Хлумов Владимир
Театр одного зрителя
Хлумов В.
Театр одного зрителя
Наконец пришло время, когда без особых усилий можно слушать сокровенные слова чужого человека не рискуя быть заподозренным в подглядывании из своего темного угла. Теперь не надо выстаивать часами в скорбной очереди театралов-фанатиков за специальным документом, дающим право на безнаказанное подглядывание в замочную скважину. Теперь - театров много. Было бы желание, а уж какой-никакой театрик, студия или, на худой конец, экспериментальня труппа с непременным усердием разыграют для вас нечто такое-эдакое.
Да, честно говоря, я не люблю зрителей. Мне кажется, они приходят в театр за тем же, что и я, и мне неприятно смотреть им в глаза, мне все кажется, что они понимают мою цель и в любой момент могут, например, ухмыльнуться прямо в лицо. Иногда они, кстати, так и делают, ей-богу. Однажды, уже не помню на каком спектакле, некий усатый гражданин, такой весь вылизанный и подтянутый, даже погрозил мне пальцем в антракте. Нет, вы не подумайте, будто я - не вполне, будто я имею наклонности или о чем-нибудь мечтаю. Я, быть может, немного стеснительный, но все же никогда не позволяю себе, я даже очень щепетильный в интимных вопросах и уж, конечно, в обычной жизни не мог бы опуститься до подслушивания или подглядывания, по крайней мере мне стыдно бывает, если не удержусь и все-таки нарушу границы приличий. Но так ли уж велик грех? Ведь я был одинок, давно, с детства, и для меня другие люди - настоящая загадка. А кроме того, может быть, здесь почти научный интерес, т.е. - извечная тяга к неведомому? Смешно предполагать, будто господин Эйнштейн, открыв новый закон пространственной кривизны, вдруг покраснел и засмущался от того, что подсматривал за природой. Что же, чужой человек - не природа? Ох как природа, да еще какая природа! Отчего же и здесь не поставить опыт, не поинтересоваться, не понаблюдать? Вот я и хожу в театр, смотрю, высматриваю, да не то, как играют, талантливо или по привычке, не то, какие бывают искусственные люди, люди произведенные на свет одним воображением, но то, как человек напрягается и произносит стеснительные слова.
Так размышлял я черным октябрьским вечером, высматривая в запотевшем стекле тусклые пятна троллейбусных остановок, пока не появилось, наконец, оживленное театральное место. Пробравшись сквозь тряпочное мессиво пасажиров, я очутился на перекрестках спешащего к ужину города, не имея определенной цели. Хотелось только чего-нибудь искреннего, простого, без современных вывертов, с изменами, слезами, с длинными скучными разговорами, с тоской по настоящему, с завязкой, кульминацией и катарсисом.
Я подошел к стеклянному противогриппозному окошечку, почитал, заглянул справа, слева, принял к сведению, прошел дальше к торговцам билетами театра новой волны, потом к следующей, разукрашенной гримом зазывальной группе: выбор был богатый. Время еще оставалось, и я уже решил вернуться к началу маршрута, как вдруг ощутил на плече мягкое прикосновение.
- Не желаете провести вечер у нас?
Я повернулся. На меня смотрели спокойные, проникающие глаза. Я еще тогда, в самый первый момент, отметил именно глубинный, понимающий взгляд. И это мягкое, но уверенное прикосновение, и ровный, без заигрывания с клиентом, голос, и опять же глаза - темные, таинственные, обещающие. От растерянности я чуть было не повернулся и не ушел. Но что-то меня задержало на секунду, которой тут же и воспользовались:
- Сегодня у нас есть свободное место, - она протянула билет, а я его автоматически взял.
Билет был необычный, не из бумаги, а из плотного картона, закатанного полиэтиленовой пленкой.
-"ТЕАТР ОДНОГО ЗРИТЕЛЯ", - прочитал я вслух и усмехнулся.
- В переносном смысле, - разъяснила она.
"Вечерний спектакль", - я уже читал про себя, - "Начало в 19 час. 00 мин. Ряд -прочек. Место - прочерк." Я попытался взглянуть на часы, но незнакомка предупредила:
- Тут недалеко, время еще есть.
- Но здесь не указано...
- Место не указано, но это не важно .
Я перевернул билет и немного успокоился. Там стояла цена. Почему-то было крайне важным присутвие цены. Да и сама сумма подействовала как то благотворно. В ней было что-то материальное, будничное, основательное. Как будто, если бы не было цены, я бы не мог отказаться, а теперь можно сослаться хотя бы и на высокую цену.
Да, определнно, все это выглядело подозрительным. И напыщенное, неоригинальное название, и дурацкая картонка вместо обычного одноразового билета, и спокойный, уверенный голос незнакомки.
- Но что за пьеса сегодня, кто автор, какие актеры?
Она улыбнулась. Легким движением прижала картонку к моей ладони, подталкивая, мол, спрячьте билет в карман.
- Но может быть, для меня это слишком дорого.
- Не волнуйтесь, можно расплатиться после спектакля. Если не понравится, никто вас не упрекнет.
Она поправила жиденькую прядь за ухо.
- Мы не преследуем материальных целей. Для нас главное - зритель.
- Все-таки хотелось бы знать, что за пъеса? - я не сдавался.
- Вещь новая, неизвестная, но поверьте, очень талантливая, - она как-то особенно пристально посмотрела мне в глаза и добавила с новой интонацией, - без этих, знаете ли, современных вывертов, простая, в классическом стиле, вы ведь любите в классическом стиле? - и, не давая мне опомниться, прибавила - Вам по душе Чехов ?
- Вобщем да, но ему не хватает фантазии, - я откровенно начал привередничать.
Зря я это сказал. Теперь на ее лице появился настоящий интерес.
- Так, так, - глаза ее заискрились желтым уличным светом, - может быть, нечто булгаковское, с чертовщинкой, с раздеванием, с фейерверками?
- Булгаков - это не плохо, но слишком красиво...
- Слишком? - переспросила незнакомка, - Вы сказали - слишком, разве красота бывает "слишком"?
- Конечно, - меня уже несло. В конце концов, что за навязчивость у этих новых театралов, поделом, пусть будут поскромнее. -Слишком - это когда красиво, а душевной тонкости, человечности - не хватает.
- Да, да, как точно - она задумалась - Верно, остается Федор Михайлович, один на всю Россию.
Я неопределенно пожал плечами:
- Тяжеловат, неподъемен
- Все, все, не надо больше слов, вы - наш, наш зритель. Решайтесь.
"Но, но, но" вертелось у меня в мозгу, я пытался хоть как-то возразить, я уже был почти уверен , что здесь какая-то авантюра, и в то же время злился на себя , что не могу отказаться. Я оглянулся по сторонам в надежде на конкурента, мол, кто-нибудь подойдет еще, поинтересуется и перехватит последний билет. Да и было бы интересно послушать незнакомку при свидетелях. Уж в этом случае я, наверняка, рассмеялся бы и отошел в сторону. Но извне никто не подходил. Кто-то брал билеты, кто-то читал репертуары, а основная масса, равнодушная к театральному процессу, двигалась по домам. Более того, мне тогда показалось , что нас как бы обходят стороной, и между нами и остальным городом образовался небольшой упругий промежуток. Я поднял глаза к небу. Над городом висело тусклое желтоватое пятно.
- Так решайтесь,- незнакомка, не дожидаясь согласия, взяла меня под руку и с той же мягкой настойчивостью подтолкнула в нужном направлении.
Мы шли темным извилистым маршрутом. С центрального проспекта свернули под арку, во двор, потом проходными подъездами - в старый, с обшарпанными стенами домов, переулок, дальше - через дикий, заброшенный пустырь к подножию высотного здания, затем - снова дворами и, наконец, уперлись в грязное строительное пространство. Здесь незнакомка впервые, как мне показалось, занервничала:
- Вчера еще был проход.
Она потрогала перчаткой свежесколоченный забор и оглянулась в поисках обходного пути.
- Может быть, уже поздно?- с надеждой спросил я.
- Что вы , без вас не начнут.
Я от удовольствия скривился.
- Не удивляйтесь, для нас главное - зритель.
Она скорее проговорила, чем разъяснила, не зная, что предпринять.
- А вам не страшно? - решил я перехватить инициативу, воспользовавшись внезапным замешательством.
- Что? -она почти вскрикнула.
Я придвинулся поближе и положил руку на ее бедро. Я не знаю, зачем это сделал. Наверное, что бы успокоится самому. Под кожаной курткой чувтвовалось теплое тело незнакомки, и я наклонился еще ближе.
- Вам не страшно одной, одной в темном, пустынном месте с неизветным мужчиной?
- Мне страшно на сцене, - дребезжащим голосом ответила незнакомка и куда-то исчезла.
- Эй, - чуть погодя из темноты меня позвали, - пролезайте сюда.
Рядом, в двух шагах, я нащупал узкий проход и, щелкая пуговицами, протиснулся на ту сторону. Здесь ярко, как в театре, горел мощный с синевой прожектор. Я жмурился и краснел. На свету мне стало стыдно за допущенные действия в тени забора. Ведь я не предполагал, что она актриса, я думал - она обычный распространитель театральных билетов, билетер, а она - актриса. Выходит, там, с обратной стороны, я щупал настоящую актрису.
Она стояла в фокусе прожектора, стройная, женственная, с выразительными, подвижными чертами лица, отлично тренированными для изображения человеческих страстей. О да, она - прекрасная актриса, непосредственная, талантливая, живая. Как здорово она сыграла роль билетерши, с какой мягкой настойчивостью она вырвала меня из будничного жизненного потока. Но господи, что за времена, если сами актеры вынуждены завлекать зрителей к себе на представления?
Откуда-то сверху послышался железный скрежет, и в искусственном свете прожектора проплыла огромная ржавая бадья. Она медленно покачивала крутыми боками, разбрызгивая с неба парящие капли свежезамешанного раствора. Одна капля упала мне на плечо, и я принялся ее оттирать.
- Не мешкайте, - снова позвала незнакомка - здесь стоять опасно.
К счастью, мы вскоре выбрались наружу и погрузились во тьму.
Нечто в этом роде я и предполагал: мы остановились на задах старого особняка, бывшего раннее каким-нибудь важным трестом или конторой, а теперь арендованного очередным свежеиспеченным театром.
- Вот мы и пришли.
Она казалась слегка возбужденной.
- Вы идите теперь через главный вход, - незнакомка сняла перчатку и погладила меня по щеке, - как я вас верно угадала. - И, не глядя на часы, успокоила снова: -Еще есть время, зайдите в буфет, у нас прекрасный кофе, подкрепитесь...
Она хотела еще что-то сказать, но видно не решилась, только как-то странно , кажется, с надеждой и сомнением поглядела прямо мне в глаза и, прежде чем исчезнуть, шепнула:
- С Богом!
Вместе с ней исчез упругий промежуток, отделявший нас от окружающего мира, с неуютной октябрьской непогодой, с мелкой моросящей влагой, опускавшейся на город из тусклого желтого пятна. Мне стало холодно и одиноко. Теперь я мог бы предположить, будто сюда попал случайно, например, попросту прогуливался и заблудился и теперь могу спокойно вернуться обратно в суету, к людям. И я бы наверняка ушел бы прочь, подальше от нависшей неопределенности, и меня бы даже не остановил странного вида билет, если бы не те ее слова. Что же это она во мне такое угадала? Может быть, она меня приняла за сексуального маньяка. Но, ей-богу, зря. Конечно, там в тени, я был невполне в рамках, но скажите, разве все мы не подвержены внезапным порывам?
Едва я обогнул здание, как настроение мое пошло напоправку. Из ярких высоких окон второго этажа струился теплый свет, слышались обрывки фраз, шаги, веселый шум буфета, сдобренный ароматом свежезаваренного кофе. Правда, настораживало отсутвие репертуара с именами актеров и названием пьес. Но во весь козырек парадного подъезда светилась надпись: "КАЖДЫЙ ВЕЧЕР ПРЕМЬЕРА!"
На входе еще крепенькая старушка навсегда отобрала билет, а вместо него вручила программку, впрочем, так же как и билет, закатанную в полиэтиленовую пленку. Потом она закрыла на ключ входную дверь и провела меня к вешалке.
- Бинокль будете брать? - принимая плащ, спросила старушка, выступавшая теперь в роли гардеробщицы.
- Бинокль, - я рассеяно повторил за ней , разглядывая полностью забитый гардероб , и пытаясь понять, как ей удается одновременно проверять билеты и обслуживать зрителей.
- Да, бинокль, - уже с раздражением повторила старуха.
У меня прекрасное зрение, я и в новом здании МХАТа с верхнего яруса вижу, если плохо приклеен парик, а, судя по размерам особняка, здесь сцена не дальше, и я мог бы отлично обойтись не вооруженным глазом, но решил использовать представившуюся возможность прояснить некоторые обстоятельства:
- Я не знаю своего места, чтобы решить, нужен ли мне бинокль или нет.
Старуха , а иначе я не мог бы уже ее назвать, нагловато ухмыльнулась и, пошурудив под стойкой, всучила мне в руки древний с потертой позолотой и с залапанными стеклами, аппарат.
- Бери, сынок, обратно придешь одеваться - без очереди обслужу.
- Эй, гражданин, - чуть погодя, позвала старуха. - А расплатиться!
- Сколько?!- возмущенный названной суммой, я протянул деньги.
- Так за програмку-то я не брала - почти ласково разъяснила старушенция и направила рукой на второй этаж.
* * *
Что может быть хуже полупустого театра? Мне, например, всегда становится неудобно за актеров и стыдно за зрительское племя. Тогда мне приходится как бы отдуваться за отсутвующих, изображать внимание, смеяться, когда не хочется, но когда требуют актеры. И уже не спрячешься за спины других зрителей, и уже не ты - зритель, а, наоборот, те, кто на сцене, и до чего же изматываешься. Особенно страшен бывает финал, когда актеры берутся за руки и с собачьими глазами просят аплодисментов, а те немногие, кто был в зале, уже стучат креслами, поворачиваются спинами и уходят, боже, как хочется провалиться сквозь землю, но не можешь и стоишь, будто с тебя содрали все вплоть до нижнего белья. Нет уж, упаси господ от такого театра.
Когда я подошел к небольшой очереди в буфете, прозвенел первый звонок. Говорят, театр начинается с вешалки, а я думаю - не с вешалки, а с буфета. Да, ничего не поделаешь, человек бывает голоден. Был голоден и я, и тот гражданин передо мною. Когда я случайно прикоснулся к его рукаву, он обернулся, и двигая бледными губами, прошептал:
1 2 3 4