.. Ладно, хватит об этом, спи!
Ксюша, закусив губу, рассматривала бледное, нервно подергивающееся
лицо Олега. Ох, неладное с ним творится, непривычно он себя ведет. И
говорит непривычно. Вот, хотя бы про Переплута... Темная ведь история,
непонятная совершенно. Имя это поминается несколько раз в источниках
христианской эпохи (сетовали священнослужители, что, дескать, по сию пору
поклоняются нечестивцы этому самому Переплуту: брагу пьют из турьих рогов,
пляшут, - одним словом, беса празднуют). А больше сведений о нем нет
никаких. Что это за бог был такой, как выглядел, - ничего не известно.
Кто-то из корифеев, правда, предположил, что Переплут и Семаргл - одно и
то же, потому что вместе они нигде не упоминаются. Но это же просто
бездоказательная догадка... А Олег так безапелляционно это утверждал,
будто и сомнений тут никаких не может быть. Не похоже на него, совсем не
похоже. И горячится он без причины, и вспышка эта нелепая... Видно,
действительно очень устал. С чего бы? Уж не от нее ли?
Страшно... Спросить бы, да только как про такое спросишь?
Она немного подумала - как, но ничего путного не придумывалось, в
голову лезли всякие неприятные и ненужные мысли, и, неожиданно для самой
себя, Ксюша вдруг заговорила совсем о другом:
- Слушай, а ведь ты мне так и не ответил вчера... Вот во всяких там
сказках, легендах - если заброшенная церковь, так в ней обязательно
заводится нечистая сила. Почему?
- Заводится? - Олег скосил на нее влажно блеснувший глаз. - Может и
заводится. Только что прикажешь считать нечистой силой? - Он отвернулся. -
Давай утром об этом поговорим, Ксеня. Плохая это тема для ночного
разговора, честное слово - плохая.
Ксюша повздыхала невесело, однако спорить не стала - завозилась,
примащиваясь поудобнее, ткнулась носом Олегу в щеку (это вместо "спокойной
ночи") и вскоре заснула.
Она спала спокойно, только время от времени сильно вздрагивала всем
телом - совсем как свернувшийся в кубле из мохерового шарфа звереныш. А
кстати, как он там?
Олег приподнялся - осторожно, чтобы не потревожить Ксюшу; вгляделся в
прозрачный сумрак. Ничего, спит звереныш, хотя шарф ему явно маловат:
передние лапы не помещаются. Странноватыми показались Олегу эти лапы,
слишком длинными для такого тельца. И вроде согнуты они как-то не так, и
толстые очень, и форма их какая-то не такая... хотя... Может быть, такие
лапы и должны быть у маленького волчонка?
Олег твердо решил не засыпать больше в эту ночь. Почему? Этого он и
сам не знал. Как не знал и того, на секунду ли сами собой прикрылись его
изнемогшие в тяжкой борьбе с сонливостью веки, или прошло несколько часов,
прежде чем удалось разлепить их вновь? Последнее, пожалуй, вернее. Потому
что в часовне снова все изменилось.
Исчез смутный вкрадчивый полумрак, исчезла сырость и затхлость, даже
комары исчезли, прекратили свое выматывающее душу нытье. Воздух был
холоден, резок; светлее не стало, но окружающее непостижимым образом было
доступно зрению - все, до мельчайших подробностей. Может, уже утро? Нет...
И что-то еще, какая-то тревожная перемена затаилась совсем близко,
вот тут... Какая? Олег понял это не сразу, а когда понял, сердце ледяным
комком оборвалось у него в груди.
Ксюши рядом не было.
Олег вскочил, взгляд его заметался, зашарил вокруг. Безрезультатно.
Нету ее в часовне, нету, нету... Господи, да где же она?! Стоп. Давай-ка
без новых истерик. С чего ты, собственно, всполошился? Мало ли зачем
человек может выйти ночью... Ночью. Среди бесконечных болот. Встать
тайком, не разбудить близкого человека, которого уже давно перестала
стесняться, встать и уйти туда, наружу, где страшно. Это Ксюша-то? Черта с
два!
Олег снова беспомощно огляделся, позвал - сначала тихонько, потом
сорвался на крик:
- Ксеня! Ксенюшка!
Не отвечает. Зато завозился в своем кубле волчонок, заскреб лапами,
поднимаясь. Да нет, какой там волчонок...
Огромная черная тварь нелепо и жутко вскинулась над полом, сверкнула
железным оскалом.
Олег медленно пятился, пока не почувствовал затылком набухшую ледяной
влагой штукатурку. Тело сотрясала омерзительная мелкая дрожь,
оглушительные удары сердца взламывали грудь и виски, между лопатками
потекло холодное, липкое. "Вот и довелось испытать настоящий ужас" -
промелькнувшая мысль поразила своей нелепостью и, как ни странно, немного
успокоила.
А это, вздыбившееся посреди часовни (и ни названия-то ему, ни имени
не подобрать!), постояло, подергивая тяжелой остроухой головой, неуклюже
шагнуло, опираясь на бесформенные, негнущиеся передние лапы... И вдруг
круто осело назад, выпростало их из-под себя, и развернулись они огромными
черными крыльями, взмахнули, погнали по часовне волны неожиданно горячего
и плотного ветра. С сиплым шипением чудище обернуло к Олегу щерящуюся
хищную пасть, полыхнуло в лицо мрачным багровым пламенем глаз, и вновь
невыносимый ужас ледяными тисками сдавил Олегово горло: он понял.
Так вот ты какой, бог Переплут, славянское подобие крылатого пса
Семаргла! И ведь уже случалось видеть на старинных орнаментах, даже среди
барельефов на стенах древних православных храмов двулапое, двукрылое
собакоголовое существо.
Но не зная наверное, что это - ты, не зная сути твоей, разве можно
было угадать, что пращуры видели в тебе не пса, что треугольнички, часто
изображаемые рядом, - это не символы нарождающихся ростков? Ведь острыми
бывают не только ростки...
Нельзя, нельзя познавать историю, хитроумно складывая жалкие осколки
безвозвратно разбитого в убогую мозаику, где зияющие пустоты заделаны
известным, но неуместно чужим. Чем так - лучше никак.
Страшно, как страшно! Все ближе железнозубый оскал древнего чудища,
смрадные выдохи уже обжигают лицо... А где-то снаружи, в мире невесть
почему восстающих от тысячелетнего небытия мрачных и темных сил, - Ксюша.
Беспомощная, беззащитная, одна. Господи!
Что это? Показалось, или замерла, отшатнулась надвигающаяся тварь?
Испугалась? Имени Господа - испугалась? "Вот так и становятся верующими" -
снова до нелепости неуместная мысль... А пальцы уже рвут рубаху,
обшаривают грудь в поисках бабушкиного крестика. Маленький кусочек
почернелого серебра, помоги, помоги, спаси!
Не спасет. Затряслось при виде его исчадие прошлой веры, да не от
страха - от хриплого клокочущего рыка - хохота. Крест без искренней веры
не защита - кощунство. Хотел оборониться, - сделал хуже, чем было, вконец
озлил древнего. Нехристь, превративший освященный крест в бездельное
украшение... Кощунство. К вере отцов равнодушный и к прародительской вере
почтителен быть не может. Нельзя обороняться непонятым, нельзя!
А чем можно? Ножом? Может быть, подступившее уже чуть не вплотную
чудище - не бог, а неведомый зверь из плоти и крови? Мало ли что может
водиться в этих дремучих болотах. Может, пращуры творили своего Переплута
с натуры? Зверь... А лик на стене? А грозившая с вечера кулачком крыса?
Нет, не зверь это, не бывает зверей с железом в алчущей пасти. Значит,
бессилен против него нож. А хоть бы и не так - все равно ведь нету его,
ножа, он остался на полу возле их с Ксюшей ложа, не достать его... Так
что, смерть?
А Ксюша?! Нет, нельзя, не хочу! Думай, ты, кретин, делай же
что-нибудь, сейчас будет поздно!!! Ведь это же злой! Вчера - помнишь? -
старушка... заклятия против злых... Ну, ты же помнишь, давай!
Почти расплющиваясь о стену в безнадежных попытках отшатнуться от
жаркого оскала, от парализующих волю пламенеющих глаз, Олег забормотал
услышанное вчера. Губы его немели, отказывались повиноваться, голос
постыдно и жалко срывался на всхлипы, но он шептал, плакал, бредил:
Ты, неведомый, смутный,
Не подходи, стой.
Яви свою суть.
Стань сам собой,
Ты, злой!
Сам на себя свое зло
Обороти.
Змием, свой хвост угрызающим,
Будь, будь.
Дымом развейся, не заступай
Путь, путь.
Уйди от меня, уйди,
Сгинь, сгинь, пропади!
Честному - честь,
Честному - плоть,
Честному - жить.
Злобному - зло! Зло!
Пропади!
А чудище не хочет сгинуть-пропасть. Наоборот, оно словно еще выросло
под Олегову скороговорку, еще отчетливее забугрились его могучие мышцы...
Да что же это, почему?!
А почему ты решил, что должно быть иначе?
Почему ты решил, что можешь знать, кто был злым, кто - честным для
выдумавшего произнесенное тобой? На что ты посмел рассчитывать, снова
бессмысленно воспользовавшись плодами не своей мудрости? Дурак, дурак!
Конец. Вот это уже точно конец. Смерть. Скорей бы, скорей, чтоб
закончилась эта пытка ожиданием неминуемого... Ксюша, Ксенечка, бедная
моя... Да скорее же!
Почему оно не двигается? Стоит, огромное и непобедимое, стоит совсем
рядом, вот здесь, раскинуло крылья, не двигается... Стережет? Загнало в
угол и не выпускает, ждет. Чего, чего еще дожидается эта гадина, паскуда,
сволочь мерзостная?!
Олег не заметил, как бессвязный бред его мыслей прорезался
остервенелым криком, как животный ужас сменился звериным бешенством, и
бешенство это, неосознанное еще, помимо воли швырнуло его вперед - бить,
убивать, рвать в клочья зубами и пальцами.
Что именно произошло потом, он понял, только когда выскочил из
часовни, когда замер на миг, озираясь растерянно и безумно. Собственно, не
произошло ничего - Олег проскочил сквозь стоящее перед ним, не встретив
помехи: проклятая тварь оказалась бесплотной. Только вот где он оказался,
промчавшись через неведомое? В своем ли он мире теперь?
Вроде все то же было вокруг, а вроде и нет. Огромная луна так же
нависала над болотом, разлившимся широкой угрюмой водой, все так же легок
и чист ветер, все так же тихо кругом. Только что-то было иным, что-то
ускользающее, ничтожное, но бесконечно важное, главное...
Шелест травы под ногами - не тот шелест, странный он, непривычный. Не
та трава. Вкус воздуха чуден и нов - и воздух не тот. Даже тишина не та -
не бывает такой тишины.
А главное - там, откуда ворвался сюда Олег, не было Ксюши. Здесь же
она была, но была непостижимо - везде. Ее волосами пахли стелющиеся под
ноги травы; лунные блики мерцали в воде, как мерцали бы в ее глазах;
осторожный ветер постанывал тихо, но слышимо, как постанывает она, когда
во сне видится страшное, но проснуться нет сил...
Некоторое время Олег стоял, настороженно и недоуменно всматриваясь,
вслушиваясь, пытаясь понять и не понимая. Потом нетвердо и робко шагнул
было к воде, но тут же вскрикнул, крутнулся на месте затравленным зверем.
Сзади... Нет, показалось. Это просто шевельнулась своя же тень, подаренная
призрачным лунным сиянием. Бесплотная жуть не погналась, она осталась в
часовне. Если осталась вообще...
И снова пришлось постоять, пока не успокоилось сорвавшееся в бешеную
скачку сердце, пока не унялась дрожь в омертвелых ногах. И снова
осторожный шаг - подальше от часовни, к воде. Потому что стоять страшно и
нельзя, потому что надо идти, надо искать, искать...
Олег облизнул сухие горькие губы:
- Ксеня... Где же ты, Ксеня?
И словно в ответ на этот еле слышимый шепот, прямо перед ним с гулким
тяжелым всплеском взметнулась из неглубокой воды драконья голова на
короткой и толстой шее. Суетливые ручейки шустро сбегали с грубой замшелой
чешуи, огромные круглые глаза мерцали тускло и холодно, судорожно
подергивающиеся ноздри со свистом втягивали стылый и влажный воздух...
Глупо, как глупо было надеяться, что прошлое ожило, лишь чтобы напугать и
оставить в покое! Ничто еще не кончилось - это только начало.
Страшный рывок за ноги швырнул Олега лицом на траву, будто выдернули
из-под подошв землю, и будто теперь она тяжело проворачивается под ним,
царапая лицо жесткими стеблями. Упираясь кулаками, напрягшись до хруста в
костях, Олег сумел перевернуться, увидеть: то, крылатое, появившееся
первым, уже здесь. Вцепилась зубами в Олегову тень, урчит, упирается,
тащит за нее, как за продолжение ног, обратно в часовню... А потом
окружающее вдруг полыхнуло в глаза неистовым пламенем, рассыпалось искрами
и погасло.

Обморок продолжался недолго, но когда Олег снова обрел возможность
видеть и понимать, поблизости уже не было ни крылатого волка, ни
вынырнувшего из болота ящера. И Ксюши не было. А были стены часовни
вокруг, земляной захламленный пол, полумрак и знобкая сырость - и все.
Так, может быть, только что пережитый ужас был просто нелепым сном?
Нет. Олег не смог бы объяснить, откуда оно взялось, это ясное
осознание реальности произошедшего, - просто оно было и не оставляло ни
надежд, ни сомнений в своей безошибочности. Что-то еще должно было
произойти, что-то, к чему случившееся было только прелюдией.
Олег торопливо забарахтался: встать, успеть встретить назревающее
так, как подобает человеку встречать судьбу. Стоя. Но он сумел только
приподняться и сесть, привалившись к стене. На большее не хватило ни сил,
ни времени.
Теперь страшное случилось с полом. Почти посередине часовни
вспучивался округлый бугор, будто что-то прорастало там, рвалось наружу, и
спрессованная щебнистая земля в треске и стоне медленно поддавалась этому
настойчивому стремлению.
Вот бугор лопнул, разбрасывая обломки кирпича, комья глины, и из
вершины его выпятилось непонятное, заостренное, будто и впрямь непомерный
росток проклюнулся.
1 2 3 4 5