Он подкатил сапогом Клаве консервную банку:
– Кинь.
Клава подбросила резко вверх.
Муса выстрелил навскидку. Банка завертелась в воздухе, упала в конце двора. Клава подошла, подобрала. Пуля пробила отогнутую крышку.
Муса посмотрел, покачал головой:
– Ай, плохо. Надо – центр. Давно практик нет, – объяснил он очень любезно. – Надо практик: ты – колоть, я – стрелять. Каждый – свой.
И закончил разговор:
– Работай, не рыпай – жить хорошо. Свободно. Пленный – подвал, тебе – комната. Хочешь – женись. Такой красивый – жена любить. Поклонись Аллах. Мы нация не смотрим. Поклонись Аллах – будешь мне брат.
И ушёл, ступая мягко. Такой походкой легко ходить по горам.
Клава не знала, что свой слишком ломаный язык он немножко выдумал как поэт: потому что патриот не должен слишком знать ненавистный язык врага!
Ночью Клаве приснился не её Виталик – Муса.
Муса её уносил, она отбивалась, он смеялся:
«Ты – кричать, я – хватать. Каждый свой. Надо практик!»

* * *
Мелкие планетяне заняты исключительно собой. Те, которые считают себя разумными и склонны к абстрактному мышлению, иногда ненадолго отвлекаются и воспаряют мыслями к Богу – такому, каким они Его воображают – и к смыслу жизни. Но быстро возвращаются к своим промыслам: поесть и размножиться. И это их занимает! А когда им нужно нечто возвышенное, они создают искусство, в котором воспевают занятия размножением, а заодно и еду вместе с питьем.
А Господствующее Божество личной жизни лишено совершенно. Оно обречено наблюдать за суетой всевозможных существ.
Иногда даже вмешиваться со скуки. В определенном смысле это интересно. Как интересно сидеть на трибуне, когда играется хороший матч. Но матч всегда заканчивается финальным свистком и публика расходится по домам и барам. А если бы заставить смотреть футбол непрерывно?! Взвыл бы и самый яростный болельщик.
Иногда болельщики вмешиваются: кидают на поле разные предметы – от петард до пустых бутылок. Божество тоже иногда вмешивается. Но ещё менее регулярно. Чтобы не потерять остатки интереса к бесконечной игре.
Каково это – заниматься собой? Божество видит насквозь любое существо, знает все тайные помыслы и скрытые чаяния – но Оно не испытало Само, что значит чаять, что значит несбыточная надежда, что значит страх ожидания неминуемого конца – и потому не в силах Оно по-настоящему понять, что же это значит – заниматься собой? Да, Оно довольно-таки всемогуще и абсолютно всеведуще – и фактически лишено Самого Себя.
Что бы Оно чувствовало, воплотившись в Клаву, которая каждую минуту может быть разоблачена? Божество знает, что Ему всегда гарантировано бессмертие, что невозможно Его ни ранить, ни причинить боль – и как же существовать, если гибель грозит каждую минуту, что враги могут предать мукам, которые хуже смерти?! Как же ей хватает храбрости рисковать каждую минуту собой?! Господствующее Божество никогда и ничем не рисковало, Оно не знает, что это такое. Зато и лишено собственной жизни и занято только тем, что наблюдает страдания и риски малых существ.
А если попробовать?! Если однажды решиться?!..

* * *
Импорт – дело рискованное. Сергей Пустынцев вез в Петербург и дальше в Россию обыкновенные фрукты, а страсти вокруг бушевали почти как вокруг фрахтов оружия и наркотиков. Потому что в мире гораздо больше фруктов, чем покупателей на них, особенно в обедневшей России.
Страсти молодят, если бы не доходили до смертоубийства.
А так пришлось привыкать бояться. В прошлой скучной и бедной жизни Пустынцев никого и ничего по-настоящему не боялся, а теперь привыкал чувствовать себя дичью, в которую каждую минуту может пустить пулю вездесущий и безжалостный охотник.
После того, как Пустынцев встретил в маленьком кафе подростка, который предупредил о покушении прямо ближайшим вечером – и предупреждение сбылось, Пустынцев стал бояться вдвойне.
Он вспоминал мальчишку из кафе – и желал его найти.
Чтобы порасспросить подробно про своих убийц. Он заглядывал почти каждый день в то кафе – но не встречал ни мальчишки, ни девочки, которая была с ним. Девочка, кстати, высокого класса. Такую стоит поискать саму по себе.
Но не встречал. И бармен ничего не знал о них – случайная парочка, не завсегдатаи. Мальчишка исчез – и это возмущало: уж если за свои деньги Пустынцев обречен чувствовать затылком прищуренный глаз снайпера, то, пока жив, он должен хотя бы исполнять любую свою прихоть. А он желает мальчишку найти! Так как же смеют ему препятствовать – люди, обстоятельства, сама судьба?!

* * *
Если бы Господствующее Божество так же носилось с Собой, как истеричные планетяне, которые только и умеют, что жаловаться на жизнь и жалеть себя, как бы громко на всю Вселенную рассетовалось Оно на Свою судьбу, на вечное одиночество, на непрерывные ограничения Своего всемогущества! И гулкий Космос откликнулся бы раскатистым эхом. Но Оно не жалуется.
Однако не любит Оно и слушать вечные сетования: ведь если уж терпит и ничуть не стенает Оно Само, то ничтожным тварям и Оно Само велело терпеть. Да и Космос не ответит эхом на их тихое вяканье.

* * *
Левон посещает подпольную секцию боевых искусств, почти секту, которая называется «Унибос». Смертельные удары секционеры отрабатывают только на чучелах, что, конечно, делает их подготовку немного условной.
Ваня со странным прозвищем Морький, растирая покрытые огрубелой кожей костяшки пальцев – следствие долгих тренировок «ударных поверхностей», любит повторять:
– На настоящем материале хочется поработать! На материале!
Занятия частично ведет сам мэтр по имени Акиро, хотя на японца он совсем не походит. Однако знать подлинные фамилии здесь считается моветоном. А черновую работу проделывает Колян – этот уж точно родился под родными осинами. Он же принимает плату за обучение: Акиро не снисходит до презренных подробностей жизни.
Между прочим, Аркаша Мудрик когда-то был бит двумя корейцами, после чего сам пошёл заниматься боевыми искусствами, а со временем, организовав собственное охранное дело, назвался мэтром Акиро.
Колян же и предложил наконец – то есть приказал, потому что от его предложений не отказываются:
– Что, ребятишки, а не пора ли на настоящую разминку?
Вроде как сдать зачеты.
И повел Ваню Морького, Левона и ещё Стаса Викинга с собой. Стас отличается белокуростью и тонкостью стана.
Колян провел их дворами, потом поднялся по черной скользкой от грязи лестнице и отворил чердачную дверь, обитую драным войлоком.
– Тут несколько подонков скучковались. Всех дружно переработайте в пыль. Масок я вам не дам, чтобы знали: свидетелей не оставлять.
– На материале поработаем! – взвизгнул Ваня.
Бродяги сидели вокруг поваленной двери, изображавшей стол. Семь человек, между прочим, так что бой предстоял настоящий.
Колян резко крикнул:
– Что, гады?! Поминки по себе справили?!
Первым выскочил Ванька и ударил ближайшего бродягу, успевшего подняться навстречу. Бродяга свалился сразу. Остальные бродяги, увидев, что дело серьезное, вскочили.
Левон наметил себе тощего, но длинного детину в продранной дубленке. Детина схватил бутылку и готов был защитить жизнь. Левон чуть развернулся плечом, качнулся – и бутылка скользнула вниз по плечу, а Левон ударил всей растопыренной пятерней в нос и в глаза одновременно – детина мгновенно ослеп, потерял ориентировку и Левон опрокинул его навзничь простым ударом в грудь, а затем прыгнул двумя ногами на горло.
Ему казалось, вокруг всё движется замедленно, и только он действует и бьет быстро. Так же замедленно к нему повернулся маленький, но седой сморщенный оборванец.
– За что, сынок?
И заслонился ручкой, в которой был зажат какой-то ножичек.
Левон перехватил запястье, резко потянул на себя, другой рукой схватил за локоть – и переломил руку об колено как палку. И тут же рубанул сверху по склоненной тощей шее. Ну что – жив ещё кто-нибудь?! Тогда добить! Никого из манекенов в вертикальном положении не осталось.
Колян сказал негромко, но все услышали:
– Отбой, ребятки. Но ещё зачисточку, пожалуйста. Чтобы без свидетелей. Каждый – своих.
Он достал пистолет с навинченной на дуло широкой муфтой. Глушитель – понял Левон. Колян протянул орудие Ваньке:
– Сделай сам и передай товарищу.
Так они и исполнили друг за другом.
– От имени страны и народа – спасибо, – пародируя генерала на плацу, объявил Колян. – Избавили любимый город от нескольких подонков. Чище будет.
Совесть тут оказалась совсем не при чём – не включилась. Левон вспоминал в подробностях, какой он был молодец: как быстро и точно бил. Попробовал раз – получилось. Значит сможет и в другой раз.
На следующий день Левон проходил по Невскому – и смотрел вокруг с совсем новым чувством. Раньше присутствовало всегда пусть очень легкое, но опасение: а вдруг привяжутся какие-нибудь – хоть безыдейные хулиганы, хоть идейные фашисты. Конечно, занятия «унибосом» внушали определенную уверенность в себе, но только после вчерашнего чистилища на чердаке он узнал о себе самую важную и утешительную весть: в нем сидит великий боец и он сметет с пути всякого, кто только осмелится! И так легко сделалось, так хорошо, так весело жить. Словно впервые ощутил настоящую свободу.
Левон ничуть при этом не догадывался – довольно-таки странная наивность – что верховный мэтр Акиро отнюдь не считает Левона и остальных свободными. Наоборот, он уверен, что теперь-то они повязаны. Повязаны кровью – самым крепким способом. И Колян совершенно уверен в том же самом.

* * *
Самая заветная страсть каждого из землян, по крайней мере, каждого из земных мужчин – стать сверхчеловеком. При этом всякий хочет сверхчеловечности исключительно для себя.
Более деятельные и решительные ходят на разнообразные курсы и тренируются, другие просто смотрят кино и отождествляют себя с героем, красиво расшвыривающим противников оптом и в розницу. Желание прямого физического торжества превосходит, пожалуй, даже желанье славы. Да впрочем, эти два желания отлично сочетаются и дополняются одно другим.
И это совершенно понятно. Потому что жить в постоянном страхе быть униженным, ограбленным, убитым невыносимо. Значит, надо быть уверенным, что никакие опасности больше не грозят. А кому не грозят опасности? Только сверхчеловеку.
Большой популярностью пользуется поэтому история Гулливера среди лилипутов, но о приключениях Гулливера среди великанов не желает вспоминать никто.
Ну а от боевых искусств хочется идти дальше: овладеть телепатией, искусством передвигать предметы взглядом и поражать врагов на расстоянии, переходить в другие измерения и уравняться в конце концов с самими богами. Сверхестественные способности – самый великий соблазн, которым можно прельстить человека. Даже золото – значительно менее заманчиво.
Конечно, наблюдать подобные порывы довольно развлекательно. Получается почти футбол. Куда развлекательнее, чем рассматривать упорядоченную жизнь пчелиного улья, где каждая особь знает свое место и свою обязанность – и не пытается превзойти соседок по коммуне. В результате, наблюдая пчел, можно разглядеть разве что балет, где роли расписаны заранее.
А неизбежный отсев, который происходит при непрерывных столкновениях человеков и сверхчеловеков, только обостряет чувства бойцов – и делает зрелище интереснее для Господствующего Божества. Люди то и дело умирают от всевозможных болезней, включая даже аппендицит, так почему же нужно особо печалиться о насильственной гибели? Если задуматься, то ранний инфаркт куда насильственнее, да и встречается несравненно чаще.
Так что пускай мелкие планетяне карабкаются друг на друга и норовят сбросить тех, кто успел залезть повыше – получается очень интересное подобие живой шевелящейся пирамиды. И хорошо, что дела им нет до того, что в масштабе Вселенной и пирамида, и сама планета, служащая подножием живой пирамиде, бесконечно мала и стремится вовсе к нулю. Ведь планетяне интересны именно тем, что принимают себя всерьез.
Да и Оно Самоё – если бы не было Господствующим Божеством, не пользовалось Своими естественными преимуществами, но имело бы несчастье оказаться в облике планетянина или планетянки – разве Оно смирилось бы с ролью незаметной работницы-пчелы в этом человеческом улье?! Нет, конечно же! И Оно бы тоже стремилось выбиться в сверхчеловеки.

* * *
Людмила Васильевна восприняла рассказ дорогого Денисочки о его вещем сне во многом изобразительно: она попыталась представить, как должен быть одет любимый сыночек, чтобы достойно предстать в виде Сына Божия. Белые одежды на библейский манер заманчивы – но непрактичны в петербургском несносном климате. Смокинг при бабочке более подходит вундеркинду со скрипочкой. Русская рубашка и смазные сапоги отдают есенинщиной…
Отвлекаясь от костюма, Людмила Васильевна не могла без гнева думать о своем муженьке. Не поверить в высшее предназначение единственного сыночка – каким же извергом надо быть!
И потом – мужчины всегда ревнуют, потому что не уверены до конца в своем отцовстве. Мать – всегда мать, и ни один самый божественный отрок не обходился без земной матери. С отцом же сложнее. Если считать Дениса Сыном Божиим, то другой отец и не нужен, так что Игнат остается не при чём. Вот он и бесится. всё так понятно. Ей всё всегда понятно, она всегда всё знает и всегда права – а многие вокруг этого не понимают, и прежде всего, конечно, муженек…
Но если вернуться к костюму, приличному теперь её ненаглядному Денисочке. Крылатка! Пушкинская крылатка – вот то, что нужно. Тут и что-то напоминающее настоящие крылья, и намек на свободные одежды библейских времен – и в то же время достаточно тактично и необычно одновременно. Теперь – цвет. Черный не подходит. Яркие тона – красный, желтый – слишком вызывающе. Синяя крылатка. Насыщенный синий цвет – не голубой, потому что голубой цвет почему-то сделался неприличным, а насыщенный синий – как очень южное небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44