Бар-Йосеф определенно
растет, и не по дням, а по часам. Ведь не больше двух месяцев
прошло с их знакомства и забавного, но туманного разговора о
красоте и вкусах верблюдов... Особенно хорошо удалась часть про
"этому скажу", "тому скажу". Хотя, конечно, сказалась и
неравная осведомленность, и слишком большая симпатия к ессеям.
Пожалуй, стоит с ним ненавязчиво обсудить эту тему без
"зрителей", и тогда другой раз он сможет уже привлечь не одну
Эстерову подружку и не на полчаса. Вообще, из Святого - он,
Шимон, был не прав сегодня - может выйти толк, но только если
за его спиной будет стоять еще кто-нибудь, отнюдь не такой
одержимый, но с трезвой головой и хоть какими-то знаниями. Но
сегодня, даже несморя на нулевой результат, к чему Бар-Йосефу,
впрочем, и не привыкать, он был определенно "в ударе".
Глава 17
И взял масла и молока и теленка при-
готовленного, и поставил перед ними
а сам стоял подле них под деревом.
И они ели.
Быт. 18.8
Сегодня он был определенно "в ударе" и чувствовал в себе
азарт шахматиста. О Юльке он думал сейчас исключительно как о
спортивном противнике, представил ее лицо - смазливое, но и
только, веснущатое, простоватое - и усмехнулся сам своей еще
такой недавней реакции восторженного подростка. Теперь в сердце
была ледышка, почти осязаемая физически. Что ж, тем легче
продолжать играть влюбленного...
Итак, шахматы. Сложные неожиданные ходы, как всегда,
откладываются на потом. А для начала разыграется, конечно, одна
из традиционных партий. Е2-Е4: он случайно захватил гитару.
D7-D5: она случайно приготовила ужин. Ход конем на С3: их
прошлая встреча. С7-С6: ни слова об Олеге...
Фришберг нажал кнопку звонка еще раз, и Юлька выпорхнула
ему навстречу...
Нет, не гром среди ясного неба поразил Саню. Два грома
одновременно.
Во-первых, не смазливой была она, как нарисованный его
памятью портрет, а все так же парализующе красива. И не лед в
груди чувствовал Фришберг, а горящую головешку. Но что было
самое ужасное, это внутренний голос: "Нет ничего пошлее, чем
отбивать девушку, в которую ты влюбился. Это не называется
местью, не называется Игрой. Зачем же себя обманывать? Ничего
постыдного ведь нет: в животном мире борьба за самку..."
"Молчать! - прикрикнул на внутренний голос Саня. - Я знаю
правила Игры. Искусство - для Искусства. Как только я заставлю
ее бросить Кошерского, и тем самым выбью у него пресловутый
последний костыль, я брошу ее и сам... Как бы мне ни было жаль.
Я не мародер..." "Это жестоко. Не только к нему, но и к ней," -
одобрительно резюмировал внутренний голос. "А к себе?" -
дополнил похвалу Саня и звонко чмокнул Юльку в щеку:
- Привет!
- Привет. С гитарой?
- Да, я просто по дороге из гостей иду.
- А, ну-ну. - "Под мухой" он и вправду заметно. - Есть
будешь? А то я тут ждала к ужину... кое-кого... а он не придет.
Вот как? Ход конем сделал не он. Это несколько другая
партия, чем он ожидал. Тогда и про гитару надо было иначе... Но
страшно не это. Тот самый "Второй Гром", рядом с которым и
первый - детство, гремел все ближе и уже прямо над его головой.
Еще с порога почувствовал Саня запах, ставший непривычным и
поэтому кажущийся резким. Свинина! И отказаться нельзя. Сразу
нельзя было, потому что если ты отказываешься от повода
задержаться, то ну и бери свои конспекты в зубы и вали отсюда.
А после такого приглашения и совсем никак. За столько времени
общения с Олегом Юлька, вне всякого сомнения, волей-неволей
заразилась его дурным символизмом. Не просто ужинать его зовут,
а спрашивают: хочешь ли ты есть вместо Олега? после Олега? за
Олега? И все похолодело в Сане, когда он беззаботно отвечал:
- С превеликим удовольствием. Я, если честно, голоден. Как
и всегда, впрочем.
- Я не знаю, понравится ли тебе... - Не только кокетство и
ревность хозяйки, которой очень хочется, чтобы ее похвалили,
была в этой фразе. Мягким ударением на "тебе" Юлька опять
вызвала безымянную тень. Ну что же, Неназывемый, раз так хочет
Дама Сердца, я дам тебе бой. Сане пришла в голову шальная мысль
пересказать сейчас шутку Сида про мелкие душонки и упомянуть,
что Олег смеялся громче всех. Ведь Саня - из гостей. А
Кошерский, конечно, объяснил Юле по телефону все про важные
дела и богослова... Нет, не то. Зачем заставлять девочку
ревновать? Ревнует - значит, любит.
- А почему ты почти не ешь? Не вкусно?
- Ну что ты, Юлька. Потрясающе! Клянусь, что года два...
Да, точно, года два уже такой вкуснятины во рту не держал. - И
он ел. Ел. Это было невыносимо. Но действительно вкусно...
- А теперь - пой, - капризно приказала королева, когда
наконец поверила Саниным уверениям, что он уже "больше не
может".
- Петь? Что ты, Юленька, я и не умею почти.
- Как же. Так и поверила. Все говорят, одна я не слышала.
Давай-давай, пой.
- Да? Ну, ладно, свет тогда большой погаси, а зажги свечу.
Для создания интимной обстановки. - Кажется, он высказался
несколько иначе, чем имел ввиду, но, как и обычно о сказанном,
не жалел. Саня взял гитару и быстро стал перебирать в мозгу
свой богатый репертуар. Ну, Неназываемый, ты заставил меня даже
свинину жрать, но теперь мы вышли на мой плацдарм. И, вспомнив
один стишок, Фришберг стал на ходу превращаь его в песню.
Я только рыцарь и поэт,
Потомок северного скальда...
А муж твой носит томик Уальда...
Неприспособленная для пения глотка дребезжала, струны
сошли с ума от хаотически переставляемых аккордов и почти
плакали, но Юлька слушала со все возрастающим интересом.
А муж твой носит томик Уальда,
Шотландский плед, цветной жилет -
Твой муж презрительный эстет.
Слушательница прыснула: Похоже...
Не потому ль надменен он,
Что подозрителен без меры?
Нет, не потому. Он не ревнивый.
Следит, кому отдашь поклон.
Это правда. Шутливо, незлобно, но отмечает всегда...
А я... Что мне его химеры?
Сегодня я в тебя влюблен.
Ах, вот как! И что же, только сегодня?
- Это Александр Блок, - торопливо пояснил Саня, как бы
пугаясь "случайной" параллели, но тем же самым ее и признавая.
- В такую любовь нельзя не поверить, - кокетливо изрекла
слушательница.
- И очень зря, - неожиданно заявил Фришберг. На этот раз
Юлька не "состроила глазки", а округлила их от искреннего
удивления: что ж ты отказываешься, глупый? А Саня продолжал: -
В любовь писателя вообще верить нельзя. Ну, поэта еще ладно. А
прозаики - они же рассказчики, а это талант стариковский.
- Вот уж не сказала бы...
- И зря. Любая бабушка и любой дедушка готовы часами
травить байки о своей молодости, ну, не хуже Шукшина. Что, нет?
- Юля пожала плечами. Скучные россказни ее бабки лично ее
только раздражали. - А у многих молодых язык подвешен?
- Нет.
- Так что же, ни один косноязычный не доживает до
старости? Скорее, эта способность дается с возрастом. Ну, а
тот, кто становится рассказчиком к двадцати, - значит,
состарился раньше. Бывает, - Саня развел руками. Ну, что,
Неназываемый? Получил? - Ну, а любовь - как раз наоборот, "дело
молодое", стилизованно проокал он.
Поразительно самоуверенный нахал! Собственно, она могла бы
и обидеться за Олега. А может, и наоборот - не заметить
подтекста:
- Эта теория для тебя не очень-то выгодна.
- Для меня? У меня всего лишь подвешен язык. Но историю с
завязкой и развязкой, сюжетом и моралью я сроду сочинить не
мог. Ну, разве что лет в 16 стихи писал. Но потом хватило вкуса
их оценить и прекратить...
- Ты писал стихи? Ой, как интересно! - Юлька в очередной
раз отряхнула с себя его руку, но та, описав дугу, вернулась на
прежнее место. Наглый! Пьяный... Настоящий мужик! Не то, что
Олежка... И Юля перестала воевать с нахальной рукой.
- Честно тебе говорю: ничего интересного. Вот что
интересно... Ты слышала, кто послезавтра в СКК выступает?
- Угу.
- А пойти хочешь?
- Ой! - взвизгнула Юлька в восторге. - Туда же не попасть?
- Я же волшебник.
- Чернокнижник?
- А как же! - Билеты он действительно достанет. Хоть
чудом, хоть воровством. Так как необходимо форсировать события.
Не из-за Кошерского - месть можно отложить на год, хоть на
пять: обид он не забывает никогда и в этом может быть за себя
спокоен. А вот привязаться к Юльке - честно опасается. И,
значит, надо все закруглить в ближайшие дни.
Глава 18
- Почему бог создал удава? - спросил
Король кроликов.
- Не знаю, может, у него плохое настроение было...
Ф.Искандер
Ближайшие дни были для Бар-Йосефа несчастливыми. И хотя он
четко осознавал, что, значит, так надо, но никак не мог понять
- для чего? Пропало стило, подаренное ему больше года назад,
которое он хранил как память. Потерялось сестерция два денег. С
Мириам - этой подружкой Эстер - он после первой их встречи
говорил еще, сумел снова увлечь, и она оказалась на редкость
способной, даже видения, слушая в исполнении Бар-Йосефа псалмы,
видела. Но испугалась, что придется менять свою жизнь, и
прекратила со Святым какой-либо контакт. Даже не поздоровалась
при встрече, как будто он перед ней в чем-нибудь виноват. И из
другого дома его тоже выгнали. Очень вежливо сказали: "Знаешь,
Йошуа, не приходи сюда больше, пожалуйста. Раздражаешь".
Причем он же ничего обидного в тот раз не говорил! Иногда
случается сказать человеку что-нибудь неприятное, что
поделаешь. Но тут он только попробовал проанализировать тот
факт, что ленты у Хавы того же цвета, что камень в перстне
Мойши... А его выгнали.
С Эстер происходят совсем уж интересные вещи. То она
обиделась на него вообще без всякого повода и на его вопросы
отвечала что-то типа: "Сам подумай". То пришла и говорила с ним
- все нормально, и вдруг начала плакать и убежала. Он-то знает,
в чем дело: это не Эстер обижается на него или плачет. Это бес
в ней стонет. Пусть поплачет, голубчик. Бар-Йосеф, естественно,
не только не стал ее утешать, но и выразил всем видом свое
удовольствие от происходящего... Все разбегаются, и, значит,
так надо. Но если так, когда же найдут его те Двенадцать и те
Семьдесят, которых он видел во сне, и, значит, они точно-точно
будут?..
Во время этих-то невеселых мыслей и зашел Меньшой.
За две недели, которые он живет отдельно, жрет все подряд
и не стелит постели, его отношение к Святому заметно
улучшилось. А тут пришел пожаловаться на такой случай: в
поисках языковой практики познакомился он на базаре с местным
богатым, по крайней мере на вид, купцом. Тот оказался на диво
словоохотлив и дружелюбен. Даже пригласил Якова в гости. А
когда Меньшой пришел... Тут рассказ стал особенно невнятным и
бестолковым. Но ясно было, что купец пытался, и весьма
настойчиво, склонить его к содомскому греху, и бедняга еле унес
ноги...
Яков если чего и не ожидал, так это восторга, который
вызовет у брата его рассказ. За пять минут до того мрачный как
туча, теперь Бар-Йосеф светился весельем и радостью и, активно
жестикулируя, почти кричал:
- Аха! Так вот оно как произошло! Объяснить тебе? Объясню!
Ты Сатане молился?
- Я? - искренне удивился и полуужаснулся Яков. Теперь,
когда надобность противостоять вечному давлению Святого отпала,
вместе с душевным покоем к нему вернулась и естественная для
любого еврея бытовая религиозность.
- Ты, ты! Кто кричал "Слава Сатане!" буквально на этом же
месте?! Аха, точно вспомнил?
- Причем тут?.. - робко спросил красный, как рак, Меньшой.
- Как при чем? Тебе языковая практика нужна была? Вот,
говорит тебе Сатана: бери, пожалуйста, пользуйся. Может, еще и
деньжонок перепадет. Ты же богатства тоже просил? - Нет, Яков
не просил у Сатаны богатств. Только - овладеть языком. Но
возражать не посмел. Тем более, что мало ли о чем он не молился
вслух? В душе-то разбогатеть кому не хочется... - Вот, говорит
Сатана, Яков, и язык держи, и деньги. Дарю, как могу.
По-другому, извини, не умею.
Якову показалось, что интонацией и жестами брат
передразнил сейчас не Дьявола, а кого-то... кого-то из
знакомых. И похоже, а все равно как-то не сообразить сразу -
кого...
Тут в дверь постучали, и всунулась голова Шимона:
- Можно войти? - задал он свежевыученный египетский
оборот. И Яков, обычно тихий ребенок, но позволяющий себе
иногда чудовищно хамские выпады, видимо, не понимая их хамства,
властно отрезал своим птичьим голосом:
- Зайдешь через четверть часа.
Глава 19
В этом есть что-то не то
БГ
Через четверть часа после объявленного начала концерта
сцена, как и следовало ожидать, оставалась пуста. Так что они
зря боялись опоздать. Ловцы "лишнего билетика" все еще рыскали
в радиусе двух остановок метро. Толпа безбилетников безуспешно,
но упорно продолжала штурмовать двойное оцепление милиции
вокруг стадиона. Их рвение можно было понять: кумир, два года
проторчав за океаном, вернулся, чтобы дать один-единственный
этот концерт и умотать обратно.
Но прошло еще десять минут, а сцена все пустовала. Это уже
смахивало на неуважение к публике, и последняя - довольно
бесцеремонная, перенесшаяся сюда большой частью прямо со
ступенек Казанского собора: хипы, панки, блудные студенты -
свистом и топотом принялась выражать свое недовольство. Да и
слушатели более высокого уровня (в том числе и по
местоположению, так как, придя на дефицитное зрелище из
престижа, сели подальше, где звук потише и вид помельче) начали
беспокойно аплодировать. Прошло еще пять минут. Никто не
появился. И среди зрителей - тех, что устроились на полу
поближе к сцене, и тех, что в мягких креслах от нее подальше -
стало расти беспокойство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11