Королевская охота
Заведение “Ферма” было популярно среди астронавтов. Его предпочитали другим, более близким к Коллегии стораци-ям, а почему так, никто уже объяснить не мог. Возможно, когда-то некий прославленный капитан забрёл сюда с офицерами накануне рискованного полёта, рейс прошёл на редкость удачно, и с тех пор капитан стал сюда заходить перед всяким новым ответственным делом, а за ним потянулись другие, ибо трудно сыскать людей более суеверных, чем астронавты. Не исключено, однако, что “звёздных волков” привлекал контраст с той обстановкой, которая окружала их в полёте, поскольку “Ферма” была стилизована под старину, старину вообще, милую, добрую и уютную, когда на неё смотришь из безопасной дали столетий. Или, быть может, давний владелец “Фермы” подобрал ключик к натуре астронавта, да так и пошло, кто знает? Человеческие симпатии и антипатии куда менее поддаются анализу, чем условия Д-перехода вблизи тяготеющих масс.
Юл Найт умел оставаться незаметным даже в полупустом, как сейчас, зале. И он был терпелив охотничьим терпением своих далёких предков, которые уже в пору космических стартов, как встарь, высматривали звериный след и умели не торопиться, чего нельзя было сказать о тех, кого в эту пору подхватил бег научно-технического прогресса. Промедления и неудачи поиска не мучили Юла так, как они терзали Антона и, возможно, Лю Банга. Он сидел на деревянной скамейке за деревянным, локтями отполированным столом, скучающе потягивал пиво и рассеянно посматривал по сторонам. На “Ферме” привыкли к мальчишкам, которые приходят сюда восторженно поглазеть на знаменитых астронавтов, и никто не обращал на него внимания. На стене в дальнем конце зала, рядом со сбруей и хомутом, мерцал телевизор, который, по уверению хозяина, украшал жилище ковбоя не то в девятнадцатом, не то в двадцатом веке; этому не очень верили, но доисторический телевизор — вернее, его имитация — очень мило смотрелся рядом со сбруей и железобетонным, для засолки огурцов, бочонком, в котором действительно были настоящие, несингетические огурцы. Современности не было доступа на “Ферму”, исключая, конечно, еду и напитки, среди которых наряду со старинными кушаньями и питейными смесями предлагались все новинки прогресса, начиная со смоляных палочек и кончая коньяком замедленного действия.
Юл Найт ждал и был уверен, что его бесхитростное терпение будет вознаграждено, потому что из множества причастных к тайне людей кто-то обязательно забудет включить средство защиты, или потеряет его, или оно само сломает-’ ся. Иного по теории вероятности быть не могло, оставалось лишь подстеречь случай, не торопить его, постоянно находиться в тех местах, где удача наиболее возможна, что не так трудно сделать, поскольку сам факт секретности чётко очерчивает круг её носителей и выделяет пути их перемещения. Охота не многим сложнее, чем на зверя, когда знаешь его привычки, способы защиты и пути к водопою; терпение и смекалка, терпение и смекалка — этого достаточно. Сейчас посетителей было немного, время, когда в сторацию стекались астронавты, ещё не наступило. Манера, с которой Юл Найт пил, ел и держался, красноречивей одежды выдавала в нем отпрыска первопатриция, и одна из скучающих девушек было попробовала к нему подсесть; пришлось стеклянно глянуть сквозь неё, будто девушка была прозрачностью, воздухом, ничем, чтобы она отстала. На девушке был серый комбинезон нечки, только куда более изящный, и глазам она придала красноватый оттенок, так что издали её вполне можно было принять за нечку, хотя, конечно, она не была ею — просто мода такая, особый изыск уподоблять себя рабыне. Юлу это почему-то напомнило давнюю историю о тех патрициях, которые в период междоусобных войн выращивали нечка из клеток побеждённого врага, чтобы всегда иметь в услужении его физическое подобие: такая месть считалась особо утончённой. С тех пор закон и здесь отштамповал порядок, предписал изготавливать нечков отпугивающе красноглазыми, но, как водится, закон порой нарушали, а теперь ещё и мода возникла походить на нечков, говорят, ей следовали даже патрицианки, тем лишний раз подтверждая, что жизнь не может обойтись без вывертов, парадоксов, внезапностей, как бы её ни пытались формализовать.
Вечерело, и зал стремительно наполнялся, так что звук телевизора с его программой старинных фильмов вскоре заглушил звон кружек и лязг ножей. “Ферма” слыла демократическим заведением, сюда стекались чимандры всех рангов. Были среди них высокие и низенькие, вертлявые и дородные, молчаливые и речистые, но всех объединяла обкатанность лиц, движений и фраз, словно каждый боялся обмолвиться, кого-то ненароком задеть, что-то нарушить, хотя внешне все держались уверенно и никто не замечал на себе добровольных оков, тяжесть которых будила в Юле Найте жалость. Когда он впервые очутился в подобном обществе, его особенно удивило то, что несвободней всего держались начальственные чимандры и они-то как раз менее всего чувствовали эту свою закрепощенность. Если бы не инверсия там, на Земле, Юл так и не понял бы этого кажущегося парадокса, но сейчас он его вполне понимал, привык и уже воспринимал как должное. Он сидел, слушал с безучастным лицом, цепко фильтруя слова, мимику, жесты, все сказанное и непроизнесенное. Ничего особенного, так, роение пылинок в воздухе. Первые астронавты тоже не привлекли его внимания, они выделялись разве что своими мундирами и высокомерием. Но когда в дверях показался стройный молодой капитан с решительным и в то же время шатким, как у подвыпившего, выражением взгляда, Юл сразу насторожился.
Он! Это ещё не было осознанием, только догадкой, толчком интуиции. Юл вчитался в лицо капитана. Со временем оно обещало застыть чертами сухой повелительности, но пока в нем проглядывало душевное смятение, правда тщательно скрытое привычной самоуверенностью баловня судьбы. Однако для Юла это выражение уверенности не было преградой. В дверях была та самая неосторожная дичь, которую он столько времени поджидал. Свежеиспечённый, не по заслугам, капитан, чья голова кружилась от выпивки и каких-то новых, выбивших его из равновесия перспектив. Знание чего-то предельно важного, тревожно-беспокойного исходило от него так же остро и явственно для потомка охотников, как свежий запах хищника на лесной тропе. Юл напрягся. Следовало незаметно приковать внимание капитана, заставить его подойти, сесть поближе, затем вжиться в него, почувствовать себя им — и все это надо было успеть, пока капитана не окликнули другие, быть может, знакомые ему астронавты. Насколько было бы проще, если бы он смог непосредственно прочитать мысли! Но этого не мог никто, коль скоро посторонний не хотел открыться, и к тому же самому надо было идти окольным путём. Правда, это давало и преимущество — такое проникновение мог уловить лишь очень чуткий и мощный подслушиватель; а если такой здесь и был, то требовалась ещё направленная избирательность настройки, прямая нацеленность чтеца на него, Юла Найта, или на капитана, что было и вовсе невероятно. Немногие отмеченные Юлом соглядатаи были не в счёт; дар сомышления и сочувствия, который вот так можно было обратить против человека, возник в ходе длительной эволюции социального коллективизма, и плеядцы им не владели, отчего в этой, у всех на глазах, охоте Юл мог чувствовать себя неуязвимым.
И стоило капитану бегло оглядеть зал, как Юл перехватил этот взгляд, задержал его на себе. Внешне не произошло ровным счётом ничего: мальчишка-патриций все так же скучающе сосал своё пиво, но для капитана, единственного из всех, он выделился, стал притягателен внезапным прищуром глаз — мол, сядь, у меня для тебя есть кое-что важное. Все это Юл проделал с быстротой, которая не оставляет в зрительной памяти явного следа; тут важно зацепить внимание, чем-то его поманить. И капитан двинулся к столу, за которым сидел подросток, сам не заметив, что его потянуло туда, ведь осознается лишь то, что успевает проявиться в психике, а то, что не успевает, застряв в подсознании, влияет помимо разума. Капитан подходил все ближе и ближе, он шарил глазами, выбирая место неподалёку от охотника, отнюдь не потому, что хотел сесть рядом с каким-то сопляком, у него и в мыслях такого не было. Но рассеянный взгляд офицера скользил по Юлу, и тот постепенно натягивал незримый поводок, уже воспроизводя в себе движение мускулов чужого лица, походку, поворот плеч, все больше вживаясь в состояние капитана, ибо внешнее неотделимо от внутреннего, и, проигрывая в себе чью-то мимику, человек воспроизводит и породившую её эмоцию, мысль. Несколько минут такого чувствования, и для Юла стали бы открытыми даже затаённые мысли капитана, поскольку не было “жужжалки”, которая смазывала, прерывала это вживание.
Он был им так поглощён, что внезапное и пронзительное чувство тревоги запоздало. Скрытое в душе офицера знание не было обманом — это-то и ослепило охотника. Юл успел почуять ловушку, успел заметить, как сзади к нему придвинулась незнакомая, но тоже похожая на нечку девушка, как в её руке блеснул парализатор, но тут боль омертвила все мускулы тела. Привычным усилием Юл погасил боль, но поздно, поздно: руки и ноги ему уже не повиновались.
Чьи-то руки аккуратно выхватили его из-за стола, понесли к выходу, издали мелькнуло ошеломлённое, тут же просиявшее лицо капитана, больше никто ничего особенного не заметил, лишь толстощёкий чимандр у стойки, брезгливо отодвинувшись, чтобы дать проход, пробормотал вслед: “Нализался, благородный сыночек…”
Никакая воля не могла справиться с действием парализатора, и Юла, как куль, зашвырнули в гравилет, двое уселись по бокам, и машина рванулась в воздух.
Здешние охотники умели захлопывать свои ловушки.
Допрос начался, едва Юл смог шевелиться. В других условиях он, верно бы, посмеялся над нелепостью развернувшегося вокруг него действа. Железный привинченный к полу табурет, охранники с боков и сзади, целая батарея нацеленных менталоскопов, ещё двое охранников у дверей, руки на кобурах, глазами пожирают малейшее движение пленника — дети, ну чистые дети! И главное, зачем все это? Он мышь в когтях орла — это они, что ли, хотят внушить?
Глупо!
Юл не сожалел об ошибке: что случилось, то уже случилось, и нечего себя терзать, хотя в ловушку он попал преунизительно. Хороший урок на будущее, хотя в таких случаях принято считать, что никакого будущего уже нет. Неверно, оно есть, коль скоро впереди допрос. С тем и примите.
Невозмутимое лицо Юла стало ещё невозмутимей.
Откуда-то сбоку внесли кресло, молча поставили его напротив: новое ребячество! За закрытой дверью шаги, идёт кто-то большой и надменный. Неужели эти мундирные вытянутся и щёлкнут каблуками? Дверь распахнулась, охранники щёлкнули каблуками, в комнату прошествовал роскошно одетый человек с немного обрюзгшим лицом, которое при желании можно было назвать львиным. Юл поймал себя на мысли, что видит дурную историческую пьесу. Лоб человека охватывал золотой обруч, который, как сразу определил Юл, был не только украшением. Вошедший утвердил себя в кресле и только тогда взглянул на Юла с таким видом, словно тот был забавной, напоказ, обезьянкой, лишь потому и заслуживающей мимолётного внимания.
— Ну и ну! — В глазах вельможи мелькнула усмешка, — Мальчишка! Такого от гуманнейших Звёздных Республик я, признаться, не ожидал. Хотя и разумно. Кто обратит внимание на мальчишку? Однако мы обратили.
— Боитесь? — тихо спросил Юл. Брови человека в кресле чуть вскинулись.
— Боитесь, — подтвердил Юл. — Иначе не надели бы обруч.
— Элементарная мера предосторожности. — Укол подействовал, человек в кресле нахмурился. — Нам многое известно о ваших психоспособностях.
— Вините за отставание самих себя. Кто сдерживает социальное развитие, тот сдерживает и все остальное.
— Зато мы превзошли вас в другом, и я, Эль Шорр, допрашиваю вас, а не наоборот. Вздумали перенять наши методы? Явная ошибка, но согласен, другого выхода у вас не было, нет и не будет. Придётся вам и дальше сражаться на предложенной нами позиции. Поражение я вам, между прочим, гарантирую. Согласны?
Юл промолчал. Мысли Эль Шорра были надёжно заблокированы, а на него, Юла, были нацелены менталоскопы, приходилось интенсивно генерировать смысловой шум, на что тратились немалые силы. Положение было явно неравным, но лицо Эль Шорра оставалось открытым; и, хотя он им владел, поединок стоило продолжить.
— Что же с вами делать? — как бы в размышлении сказал Эль Шорр. — По всем документам и формальным психохарактеристикам, вы подданный Империи, так что никто за вас не заступится. А поскольку вы мнимый подданный, то и комедия суда над вами излишня. Так что все очень просто: или — или.
— Или, — сказал Юл. — Вы ничего от меня не услышите. Тем не менее спасибо за невольное “вы”.
— Хватит! Похоже, тебя научили всему, кроме уважения к старшим.
— Оно не обязательно для сына первопатриция.
— Ладно, ладно! Значит, “нет”. А меж тем мне нужны кое-какие сведения. Ведь ты не один?
Сказав это, Эль Шорр взглянул не на пленника, а на экраны менталоскопов. Юл напрягся.
— Хорошо закрываешься, — с уважением сказал Эль Шорр. — Но импульс все-таки есть. Впрочем, мы и так не сомневались, что ты не один. А они, сам понимаешь, здесь лишние. Да не мучай себя так, не вглядывайся в моё лицо! Во-первых, я не Ив, на которого ты так замечательно клюнул, а во-вторых, и это главное, я буду говорить откровенно. Не веришь? Тем не менее это правда. Ведь как можно извлечь из тебя сведения? Пытать бесполезно: тебя, конечно, научили нейтрализовывать боль. Взломать психику? Ты, надо думать, успеешь умертвить себя.
— Да, — сказал Юл. — Так уйти я волен в любую минуту.
— Верю. И все-таки… Ради чего умирать, да ещё в таком возрасте?
— А ради чего готовы умереть вы?
— Я не фанатик.
— В старину, бывало, на пулемёт кидались отнюдь не фанатики.
— А ещё раньше старики добровольно уходили из жизни, чтобы племя могло прокормить детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12