Вот когда вся ледяная бесчеловечность экспериментов с перебросками «объектов» во времени раскрылась перед ним, точно бездна! Он ощутил ее именно в то мгновение, когда опустился на деревянные нары посреди камеры. Вид этого помещения сказал ему больше, чем все рассуждения о расе строителей коммунизма; больше, чем зловещая фигура Аспида, чья тень лежала на проектах «Конец времен» и «Возрождение»; больше, чем рассказы о сотнях зеков, погибших на полигонах Анахрона. В этом помещении не было ничего человеческого. За что, собственно говоря, какой-нибудь воин, древний человек, должен быть оторван от своей земли, переброшен хрен знает куда, превращен в животное, накачан химией и «натурализирован»? Вся карамельная сладость советской фантастической литературы о том, как гости из темного прошлого попадают в светлый мир социалистического будущего, испарилась и осела зловонной влагой на этих крашеных стенах.
— Послушайте, Федор Никифорович, — заговорил Сигизмунд, устраиваясь на нарах поудобнее, — а вы что, всерьез считали, что для «перемещенных лиц» вот эта камера станет преддверием социалистического рая? Хорош предбанничек!
— Вы, молодые, очень много смотрите на предбаннички, — парировал Федор Никифорович. — Предбанничек — он и есть предбанничек, а банька-то впереди. Цель нужно видеть, конечную цель. — И помолчав, добавил: — В этой камере человеку предстояло провести максимум несколько часов. А потом… Потом он выходил на просторы огромной страны. Страны, которой можно было гордиться! Страны, которая давала столько социальных гарантий, сколько не было за всю историю человечества. Сейчас — да, согласен. Сейчас хер знает что творится. Но ведь это же не навсегда.
— А вы знаете, Федор Никифорович, сейчас ведь Россия опять находится в границах XVII века, — сказал Сигизмунд. Лежать на нарах было жестко.
— А в гражданскую войну и такого не было. Бросьте, Стрыйковский! Все будет. Все вернется. Польска — и та не сгинэла, так что говорить о России! Что до вашего гнилого гуманизма — то имейте в виду: человек с большим будущим в эту камеру не попадает. А тот, кто здесь оказался… Ему, между прочим, там, в своем времени, карачун светил — и ничего иного. Причем, в самые краткие сроки. Усвоили? Вставайте, хватит тут из себя страстотерпца давить.
— Как вы догадались? — спросил Сигизмунд, неохотно слезая с нар.
— Для этого семи пядей во лбу быть не надобно. И почему это у революционеров внуки всегда диссиденты? Не первый раз замечаю.
— Я не диссидент, — сказал Сигизмунд.
— А кто вы? — с издевкой осведомился Федор Никифорович. И не дождавшись ответа добавил: — То-то и оно.
Желая сменить тему, Сигизмунд спросил:
— Сейчас перебои всякие бывают с током. Ежели обесточится тут все в момент переноса?
— Насчет этого не беспокойтесь. Чего-чего, а система энергоснабжения тут имеет многократное дублирование. Пойдемте, я вам еще кое-что покажу.
Они заперли камеру и вышли обратно в помещение, где хранились инструменты. Федор Никифорович снял со стеллажа металлическую коробку из-под чая, открыл. Там лежали запаянные стеклянные ампулы.
— А это что? — спросил Сигизмунд.
Вместо ответа Федор Никифорович взял одну ампулу и метнул ее в стену над колодцем. Осколки канули в провале. По помещению немедленно расползлась вонь.
— Фу, мерзость какая! — сказал Сигизмунд.
— Это еще одно хитроумное изобретение Аспида, — пояснил Федор Никифорович.
— Так будет пахнуть у вас в гараже, буде в приемной камере появится объект.
— А что, ничего поприятнее не найти было? — спросил Сигизмунд, отчаянно морщась.
— Вещь абсолютно не токсична. Зато запах держится неделю. Может случиться, что вам несколько дней не придется заглядывать в гараж. Скажем, заболеете. Такой срок объект вполне способен продержаться. Вода есть, а за неделю без еды не умрет.
— Да что вы такое говорите! — не выдержал наконец Сигизмунд.
— Я оговариваю маловероятные варианты, — невозмутимо ответил старик. — Идемте. Я должен показать вам, как менять ампулы в гараже. Кстати, возьмите одну. Пускай хранится у вас дома на всякий случай.
* * *
Простившись с Федором Никифоровичем, Сигизмунд в крайне угнетенном состоянии духа вернулся домой. Побродил по квартире. На душе было погано. В голове звучали прощальные слова старика: «Стрыйковский, вы хоть понимаете, что я только что передал вам труд сотен людей? То, что вы держите сейчас в руках, по масштабам сопоставимо с космической программой».
Сотни людей, титанический труд, трупы, в конце концов… И все ради чего? Ради того, чтобы близорукая готская девка, которой предстояло из-за плохого зрения сверзиться куда-нибудь в овраг и сломать себе шею, оказалась в его, сигизмундовой, постели, после чего бесславно исчезла.
А если она все-таки вернется? Если она разобьет очки и тем снова уменьшит свою «бытийную массу»?
Сигизмунд вспомнил приемную камеру и содрогнулся. Ну уж нет!
Чувствуя, что наконец-то занимается полезным делом, Сигизмунд изготовил и залил в термос сладкого чая, взял банку тушенки, нож, запаял в пакет четвертушку хлеба, после чего уселся рисовать. Из этого рисунка Лантхильда должна была уяснить себе следующее: ничего страшного с ней, Лантхильдочкой, не приключилось. А пусть она, Лантхильдочка, сидит себе на нарах и кушает, а уж махта-харья Сигисмундс, как только благоухание в гараже оповестит его о прибытии любимой, примчится и вызволит ее. Предварительно усыпив. Чтоб не травмировать впечатлительную душу. А заодно ослабить волю и усилить внушаемость.
В разгар этих трудов затрезвонил телефон. С запоздалым раскаянием Сигизмунд вспомнил о том, что так и не позвонил Вике.
— Сигизмунд! — Виктория захлебывалась плачем. — Сигизмунд, Аська!..
— Что? — устало спросил Сигизмунд.
— Ее нет! Она умерла!
Сигизмунд аккуратно положил трубку. По рукам прошло холодное онемение. Слишком много. Чересчур. Сперва Лантхильда, теперь — Аська. Господи, как надоело.
Вяло подумал о том, что нужно теперь что-то делать.
Встал. Тупо уставился в стену. А что делать-то? Идти? Идти. Куда? К Виктории надо бы пойти. Помочь.
Явилась первая деловая мысль: сейчас машина будет ох как нужна. Ездить там всюду, документы оформлять. Деньги понадобятся. У режа с компанией точно никаких денег нет.
И тут сквозь отупение впервые пробилось: а Аськи-то больше нет! Вспомнились опять слова Федора Никифоровича: «Стрыйковский, сегодня самый важный день в вашей жизни». Сглазил, старый хрен. Как есть сглазил. И Анахрон тут не поможет.
Лихорадочно забегали мысли. Вот бы настроить Анахрон так, чтоб можно было отправляться за людьми во вчерашний день. Вытащить Аську вчерашнюю. Или, скажем, двадцатилетнюю. Бытийная масса у Аськи всегда была, небось, хилой.
Сигизмунд едва не застонал. Близок локоть да не укусишь. И ведь ни у кого во всем мире такого шанса нет! На нем-то, на Сигизмунде, вон какое «хозяйство»! Ни у кого в мире такого хозяйства нет… И все равно без толку.
И тут же спохватился: а хрена ли лысого он сидит, мечтаниям предается, когда Вика… и Аська…
Двинулся к двери. Бдительный кобель, виляя хвостом, побежал вперед — явно рассчитывал на прогулку. Но Сигизмунд досадливо отпихнул пса ногой и закрыл дверь у него перед носом.
Уже сбегая по лестнице, хлопнул себя по карману: на месте ли ключи от машины. Потом сообразил: в таком состоянии за руль лучше не садиться. Вытащил деньги, пересчитал: на тачку хватит.
К вечеру оттепель взяла свое. Все текло. В мире царили мерзость и сырость.
Глава седьмая
Вика открыла, опухшая от слез. Сигизмунд неожиданно для самого себя затрясся.
— Где она?!
— Кто?
— Аська где? Тело, тело где?
— Какое тело?
— В каком морге, спрашиваю!
Сигизмунд опустился на ящик для обуви, потревожив баночку с пересохшим гуталином, и провалился в висящие над головой пальто.
— Почему в морге? — Виктория говорила устало и отрешенно. — Не знаю я ничего. Оставьте меня в покое.
— Вы в милицию звонили? — спросил Сигизмунд из зарослей пальто.
— Почему в милицию… Да отстаньте вы от меня, звонила я всюду! Все ментовки, все больницы!.. Все обзвонила!
— Где ее нашли? — монотонно продолжал допрашивать Сигизмунд, слегка покачиваясь.
— Кого нашли?
— Аську! — заорал Сигизмунд.
— Не кричите! — проговорила Виктория.
— Где ее нашли? — настырно повторил Сигизмунд.
— Да не нашли ее! Не нашли! Не нашли! Все из-за вас! Из-за вас, из-за мудаков! Из-за кобелей!
И, повернувшись, направилась в комнату. Сигизмунд встал, пошел следом.
Котята, перечеркнутые черной размашистой надписью «ЭТОТ МИР — СРАНЬ!», сразу бросились в глаза. В комнате стойко держался дух беды. И все кругом пахло Аськой: ее вещи, ее мебель, самый воздух. Даже то, как наполовину выдвинут ящик, набитый какими-то старыми бигуди и неоплаченными квитанциями…
Вика, не оборачиваясь, пошла за шкаф и там упала на кровать. Несколько мгновений Сигизмунд оглядывался в комнате. Ему стремительно становилось все хуже и хуже. Сунул сигарету в зубы, закурил, роняя пепел прямо на пол. С мокрых ботинок уже натекло. Из-за шкафа не доносилось ни звука.
Сигизмунд стянул с себя куртку, бросил на стул. Походил взад-вперед, скрипя паркетом. Оставил множество грязных следов. Аськино присутствие немного вытопталось. А скоро набегут люди, затопчут, вещи передвинут, выбросят, переделают все по-своему. И духа не останется. Нет больше Аськи.
Сигизмунд ткнул сигарету в банку, служившую пепельницей, и заорал, с ненавистью глядя на шкаф:
— Кто вам сказал, что она умерла?
— Чувствую, — ответила Виктория сухо.
Сигизмунд это тоже чувствовал. Сел, глядя перед собой. Неужели Аська так много значила в его жизни? Ну, были у них отношения. Но никогда эти отношения не были магистральными. Ни для него, ни для нее. Главным в жизни были «Морена», отношения с Натальей… потом Лантхильда.
Повернув голову в сторону шкафа, Сигизмунд сказал:
— Может, в розыск заявить?
— Делайте что хотите, — отозвалась Вика.
Стало еще тошнее. Банальный компьютер найти не могут, пару дешевых жуликов выловить — проблема.
— Куда она хоть направлялась? Хотя бы примерно?
Вика молчала.
Да, на Вику надежда слаба. На актерскую братию — тем более. Похоже, Сигизмунд остался единственным здравомыслящим человеком во всем этом бедламе.
Заболела голова. Проклятье, с утра не ел. «Хозяйство», мать его ети, принимал.
— У вас есть что пожрать?
Вика попрежнему не отзывалась.
Сигизмунд встал, направился на кухню. Там царил полный бардак. Горы немытой посуды, какие-то обглоданные корки, окурки, липкие стаканы. Видимо, с той пирушки, с 23 февраля, так все и осталось.
А Аськи больше нет…
Сигизмунд взял стакан. Следы помады. Фу, мерзость!
Размахнулся, швырнул в стену. Стакан разбился. Сразу стало легче.
Взял второй, метнул следом. Стало еще легче.
Взял тарелку. Раздражился на нарисованного на ней Микки-Мауса. Влепил под потолок. Хорошо.
Тарелка проявила себя неубиваемой, зато отпал кусок штукатурки. Оч-чень хорошо.
Сигизмунд наклонился, поднял тарелку и разбил ее об угол. Отлично!
Взял стопку блюдец и истребил. Ох, как хорошо!
— Прекрати, ты, козел, мудак!
В дверях кухни, бледная и чудовищно некрасивая, стояла Вика.
— Давай, вали отсюда! Остохренел! Кто тебя звал?
Сигизмунд взял пустую бутылку, разбил о край стола и с «розочкой» в руке надвинулся на Вику.
— Ты, сучка! Кончай дурочку валять! Аська где? Объясни все толком!
Вика затрясла кулачками и завизжала:
— Ну давай, давай! Козел, ты, козел!..
Сигизмунд отшвырнул «розочку».
— Да я тебя, сучка… да ты…
В этот момент зазвонил телефон.
Сигизмунд, отшвырнув Вику, рванулся к телефону.
В трубке пьяный мужской голос закокетничал:
— А Анастасию можно?
— Кто звонит? — рыкнул Сигизмунд.
— Что, старик, не узнал?.. Что, упыхался, бля? Старе-е-е-ешь… Что, не узнал?
— Ну, — сказал Сигизмунд.
— Че — ну? Баранки гну!
Сигизмунд обложил его грязно и неизобретательно, после чего шваркнул трубку. Направился в комнату, на ходу утрачивая человеческий облик. Наткнулся взглядом на долбаных котят с черной надписью наискось. С треском сорвал со стены, перепугав засевших за котятами тараканов. Разодрал. Пополам. Еще пополам. Бросил обрывки.
На обоях открылась матерная надпись. Сигизмунд дико оглянулся, нашел и схватил маркер и, давая выход бешеной злобе, стремительно нарисовал под надписью одну из тех сакральных картинок, которыми пачкают стены гормональные подростки.
В этот миг будто пелена спала со слуха, и Сигизмунд услышал, как за шкафом в голос рыдает Виктория. Сигизмунд прошел за шкаф. Постоял. Вика елозила по кровати и захлебывалась плачем. Сигизмунд сел рядом, спросил устало и почти спокойно:
— Ну что?
Вика повернула к нему распухшую, как подушка, физиономию, и с трудом выговорила:
— Аську… жалко…
У Сигизмунда ком застрял в горле. С трудом выдавил:
— Завтра пойдем… заявление подадим. В розыск. Фотография есть?
— А сколько сейчас времени?
— Второй час ночи.
— Во сколько они открываются?
— Часов в девять пойдем. Надо поспать.
Сигизмунд наконец освободился от ботинок и улегся на кровать рядом с Викой. Вика, всхлипывая, прижалась к нему. Она была очень потная и чрезвычайно зареванная. Вздохнув, она проговорила:
— А я сегодня днем заходила… в одну хорошую лавочку… там цены нормальные…
— В какую лавочку? — спросил Сигизмунд, шалея.
— Где венки-и-и… — заревела Вика.
И тут аськина смерть предстала перед Сигизмундом во всей своей отвратительной и невозможной реальности. Ее найдут. И выдадут близким тело для похорон. После волокиты, конечно. Свидетельство о смерти, венки, гроб. Аська в гробу…
Сигизмунда снова затрясло. Он крепко обнял Вику, и некоторое время они лежали молча.
Потом Сигизмунд спросил:
— А в справку о не вернувшихся домой вы звонили?
— Да.
— И что?
— Не знают там ничего…
— Давайте-ка я еще раз позвоню. Может, уже нашли… тело.
— Не надо. Я боюсь.
— Лежите здесь. Я сейчас.
Высвободившись из цепких викиных рук, Сигизмунд прошел на кухню и дозвонился в справку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57