— Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на платье — вишь, я какая. — А сама смотрит, смотрит на Пашку.
— А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы…
— Павел! А Павел, — будит старушка Пашку. — Павел!..
Пашка проснулся.
— Я что, заснул, что ли?
— Заснул.
— Ох ты… фу! А чем кончилась история-то?
— А-а, интересно?
— Привез он ей материи-то?
— Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: «Зачем же ты, говорит, мои деньги-то пропил?..»
— Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
— Так разве ж это простая баба была! — изумилась старушка. — Это же смерть по земле ходила — саван себе искала. Вот вскоре после этого и война началась. Она, она, матушка, ходила…
Пашка откровенно зевнул.
— Ну-ка, ложись спать, — спохватилась старушка. — Вам завтра вставать рано.
Пашка лег и сразу уснул.

И опять звонкое синее утро.
Выехали с проселка на тракт две машины — Кондрат и Пашка.
Кондрат — впереди.
Едут.
Кондрат задумчив.
Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
Поравнявшись с камнем, Кондрат остановился. Пашка — тоже.
Вышли из кабин, прихватив каждый по бутылке пива из-под сидений.
Пошли к камню.
На камне написано: «Тут погиб Иван Перетягин. 4.5.62 г.».
Кондрат и Пашка сели на камень, раскрыли бутылки (вокруг камня много валяется бутылок из-под пива), отпили.
— Сколько ему лет было? — спросил Пашка.
— Ивану? Лет тридцать пять — тридцать восемь. Хороший был парень.
Пауза.
Еще отпили из бутылки.
Молчат. Долго молчат. Думают.
— Слышь, Павел, — сказал Кондрат, — помнишь, ты говорил насчет этой…
— Тетки Анисьи?
— Ну.
— Надумал?
— Черт ее знает… — Кондрат мучительно сморщился. — Не знаю. Колебаюсь.
— А чего тут колебаться? Сейчас заедем к ней и потолкуем. Сколько бобылем-то жить!
— Надоело, вообще-то…
— А мне, думаешь, не надоело? Как только найду идеал, с ходу фотографируюсь. А у тетки Анисьи и домик хороший, и хозяйство. Я к вам заезжать буду, в баню с тобой ходить будем, пузырек раздавим после баньки… Благодать!
Кондрат задумчиво, можно сказать, мечтательно улыбается. Но сдержанно.
— Ты хорошо ее знаешь?
— Два года к ней заезжаю.
— А вдруг она скажет: «Вы что!»
— Да она мне все уши прожужжала: «Найди, говорит, мне какого-нибудь пожилого одинокого, пускай, мол, здесь живет… Вдвоем-то легче».
— Да?
— Конечно! Чего тут колебаться? Она баба умная, хозяйственная… Ты там будешь сыт, пьян и нос в табаке.
— Ну, я же тоже не с голыми руками приду. Мы ж зарабатываем как-никак. Потом… на книжке у меня малость имеется… Так что…
— Вы будете как у Христа за пазухой жить!
— Черт ее… — Кондрат опять мечтательно улыбнулся. — Охота, действительно, так вот приехать, натопить баню, попариться как следует. Шибко уж надоело по этим квартирам.
— Что ты! — воскликнул Пашка, поддакивая.
— Разбередил мне вчера душу этот кум, язви его. В деревне ведь… это… хорошо! Встанешь чуть свет — еще петухи не орали, идешь на речку… Тихо. Спят все. А ты идешь и думаешь: «Спите, спите — проспите все царство небесное: красота ж вокруг!» А от речки туман подымается. Я рыбачить ужасно люблю. Купил бы лодку…
— Можно с мотором!
— Можно, ага.
— Я бы приехал к тебе в гости, мы бы заплыли с тобой на острова, порыбачили бы, постреляли, а вечером разложили бы костерчик, сварили бы уху, пузырек раздавили…
Кондрат улыбается.
— Ага, я тоже люблю на островах. Ночь, тихо, а ты лежишь, думаешь об чем-нибудь. Думать шибко люблю.
— А костер потрескивает себе, угольки отскакивают. Я тоже думать люблю.
— Речка шумит в камушках.
— Можно баб с собой взять!
— Нет, баб лучше не надо, они воды боятся, визжат, — возразил Кондрат.
— Вообще — правильно, — легко согласился Пашка. — И насчет пузырька — не дадут.

Тетка Анисья, женщина лет под пятьдесят, сухая, жилистая, с молодыми хитрыми глазами, беспокойная. Завидев из окна гостей, моментально подмахнула на стол белую камчатную скатерть, крутнулась по избе — одернула, поправила, подвинула… И села к столу как ни в чем не бывало. Сказала сама себе:
— Пашка-то… правда, однако, кого-то привез.
Пашка вошел солидный.
— Здорово ночевала, тетка Анисья! — сказал.
— Здрасте, — скромно буркнул Кондрат.
— Здрасте, здрасте, — приветливо откликнулась тетка Анисья, а сама ненароком зыркнула на Кондрата. — Давно чего-то не заезжал, Паша.
— Не случалось все… кхм! Вот познакомься, тетка Анисья. Это мой товарищ — Кондрат Степанович.
— Мгм. — Тетка Анисья кивнула головкой и собрала губы в комочек. (Очень приятно, мол.) А Кондрат осторожно кашлянул в ладонь.
— Вот, значит, приехали мы… — продолжал Пашка, но тетка Анисья и Кондрат оба испуганно взглянули на него. Пашка понял, что слишком скоро погнал дело… — Заехали, значит, к тебе отдохнуть малость, — сполз Пашка с торжественного тона.
— Милости просим, милости просим, — застрекотала Анисья. — Может, чайку?
— Можно, — разрешил Пашка.
Анисья начала ставить самовар.
Пашка вопросительно поглядел на Кондрата. Тот страдальчески сморщился. Пашка не понял: отчего? Оттого ли, что не нравится «невеста», или оттого, что он неумело взялся за дело?
— Как живешь, тетка Анисья?
— Живем, Паша… ничего вроде бы.
— Одной-то небось тяжело? — издалека начал Пашка.
— Хе-хе, — неловко посмеялась Анисья. — Знамо дело.
Кондрат опять сморщился.
Пашка недоуменно пожал плечами. Даже губами спросил: «Что?»
Кондрат безнадежно махнул рукой. Пашка рассердился: как ни начни, все не нравится.
— Самогон есть, тетка Анисья? — пошел он напрямик.
Кондрат удовлетворенно кивнул головой.
— Да вроде был где-то. Вы с машинами-то… ничего?
— Ничего. Мы по маленькой.
Анисья вышла в сенцы. И, как по команде, сразу торопливо заговорили Кондрат и Пашка.
— В чем дело, дядя Кондрат?
— Что ж ты сразу наобум Лазаря начинаешь? Ты… давай посидим, по…
— Да чего с ней сидеть-то?
— Тьфу!.. Ну кто же так делает, Павел? Ты… давай посидим…
— А вообще-то, как она тебе? Ни…
Вошла Анисья.
— Ведро-то какое стоит! Благодать Господня. В огороде так и прет, так и прет все. — Анисья поставила на стол графин с самогоном.
— Прет, говоришь? — переспросил Пашка, трогая графин.
— Прет, прямо сердце радуется.
— Садись, дядя Кондрат.
— Садитесь, садитесь… Давайте к столу. У меня, правда, на стол-то шибко нечего выставить.
— Ничего-о, — сказал Кондрат. — Что мы сюда, пировать приехали?
— Счас огурчиков вам порежу, капустки… — хлопотала Анисья, сама все нет-нет да глянет на Кондрата.
— Значит, хорошо живешь, тетя Анисья? — опять спросил Пашка. — Здоровьишко как?
— Бог милует, Паша.
— Самое главное. Так… Ну что, дядя Кондрат?.. Сфотографируем по стаканчику?
— По стаканчику — это можно, — рассудил Кондрат.
Анисья поставила на стол огурцы, помидоры, нарезала ветчины. Присела с краешку сама.
— Тебе налить, тетка Анисья?
— Немного!.. С наперсток!
Пашка разлил по стаканам.
— Ну… радехоньки будем!
Выпили.
Некоторое время мужики смачно хрустели огурцами, рвали зубами розоватое сало. Молчали.
— Замуж-то собираешься выходить, тетка Анисья? — ляпнул Пашка.
Анисья даже слегка покраснела.
— Господи-батюшки!.. Да ты что это, Павел? Ты с чего это взял-то?
Теперь Пашка очень удивился.
— Привет! Так ты же сама говорила мне!
Кондрат готов был сквозь землю провалиться.
— Ну и балаболка ты, Павел, — сказал он с укоризной. — Ешь лучше.
— Жельтмены! — воскликнул Пашка. — Я вас не понимаю! Мы же зачем приехали?
— Тьфу! — Кондрат горько сморщился и растерянно поглядел на Анисью.
Анисье тоже было не по себе, но она женским хитрым умом своим нашлась, как вывернуться из того трудного положения, куда их загнал Пашка. Она глянула в окно и вдруг всплеснула руками.
— Матушки мои! Свиньи-то! Свиньи-то! В огороде! — И вылетела из избы.
— Все! — Кондрат встал и бросил на стол вилку. — Поехали! Не могу больше: со стыда лопну. Ты что же это со мной делаешь-то?
— Спокойно, дядя Кондрат! — невозмутимо сказал Пашка. — Я в этих делах опытный. Если мы разведем туг канитель, то будем три дня ездить и ничего не добьемся. Надо с ходу делать нокаут. Понял?
— Да что же ты меня позоришь-то так на старости лет! Вить мне не тридцать, чтобы нокауты твои дурацкие делать.
— Ничего, — успокоил Пашка, — сперва неловко, потом пройдет. Спокойствие, только спокойствие. Нам нельзя ждать милости от природы. Садись. Давай еще по махонькой. Что тут позорного? Ты говоришь «позор». Мы же не воруем.
— По-другому как-то делают люди… Язви ее, прямо хоть со стула падай.
— Глянется она тебе?
— Да ничего вроде… — Кондрат сел опять к столу. — Живая вроде бабенка.
— Все! — Пашка сделал жест рукой. — Наша будет!
— Но ты все-таки полегче, Павел, ну тя к шутам.
— А ты посмеивайся надо мной, — посоветовал Пашка. — Вроде бы я — дурачок. А с дурачка взятки гладки.
— Ну а как она-то? Как думаешь? Может, возьмет потом да скажет: «Вы что?»
— О-о, мне эти фраера! — изумился Пашка. — Да ты видишь, она с тебя глаз не спускает.
— Ты хаханьки тут не разводи! — разозлился Кондрат. — Тебя дело спрашивают.
— А что ты спрашиваешь, я никак не пойму?
— Вот мы ей счас скажем, что… это… ну, мол, согласная? А она возьмет да скажет: «Вы что». Она же сказала тебе, что, мол, ты что, Павел, когда это я замуж собиралась?
— О-о, — застонал Пашка, — о наивняк! Ты же совсем не знаешь женщин! Женщины — это сплошной кошмар. Давай, быстро хлопнули, потом, пока она выгоняет свиней, я тебе прочитаю лекцию про женщин.
— Хватит «хлопать», а то нахлопаешься.
— Начнем со свиней, — заговорил Пашка, встал из-за стола и стал прохаживаться по избе — ему так легче было подыскивать нужные слова. — Вот она сейчас побежала выгонять свиней. Так?
— Ну.
— Вопрос: каких свиней?
— Не выпендривайся, Пашка.
— Нет, нет, каких свиней?
— Ну… обыкновенных… белых. Грязные они бывают… Пошел ты к черту! Дурака ломает тут…
— Стопинг! Мы пришли к главному: она побежала выгонять свиней, а… что?
— Что?
— Вопрос: она побежала…
— Тьфу! Трепач! Пирамидон проклятый!
— Внимание! Женщина побежала выгонять свиней из огорода, а никаких свиней нету! — Пашка торжественно поднял руку. — Что и требовалось доказать. Она притворилась, что в огороде свиньи. Значит, она притворилась, когда сказала: «Что ты, Паша, я не собираюсь замуж». Потому что она мне самому говорила: «Найди, — мол, — какого-нибудь пожилого». А когда я, как жельтмен, привез ей пожилого, она начинает ломаться, потому что она — женщина, хоть и старая. Женщина — это стартер: когда-нибудь да подведет.
— Ни хрена ты сам не знаешь — трепешься только.
— Я? Не знаю?
— Не знаешь.
— Я женский вопрос специально изучал, если хочешь знать. Когда в армии возил генерала, я спер у него из библиотеки книгу: «Мужчина и женщина». И там есть целая глава: «Отношения полов среди отдельных наций». И там написано, что даже индусы, например…
Вошла Анисья. Пожаловалась:
— Ограда вся прохудилась — свиньи так и прут, так и прут в огород. Наказание Господнее.
Пашка перестал ходить, постоял, подумал, что-то решил.
— Тетка Анисья…
— Аиньки, Паша.
— Выйдем с тобой на пару слов…
— Хе-хе, — посмеялась Анисья, — чудной ты парень, ей-Богу. Ну пойдем, пойдем…
Вышли. Несколько минут их не было. Кондрат сидел неподвижно за столом, смотрел в одну точку. Вошел Пашка.
— Дядя Кондрат, мы в полном порядке. Первое: она, конечно, согласная. Хороший, говорит, мужик, сразу видно. Второе: я сейчас поеду, а вы останетесь тут… Потолкуйте. В совхозе я скажу, что ты стал на дороге — подшипники меняешь. К вечеру, мол, будет. Вечером ты приедешь. Третье: налей мне семьдесят пять грамм, и я поеду.
— Ты ничего тут не… это… не придумал? — спросил Кондрат.
— Нет, нет.
— Что-то мне… страшновато, Павел, — признался Кондрат. — Войдет, а чего я ей скажу?
— Она сама чего-нибудь скажет. Наливай ноль семьдесят пять килограмма…
— Пить хватит — поедешь.
Пашка подумал и согласился.
— Правильно. Мы лучше в совхозе наверстаем.
— Боязно мне, Пашка, — опять сказал Кондрат, — не по себе как-то.
— В общем, я поехал. Гудбай! — Пашка решительно вышел.
Через минуту вошла Анисья с тарелкой соленых помидоров.
— Ведро-то какое стоит! Благодать Господня! — заговорила она.
— Да-а, — согласился Кондрат. — Погода прямо как на заказ.

На хмелесовхозе, куда приехал Пашка, он сперва потрепался с бабами, собиравшими хмель… Потом нашел директора.
— А где другой? — спросил тот, заглянув в Пашкину путевку.
— У него подшипники поплавились — меняет, — сказал Пашка.
— А ты шибко устал?
— Нет. А что?
— Надо бы поехать на нефтебазу — горючее получить. Я свои машины все раскидал, а у нас горючее кончается…
— Сфотографировано, — сказал Пашка.
— Что? — не понял директор.
— Будет сделано.

День был тусклый, теплый. Дороги раскисли после дождя, колеса то и дело буксовали. Пашка, пока доехал до хранилища, порядком умаялся.
Бензохранилище — целый городок, строгий, стройный, однообразный, даже красивый в своем однообразии. На площади гектара в два аккуратными рядами стоят огромные серебристо-белые цистерны — цилиндрические, квадратные.
Пашка подъехал к конторе, поставил машину рядом с другими и пошел оформлять документы.
И тут — никто потом не мог сказать, как это случилось, почему, — низенькую контору озарил вдруг яркий свет.
В конторе было человек шесть шоферов, две девушки за столами и толстый мужчина в очках (тоже сидел за столом). Он и оформлял бумаги.
Свет вспыхнул сразу. Все на мгновение ошалели. Стало тихо. Потом тишину эту, как бичом, хлестнул чей-то вскрик на улице:
— Пожар!
Шарахнули из конторы…
Горели бочки на одной из машин. Горели как-то зловеще, бесшумно, ярко.
Люди бежали от машин.
Пашка тоже побежал вместе со всеми. Только один толстый человек (тот, который оформлял бумаги), отбежав немного, остановился.
— Давайте брезент! Э-э!.. — заорал он. — Куда вы?! Успеем же!.. Э-э!
— Бежи — сейчас рванет! Бежи, дура толстая! — крикнул кто-то из шоферов.
1 2 3 4 5 6