И тут мой друг признался, что на полпути между Землей и Кумой имеется
планета, на которой сейчас обитает лишь один ученый - куманиапин. Однако
никаких вилл и коттеджей там нет. Там есть здание бывшей тюрьмы,
переоборудованное в научный центр по изучению одиночества. В том здании
идеальная тишина, а кругом - джунгли, в них звери беспощадные. Для
колонизации та планета непригодна. Тюрьма же была воздвигнута специальной
технической экспедицией по приказу судебной комиссии. В эпоху жестокого
средневековья туда ссылали тяжелейших преступников. Посадят их в старинный
звездолет тихолетный - и везут туда, и рассаживают по звуконепроницаемым
камерам.
- Юрик мне бы такое наказание со строгой звукоизоляцией! Мне бы такое
средневековье! А как та планетка называется?
В ответ Юрий певуче и невнятно произнес какое-то длинное слово.
- Как? Как? - переспросил я.
- Ну, это, если перевести, у нас так одна богиня судебная зовется -
вроде вашей Фемиды. И планету так окрестили.
- А большие сроки тем уголовникам давали?
- Очень громоздкие! Даже до трех месяцев, если на земное время
пересчитать. Были случаи схождения с ума, были случаи погибельного
бегства. Слава богу, что все это - древняя история.
- Дальше, дальше рассказывай, - потребовал я.
- Когда тюрьму отменили, туда, на Фемиду, отбыла специальная бригада
от Академии Всех Наук и организовала там филиал куманианского института по
изучению одиночества. И назвали это так: Храм Одиночества. В погоне за
одиночеством, чтобы сотворить ценные рефераты на эту тему, на Фемиду
хлынули ученые - одиночествоведы, они по четверо в каждой камере
угнездились.
- Не очень одинокое одиночество, - съехидничал я. На ушибах - учатся,
- продолжал Юрик. - Такое перевыполнение было признано антинаучным, и
ввели новое правило: в Храме Одиночества для полного освоения одиночества
имеет право обитать только один научный работник. Сейчас там работает над
диссертацией один известный одиночествовед, но на Куме летают слухи, что
скоро тема будет закрыта и после него на Фемиду никого не пошлют.
- Значит, опустеет этот райский уголок! Вот бы мне туда!
- Не шутействуй, Фима! Ведь Фемида - самое страшное место во всей
Вселенной! Тогда на этом и кончился наш разговор. Я его отлично запомнил.

6. Я О СЕБЕ
Однако что же это о себе я помалкиваю?
Есть и для скромности предел,
Не скромничай до одури, -
Иначе будешь не у дел,
Зачислен будешь в лодыри.
Я рос в шумно-культурной семье. Отец и мать - пианисты. Туше у отца
очень сильное. До ухода на пенсию он вел музыкальные кружки в различных
клубах, а днем упражнялся на рояле дома; мать, наоборот, днем преподавала
музыку в школе, а домашний инструмент использовала по вечерам,
совершенствуя стиль игры. Мало того, в квартире нашей обитает тетя Рита,
по специальности - дура. Это было ее амплуа, она на эстраде изображала
этакую симпатичную дурочку. Партнер задавал ей вопросы, а она в ответ
хохотала глуповатым смехом и заражала публику неподкупным весельем. То был
ее коронный номер. Дома она, чтобы не утерять квалификации, ежедневно
упражняется в смехе - даже выйдя на пенсию.
Родители намеревались пустить меня по звуковому руслу, но вскоре
убедились, что музыкальным слухом я не обладаю. Иногда мне хотелось, чтобы
у меня вообще слух отсутствовал, - так нервировал меня шум домашний.
Помню, когда я учился во втором классе, во время медосмотра врач спросил
меня, нет ли жалоб на здоровье. Я ответил, что есть жалобы на уши: нельзя
ли меня как-нибудь оглушить медицинским способом? Медик рассердился,
сказал, что такие шутки неуместны.
К музыке у меня особое отношение, да и вообще ко всякому шуму. Думаю,
тут трусость виновата. Когда мне было шесть лет, родители снимали дачу в
поселке Мухино. Там в роще стояло полуразрушенное каменное строение -
Барский дворец, как именовали его местные жители. Все родители-дачники
запрещали своим детям ходить туда; говорили, что там опасно. Но именно в
такие запретные места и тянет мальчишек. Однажды мой двоюродный братец
Женька, которому было уже одиннадцать лет, милостиво пригласил меня
побывать с ним в Барском дворце. И вот по выщербленным ступеням вошли мы в
бельэтаж, в небольшой зал. Пол там был завален битыми кирпичами, пахло
плесенью. Часть сводчатого потолка отсутствовала, и в большущую дыру виден
был второй этаж. Уцелевшая часть свода нависала над нами. Казалось, что
она вот-вот на нас обрушится. Я встал у окна, чтобы сразу сигануть в
оконный проем, когда начнется обвал. Женька догадался, что мне боязно, и
молвил презрительно:
- Эх, Фимка, да ты трусяга!
Осенью того же года, когда родители со мной вернулись в город, я
однажды, набегавшись во дворе, уснул на кушетке возле рояля. Мне
приснилось, что я опять в Барском дворце и надо мной нависает кирпичный
свод. И вдруг послышался грохот. Я проснулся от страха, - а это,
оказывается, отец присел к роялю и начал наигрывать что-то очень громкое,
только и всего. Но с этого дня я невзлюбил всякую музыку. Правда, меня и
прежде к ней не тянуло - но теперь она стала вызывать во мне какой-то
подсознательный страх.
При всем моем особом отношении к музыке родителей своих я люблю. Они
люди добрые. Добрые к людям, добрые к животным. В те годы они частенько
приводили с улицы бродячих собак, приносили бездомных кошек. Но животные у
нас долго не задерживались - из-за музыкального шума. Поживет-поживет у
нас какой-нибудь барбос, откормится, наберет нужный ему Вес, а потом -
выведет его отец на очередную прогулку, и драпанет пес без оглядки, в
надежде найти себе более тихую обитель. И кошки тоже не приживались.
Исключением был кот Серафим (сокращенно - Фимка). Тихий был, степенный,
воровал только в исключительных случаях. Музыки боялся, смеха тоже; как
тетя Рита начнет хохотать - он на постель или на диван прыгает, на спину
ложится и уши передними лапками зажимает. А из дома не убегал, хоть и имел
эту возможность; весной, в пору кошачьих свадеб, его во двор гулять
отпускали. Родители за верность дому очень его уважали, и меня из уважения
к нему тоже Серафимом назвали. Отец потом мне рассказывал, что когда он с
матерью пришел в загс меня регистрировать, то делопроизводительница
поначалу не хотела такое имя в метрику вписывать, потому как был некий
лжесвятой Серафим Саровский, которому царь Николай Второй
покровительствовал. Но отец ей толково объяснил, что мне в честь кота имя
дают, и тогда регистраторша сказала, что это вполне законно.
Этот кот памятен мне и тем, что благодаря ему я еще в ранние школьные
годы смог проявить свои изобретательские способности. Зная, что Фимка не
меньше меня страдает от шума, я, из чувства солидарности, решил облегчить
ему жизнь. Замерив длину его ног и туловища, я соорудил фанерную конуру;
изнутри, для звукоизоляции, я обил ее старым ватином и отчасти - мехом,
использовав для этого свою шапку-ушанку. Родители отнеслись к этому
отрицательно. К сожалению, и мой тезка - тоже. Он обходил стороной это
уютное звукоубежище. А когда я попытался втолкнуть его туда, он зашипел на
меня. Надо думать, тут сказался возрастной консерватизм.

7. СЛУЖЕБНЫЕ НЕВЗГОДЫ
Задача ИРОДа - путем усовершенствования бытовой и прочей техники
устранять из повседневного быта всяческие стрессовые ситуации и тем
способствовать продлению жизни людской. Профиль института весьма широк, в
нем много отделов, секций и подсекций. Я - сотрудник секции, где
проектируются приборы бытовой безопасности. Но не о своей работе поведу я
сейчас речь.
Рядом с моей секцией находится Отдел Зрелищ. Не так давно сотрудники
этого отдела разработали проект четырехэкранного кинозала. Кому-из вас не
приходилось, польстившись на интригующее название фильма и честно купив на
него билет, быстренько убедиться, что картина скучна, что актеры играют
плохо, что деньги потрачены вами напрасно? Некоторые зрители в таких
случаях устремляются к выходу; другие, зевая и чертыхаясь, сидят до
последнего кадра. Но и те, и другие покидают зал с чувством раздражения -
а это, как известно, сокращает сроки нашего бытия. А теперь, уважаемый
читатель, порадуйтесь проекту ИРОДа.
Вы входите в просторный зал. На каждой из четырех стен - по экрану.
Кресла - вращающиеся; так надо. Между ними - интервалы; так нужно. В
подлокотнике каждого кресла - четыре кнопки. В начале сеанса все сиденья
повернуты к экрану No 1. Вы садитесь, надеваете наушники, нажимаете кнопку
звукоприема No 1. На экране - фильм из жизни молодого ученого. Он хочет
подарить миру свое изобретение, но его соперник вставляет ему палки в
колеса. Однако с самого начала ясно, что справедливость восторжествует, и
вам эта ясность почему-то не нравится; ведь вы знаете, как тернист путь
каждого изобретателя. Огорчает и то, что роль молодой (по замыслу
драматурга) подруги ученого исполняет престарелая жена режиссера.
Играя девушку влюбленную,
Надев роскошный сарафан,
Старушка - дама пенсионная,
Кряхтя, вползает на экран.
- Опять эту мымру вытащили! - бормочет зритель, сидящий справа от
вас, и делает поворот на 45 градусов влево. Зритель же, сидящий по левую
сторону, делает поворот вправо. "А я рыжий, что ли!" - мелькает у вас
мысль, и вы поворачиваетесь сразу на 90 градусов и нажимаете
соответствующую кнопку звукоприема. У вас перед глазами и ушами -
детективная погоня за дефективным негодяем, похитившим из частной
коллекции полотно Айвазовского. Под бодрую песню о трудных буднях милиции
каскадеры мчатся по улице, ставят свои машины на дыбы, лавируют между
автобусами. "Все ясно, не уйдет сукин сын от погони ", - догадываетесь вы
и, совершив новый поворот, приступаете к созерцанию кинокомедии. Там
происходит что-то очень смешное. Заливистым молодежным киносмехом смеется
изящная девушка в джинсах; добротным крестьянским смехом смеется ее мать с
подойником в руке; бодро хохочет молодой человек спортивно-физкультурного
вида. Но это им смешно, а вам почему-то скучно. Дабы не чувствовать себя
тупицей, лишенным чувства юмора, вы совершаете еще один поворот - и вот
перед вами фильм из жизни животных, заснятый при помощи дальнозоркой
оптики. Медведица со своими потомками расположилась на лесной полянке;
бобры заняты сооружением плотины; олени пасутся в тундре. Все очень
разумно, всему веришь, К тому же животные не знают, что их снимают, и
поэтому, в противоположность актерам, ведут себя очень естественно.
Радуясь достижениям киноискусства, вы с интересом смотрите фильм до конца
и покидаете зал с чувством удовлетворения. Никаких стрессовых ситуаций!
Сами того не замечая, вы сберегли частицу своего здоровья, продлили свою
жизнь! А кто вам в этом помог? Вам помог ИРОД! Увы, уважаемые читатели,
должен вам сообщить, что проект 'этот положен в долгий ящик. До его
обсуждения все ироды - в кулуарных разговорах - толковали о том, что это -
крупное достижение, которое приумножит славу ИРОДа. Но вот настал день
обсуждения - и первым выступил Герострат Иудович, наш директор. Он
признал, что сама по себе идея прогрессивнопрекрасна, но тут же трусливо
добавил, что ее осуществление встретит свирепое сопротивление актеров и
что даже некоторые отсталые зрители будут недовольны. За ним слово взял
наш почтенный завлаб Афедрон Клозетович и долго бубнил о том, что
строительство нового кинотеатра потребует колоссальных расходов, а это,
учитывая хозрасчетные взаимоотношения, приведет к финансовому краху ИРОДа.
После этих двух речуг стали выступать рядовые ироды, и каждый находил в
проекте какой-нибудь недостаток; обсуждение превратилось в осуждение.
Придя домой, я обо всем этом рассказал Насте, и она озарила меня улыбкой
No 16 ("Нежное сочувствие"). Но потом спросила, сказал ли я там что-нибудь
в защиту этого проекта. Я признался, что ничего не сказал.
Ночью приснился мне Юра Птенчиков. Он слезно просил меня сотворить
стихотворение, состоящее сплошь из осудительных слов. Проснувшись, я сел
за стол и стал слагать строфы. К полудню стихотворение было готово, я
переписал его начисто, и когда на следующий день, в воскресенье, Юрик
пришел к нам в гости, я прочел ему свой труд. Мой друг мгновенно выучил
его наизусть. Он был в восторге, он заявил, что заимел ценное научное
пособие. А вот Настя была недовольна. Она сказала, что лучше бы мне было
на совещании в ИРОДе честно высказаться прозой, чем исподтишка кропать
такие стихи. И тогда я решил всенародно опубликовать свое критическое
творение - и тем доказать себе и другим, что я не трус.
В понедельник я явился в ИРОД раньше обычного и поспешил в
демонстрационный зал, где висела свежая стенгазета "Голос ИРОДа". Видное
место в ней занимала передовица Герострата Иудовича "Усилим взлет
самокритики!". Поначалу решив, что мое стихотворение будет куда больше
способствовать такому взлету, я хотел налепить его на передовицу - и
извлек из портфеля рукопись, а также тюбик с клеем и кисточку. И тут мне
стало боязно, по спине пробежал холодок. Похоронить под своим творением
статью директора я не решился, я наклеил рукопись на какие-то заметки в
нижнем углу стенгазеты - и отошел в сторонку, дабы поглядеть на дело ума и
рук своих. На фоне машинописных листков моя рукопись резко бросалась в
глаза. Подписи под ней я не поставил, - но ведь все ироды знают, что
только один я во всем институте пишу стихи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13