизатором, в котором клокотала следующая порция питательного варева. Дверь за ее спиной в комнату Нарга была приоткрыта.
– Джамиля, где Ван Ваттап? Где О'Ши с шерифом?
– Ван Ваттап в «двадцатке». А эти внизу. Шкафы смотрят.
– А Луща?
– Спит, – коротко ответила Джамиля.
– Скажите, вам тут за последние сутки ничего не мерещилось? – Джамиля обернулась и молча уставилась на асессора. – Что смотрите? Вопрос как вопрос.
– Не-ет, – протянула Джамиля.
– Ясно. Я иду к Ван Ваттапу, а потом мы вместе спускаемся к шкафам. Приходите туда же. Дело есть.
Ван Ваттап сидел в дежурке над ворохом диаграммных лент.
– Как дела? – спросил асессор.
– Режим без изменений.
– Удалось что-нибудь со схемами?
– Шериф обнаружил резервный термоагрегат, но нет документации, а подключать машину без инструкции и проверки очень опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12