бедняжка не знала, кому из них отдать платок. Но Годвин что-то шепнул Вульфу; они оба протянули правые руки, схватили за два края платок, который она поднесла теперь к ним, и, разорвав его пополам, обвили этими обрывками рукоятки своих мечей. Видя их находчивость, все засмеялись и закричали:
– Вина красивейшему из двух. Уж его-то они не поделят!
Розамунда подумала с минуту, потом подняла большой серебряный кубок, самый широкий из стоявших на столе, наполнила его до краев вином, снова подошла к помосту, как бы в раздумье, и поднесла чашу братьям. Годвин и Вульф в одно мгновение наклонились к ней, и оба коснулись губами вина. Снова послышался громкий смех, и даже Розамунда улыбнулась.
– Книга, книга! – закричали гости. – Книгу молитв они не посмеют разорвать.
В третий раз с книгой в руках подошла Розамунда.
– Рыцари, – сказала она, – вы разорвали платок, вы выпили вино. Теперь я предлагаю святую книгу тому из вас, кто читает лучще.
– Отдайте ее Годвину, – сказал Вульф. – Я воин, а не писец!
– Хорошо сказано, хорошо сказано, – закричали пирующие. – Нам нужен меч, а не перо.
Но Розамунда повернулась к ним и ответила:
– Тот, кто поднимает меч, храбр; тот, кто владеет пером, мудр, но лучше всех человек, который: может управлять и пером, и мечом, как мой двоюродный брат Годвин, храбрый и ученый.
– Слушайте, слушайте ее, – закричали гости, ударяя рогами, полными вина, о стол. Когда же наступила тишина, один женский голос произнес:
– Велико счастье сэра Годвина, но мне милее сильные руки сэра Вульфа.
После этого снова начались возлияния, и Розамунда и другие дамы ушли из зала. То были грубые, жестокие времена.
На следующий день, когда большая часть гостей разъехалась, причем многие с головной болью, Годвин и Вульф прошли в солар к дяде, сэру Эндрю. Братья знали, что Розамунда была в церкви с двумя служанками и уфирала ее после крестьянского пира, происходившего в средней ее части. Братья подошли к дубовому креслу старика, которое стояло против открытого очага, снабженного трубой (это было редкостью в те времена), и преклонили колени.
– В чем дело, племянники? – с улыбкой спросил сэр Эндрю. – Вам, кажется, хочется, чтобы я снова посвятил вас в рыцари.
– Нет, сэр, – ответил Годвин. – Мы думаем о гораздо большей милости.
– Напрасно думаете, такой не существует.
– О милости другого рода, – заметил Вульф.
Сэр Эндрю подергал себя за бороду, глядя на молодых людей. Может быть, приор Джон уже шепнул ему словечко, и он угадывал, о чем заговорят они.
– В чем дело? – спросил он Годвина. – Я дам вам любой дар, если это будет в моей власти.
– Сэр, – сказал Годвин, – мы хотим попросить вас позволить нам посвататься к вашей дочери.
– Как? Обоим?
– Да, сэр.
Тут сэр Эндрю, который смеялся, редко, громко расхохотался.
– Ну, признаюсь, – сказал он, – много странностей видывал я на свете, а о такой и не слыхал. Как! Два рыцаря сразу хотят предложить свою руку одной девушке.
– Это только кажется странным, – заметил Годвин, – но вы поймете все, выслушав нас.
И старый д'Арси выслушал рассказ о том, что произошло между двумя братьями и об их торжественной клятве.
– Вы были благородны и в этом случае, как во всех других, – заметил сэр Эндрю, когда они умолкли, – но, может, принесенный обет одному из вас покажется трудным для исполнения. Клянусь всеми святыми, племянники, вы были вполне правы, говоря, что просите у меня большой милости. Знаете ли (хотя я ничего не говорил вам об этом), что, не упоминая о низком Лозеле, двое из важнейших людей нашей страны уже искали руки моей дочери, леди Розамунды?
– Это легко могло быть, – сказал Вульф.
– Так и было, а теперь я скажу вам, почему ни тот, ни другой не сделался ее мужем, хотя до известной степени я желал этого. По очень простой причине. Я сказал Розамунде об их просьбе, но она не пожелала принять предложения того или другого… А я… Ее мать вышла замуж по влечению сердца, и я поклялся, что и дочь поступит так же, потому что лучше сделаться монахиней, чем вступить в брак без любви.
Теперь посмотрим, что вы можете дать ей. Вы хорошего рода; со стороны матери в ваших жилах течет кровь Улуина, с отцовской – моя, следовательно, ее собственная. В качестве оруженосцев при ваших воспреемниках, рыцарях сэре Антони де Мандевиле и сэре Роджере де Мерси, вы храбро держались во время шотландской войны; наш господин, король Генрих, вспомнил об этом и потому так охотно согласился на мою просьбу. Позже, несмотря на вашу нелюбовь к мирной жизни, вы исполнили мое желание – отдыхали здесь со мной и не совершали других военных подвигов, кроме того, который прославил вас два месяца тому назад, дал вам возможность сделаться рыцарями, а теперь дает некоторые права на Розамунду.
С другой стороны, у вас немного земель и других богатств, так как ваш отец был младшим сыном. За пределами нашего графства вы неизвестны, ваши подвиги еще впереди; я не считаю шотландских битв; вы тогда были еще мальчиками. Между тем девушка, руки которой вы ищете, принадлежит к числу самых красивых, благородных и ученых дам в округе, потому что я, имея некоторые познания, сам учил ее. Кроме того, у меня нет наследника, и, следовательно, она будет богата. Ну, что же можете вы предложить за все это?
– Себя! – смело ответил Вульф. – Мы истинные рыцари, вы знаете все хорошее и все дурное, что в нас есть… и мы любим ее. Мы узнали это на берегу бухты Смерти, хотя до тех пор смотрели на нес только как на сестру.
– Да, – прибавил Годвин, – когда она благословила нас обоих, в наших сердцах как бы вспыхнул свет.
– Встаньте, – сказал сэр Эндрю, – и дайте мне взглянуть на вас.
Братья поднялись и остановились рядом, освещенные пылающим камином, потому что свет солнца скудно проходил сквозь узкие окна.
– Молодцы, молодцы, – сказал старый рыцарь. – Вы похожи друг на друга, как два зернышка пшеницы из одного колоса. Оба ростом в шесть футов, оба широкоплечие, хотя Вульф выше и сильнее. У обоих светлые, волнистые волосы, только там, где тебя ранил меч, Годвин, виднеется белая прядь. У Годвина серые грезящие глаза, у Вульфа синие, блестящие, как мечи. Ах, Вульф, у твоего дедушки были такие же глаза, и мне рассказывали, что в тот день, когда при взятии Иерусалима он соскочил с башни на стену, сарацинам не понравился свет, сверкавший в них. Не любил этого блеска и я, его сын, когда он бывало сердился. Вы оба молодцы; но сэр Вульф более воинственен, а сэр Годвин более мягок. Ну, скажите, что должно больше нравиться даме?
– Это зависит от женщины, – ответил Годвин, и в его глазах сразу появилось мечтательное выражение.
– Это мы постараемся узнать до наступления ночи, если вы позволите нам, – прибавил Вульф, – хотя у меня мало надежды на успех.
– Да, да, перед нами загадка. И я не завидую той, которой придется отвечать на нее, потому что разрешение вопроса может смутить девичий ум. Когда она выскажется, никто не будет знать, выбрала ли она то, что даст ей мир душевный. Не лучше ли мне запретить им задать эту загадку? – прибавил он, как бы говоря с собой.
И старик задумался, братья вздрогнули, им показалось, что ему хочется отказать им.
Наконец сэр Эндрю снова поднял голову и сказал:
– Нет, пусть будет, как желает Господь, держащий грядущее в своих руках. Племянники, вы хорошие, верные рыцари, и каждый из вас может прекрасно охранять ее, а ей нужна охрана, вы – сыновья моего единственного брата, которому я обещал заботиться о вас, главное же – я люблю вас обоих одинаково сильно, а потому пусть будет по-вашему; идите, попытайтесь получить счастье из рук моей дочери Розамунды, как вы согласились сделать это. Пусть первым идет Годвин, потом ты, Вульф. Нет, не благодарите меня. Идите же скорее. Мои часы сочтены, и я хочу узнать, как она решит эту задачу.
Братья поклонились и вышли из солара. В дверях холла Вульф остановился и сказал:
– Розамунда в церкви. Иди за ней и… О, я хотел бы пожелать тебе счастья, но прости, Годвин, не могу… Боюсь, что край тени земной любви, о которой ты говорил, уже касается моего сердца, леденит его.
– Тени нет, – ответил Годвин, – повсюду свет и теперь, и в будущем, как мы поклялись в том.
Было три часа пополудни; снежные облака затемняли последний серый свет декабрьского дня, когда Годвин, желая удлинить путь, шел через луг Стипльской церкви. В ее дверях он встретил двух служанок, которые вышли на паперть со щетками в руках, неся корзину, полную остатков еды и всякого сора. Молодой человек спросил у них, в церкви ли еще леди Розамунда, и они ответили с поклоном:
– Да, сэр Годвин, леди Розамунда приказала нам попросить вас прийти за нею и, когда она окончит молиться перед алтарем, проводить ее в Холль.
«Кто знает, – подумал Годвин, – провожу ли я ее от алтаря в Холль или останусь один в церкви?»
И все-таки ему показалось хорошим признаком, что Розамунда попросила его прийти, хотя другие, может быть, придали бы другое значение этой просьбе.
Годвин вошел в церковь; он осторожно ступал по тростнику, которым был усеян пол средней церковной части, и при свете неугасимой лампады увидел Розамунду; она стояла перед небольшой ракой, ее грациозная головка склонилась на руки, и она горячо молилась. «О чем? – подумал он. – О чем?»
Она не слышала ничего, и, подойдя к алтарю, д'Арси остановился в терпеливом ожидании. Наконец Розамунда глубоко вздохнула, поднялась с колен и повернулась к нему; при свете лампады он увидел на ее лице следы слез. Может быть, и она говорила с приором Джоном, который был также и ее духовником. Кто знает? По крайней мере, взглянув на Годвина, как статуя, стоявшего перед ней, она вздрогнула, и с ее губ сорвались слова:
– О, как скоро! – Но, овладев собой, она прибавила: – Как скоро вы пришли по моей просьбе, кузен.
– Я встретил служанок у дверей, – сказал он.
– Как хорошо, что вы пришли, – продолжала Розамунда. – Но, право, после того дня на моле мне страшно пройти хотя бы расстояние полета стрелы с одними женщинами, с вами же я чувствую себя в безопасности.
– Со мной или с Вульфом?
– Да, и с Вульфом, – повторила она, – то есть когда он не говорит о войнах или приключениях в далеких странах.
Они подошли к порталу церкви и увидели, что на землю падают большие хлопья снега.
– Останемся здесь с минуту, – сказал Годвин. – Это только проходящее облако.
И они остановились в полутьме, и несколько времени никто из них не говорил; наконец Годвин сказал:
– Розамунда, двоюродная моя сестра и леди, я пришел, чтобы задать вам один вопрос, но прежде (почему я говорю это, вы поймете потом) я обязан попросить вас ответить мне на него не раньше, чем через сутки.
– Это легко обещать, Годвин. Но что это за удивительный вопрос, на который нельзя ответить?
– Вопрос короток и прост. Согласитесь ли вы быть моей женой, Розамунда?
Она отшатнулась к стенке портика.
– Мой отец…
– Розамунда, я говорю с его позволения.
– Могу ли я ответить, раз вы сами запретили мне говорить?
– Только до завтрашнего дня. Тем не менее прошу вас выслушать меня, Розамунда. Я ваш двоюродный брат, и мы росли вместе; ведь за исключением того времени, когда я был на войне в Шотландии, мы никогда не расставались. Поэтому мы хорошо знаем друг друга, так хорошо, как обыкновенно не знают люди, не соединенные браком. Поэтому также для вас не тайна, что я всегда любил вас, сначала как брат любит сестру, теперь же как жених любит невесту.
– Нет, Годвин, я этого не знала, напротив, я всегда думала, что ваше сердце совсем в другом месте.
– В другом месте? Какая же дама…
– Нет, я думала, что оно приковано не к даме, а к вашим мечтам.
– Мечтам? Мечтам о чем?
– Я не знаю этого. Может быть, о том, что не связано с землей, о том, что выше бедной девушки.
– До известной степени вы правы, кузина, потому что я не только люблю земную девушку, но и ее дух. Да, вы моя мечта, поистине мечта, символ всего благородного, высокого, чистого. В вас и через вас, Розамунда, я поклоняюсь небу, которое надеюсь разделить с вами.
– Мечта? Символ? Небеса? Разве такими блестящими одеждами можно украшать образ женщины? Право, когда обнаружится действительность, вы увидите, что мое лицо только череп в украшенной камнями маске, и возненавидите меня за обман, хотя не я обманула вас, а вы сами, Годвин. Только ангел может явиться в том образе, который рисует ваше воображение.
– Ваше лицо станет ликом ангела.
– Ангела? Почем вы знаете? Я наполовину восточного происхождения, и по временам во мне клокочет кровь. Мне тоже являются видения. Кажется, я люблю власть, прелести и восторги жизни, жизни, непохожей на нашу. Уверены ли вы, Годвин, что мое бедное лицо сделается ангельским ликом?
– Я хотел быть уверенным в чем-нибудь. Во всяком случае, я хотел бы подвергнуть себя и вас такому испытанию.
– Подумайте о вашей душе, Годвин. Она может поблекнуть. Этой опасности вы не решитесь подвергнуть себя ради меня. Правда?
Он задумался, потом ответил:
– Нет, ваша душа часть моей, и поэтому я не хотел бы подвергнуться опасности, Розамунда.
– Мне мил этот ответ, – сказала она. – Да, милее всего, что вы говорили раньше, потому что в нем звучала правда.
Вы вполне честный рыцарь, и я горжусь, очень горжусь вашей любовью, хотя, может быть, было бы лучше, если бы вы не полюбили меня.
И она слегка преклонила перед ним колено.
– Что бы ни случилось, перед лицом жизни или смерти, эти слова будут для меня счастьем, Розамунда.
Она порывисто схватила его за руку.
– Ах, что случится! Мне кажется, грядут великие события для вас и для меня. Вспомните, в моих жилах наполовину восточная кровь, а мы, дети Востока, чувствуем тень будущего раньше, чем оно налагает на нас свою руку и делается настоящим. Я боюсь того, что наступит, Годвин, повторяю, боюсь.
– Не бойтесь, Розамунда, зачем бояться? В руках Божьих лежит свиток наших жизней и Его намерений. Образы, которые мы видим, слова, которые мы угадываем, могут быть ужасны, но Тот, Кто начертал их, знает конец всего – знает, что этот конец – благо. Поэтому не бойтесь, читайте без смущения, не думая о завтрашнем дне.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7