https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/
через секунду она освободилась.
– И тебе не стыдно? – сказала она.
– До того невтерпеж, что не можешь подождать, пока она по телефону поговорит? – сказала мисс Реба Буну. – Если уж ты так трясешься над ее целомудрием, какого черта не устроишь Корри на такое место, чтобы она и целомудрие сохраняла, и с голоду не подохла? – Потом мисс Корри: – Иди, звони скорей. Уже девять часов.
Уже слишком поздно для всего, что нам еще предстояло сделать. Дом начал оживать – ходуном ходить, как вы говорите сегодня. Но пристойно, без особого рева – музыкального или просто застольного; дух мистера Бинфорда все еще властвовал там, все еще осенял гроты с прекраснозадыми нимфами, потому что только две их обитательницы знали, что он ушел, а посетители еще не успели его хватиться; мы слышали звонки, и невнятный голос Минни, открывавшей двери, и даже шаги нимф, спускавшихся по лестнице, и, пока мисс Корри, нажав на ручку, отворяла дверь, и выходила, и снова ее затворяла, – слышали звон стаканов, равномерно прерываемый басовым гудением гостей и сопранным взвизгом хозяек. Потом Минни вернулась: очевидно, впускать клиентов должна была теперь та леди, которая окажется незанятой.
Так что, как видишь, ребенок и впрямь «родитель взрослого мужчины» Цитата из стихотворения английского поэта Уильяма Вордсворта (1770 – 1850) «Ликует сердце…» (1807). В романе «Город» та же строка переведена как «в ребенке с малых лет таится зрелый муж».
, да и взрослой женщины тоже. Там, в Джефферсоне, мне представлялось, будто я только из-за моей невинности, моего нежного возраста оказался таким жалким противником умственной порчи, Не-Добродетели, что даже этого наименования был недостоин. И все-таки сражение длилось целых три часа, – с той минуты, как я узнал о смерти дедушки Лессепа, и до той, когда поезд двинулся и я понял, что Бун по крайней мере четыре дня будет полновластным владельцем ключа от дедова автомобиля. Но тут передо мной были мисс Реба и мисс Корри, противницы если и не умудренные, то во всяком случав уже закаленные опытом постоянной, ежедневной борьбы с He-Добродетелью (или Добродетелью) и с ее хитроумными кознями, и вот они уже были ею ограблены, разорены, хотя еще полчаса назад не знали о существовании Неда, и тем паче – коня. И в довершение вдруг возник совершенно чужой человек, которого мисс Корри, только что вышедшая из комнаты, с таким спокойствием собиралась завоевать с помощью одного лишь телефонного звонка.
С ее ухода прошло минуты две. Минни взяла лампу и вышла в дверь, ведущую на заднее крыльцо; я заметил, что исчез и Нед.
– Минни, – сказала мисс Реба, обращаясь к двери. – От курицы что-нибудь?…
– Угу, – сказала Минни. – Я уже подала. Он как раз взялся за нее. – Нед что-то сказал. Его слова мы не расслышали, зато расслышали Миннины: – Ну, если для аппетита тебе требуюсь я, пожалуй, до утра с голоду помрешь. – Его ответа мы не расслышали. Мисс Корри ушла уже минуты четыре назад. Бун вскочил.
– Пропади оно все пропадом! – сказал он.
– К телефону ревнуешь? – спросила мисс Реба. – Что он может с ней сделать через эту сволочную гуттаперчевую трубку? – Но тут мы услышали Минни: короткий звонкий шлепок, потом ее шаги. Она вошла в кухню, немного задыхаясь, но не слишком. – Что там стряслось? – спросила мисс Реба.
– Ничего не стряслось, – сказала Минни. – Он как все. Хочет и того и этого, а где у него больше чешется – сам не знает.
– Дай ему бутылку пива. Если не боишься вернуться к нему.
– А чего мне бояться? – сказала Минни. – В нем естество бесится – подумаешь, невидаль. Ну, посильней, чем у других. Я уже привыкла. Все они такие: как начнет естество беситься, так никому прохода нет, пока не задрыхнут.
– Еще бы не привыкла, – сказал Бун. – Это все зуб. Чертовы бабы: ни за что не оставят человека в покое.
– Что это значит? – спросила мисс Реба.
– Будто вы не знаете, что это значит, – сказал Бун. – Нет на вас угомону: ненасытные вы. Нет чтобы мужчину пожалеть, это дерьмо несчастное. Вы только посмотрите на нее: не угомонилась, пока не насобирала, не наскребла на золотой зуб, не на какой-нибудь, а на золотой, и сунула его себе в пасть, только чтобы свести с ума разнесчастного олуха, деревенского черномазого…
– …или потратила пять минут на телефонный разговор и свела с ума разнесчастного олуха, деревенского ублюдка, который никому ничего худого не сделал, только украл чужой автомобиль, а теперь еще и лошадь. Всякого навидалась, но чтобы человеку так надо было жениться, как тебе, такого еще не видела.
– Еще как надо, – сказала Минни с порога. – Сразу дурь слетит. Сама два раза пробовала и такая ученая стала… – И тут вернулась мисс Корри.
– Все в порядке, – сказала она, безмятежная, а если и некрасивая, то лишь наподобие большой фарфоровой лампы с зажженным фитилем. – Он тоже придет. Поможет нам. Он…
– Не мне, – сказал Бун. – Мне помощь сукина сына не требуется.
– Тогда убирайся, – сказала мисс Реба. – Иди туда, откуда пришел. Вот только как ты уйдешь обратно к себе в Миссипи? Пешочком? Или на коняге? Ну, ладно. Чем стоять, пока мы будем его дожидаться, лучше сядь. Расскажи, – сказала она мисс Корри.
Ты понимаешь? – Он не тормозной кондуктор. Он сигнальный кондуктор. Но в такой же форме, как у тормозного. Он поможет нам. – Все на свете любят влюбленных, так, если не ошибаюсь, говорит Шекспир Герой Фолкнера ошибочно приписывает Шекспиру изречение американского философа и поэта Ральфа Уолдо Эмерсона (1803 – 1882) из его эссе «Любовь» (1841).
, – а кто глубже заглянул в человеческое сердце? Жаль только, что он не водил знакомства с лошадьми, не то обязательно добавил бы: и, судя по всему, не меньше любят краденых скакунов. Мисс Корри рассказывала, и теперь в кухне был и Отис, хотя я не заметил, как он вошел, и что-то в нем было неладное, но не из-за этого я увидел его в самую, можно сказать, последнюю минуту.
– Нам надо купить хотя бы один билет до Пассема…
– До Паршема, – сказала мисс Реба.
– Неважно, – сказала мисс Корри. -…чтобы сдать лошадь в багаж. Ну, как сдают сундук. Сэм принесет билет и багажную квитанцию. Но беспокоиться нечего: на запасном пути будет стоять пустой багажный вагон – Сэм скажет где, так что нам останется только загнать ее туда' и, Сэм сказал, отгородить досками в углу, чтобы она не выпала; Сэм приготовит и доски и гвозди, и он говорит – большего за такое короткое время сделать не сможет, потому что рассказать обо всем дядюшке опасно – как бы он не увязался за нами. И еще Сэм говорит, единственное, что опасно, – это вести лошадь отсюда на станцию. Он говорит, нельзя, чтобы… – Она поглядела на Неда и запнулась.
– Нед Уильям Маккаслин Джефферсон Миссипи, – сказал Нед.
– …чтобы Нед так поздно ночью вел лошадь даже по переулкам: его сцапает первый же полицейский. Поэтому он – Сэм – принесет попону и наденет форму, и отведем лошадь на станцию мы втроем – он, Бун и я, – и никто не обратит на нас внимания. Да, вот еще: пассажирский поезд…
– Иисусе Христе! – сказала мисс Реба. – Потаскуха, железнодорожный кондуктор и миссипская болотная крыса величиной с водяную цистерну поведут в воскресную полночь через весь Мемфис рысака и никто не обратит на них внимания!
– Перестаньте!
– Что перестать?
– Сами знаете. Говорить такие слова, когда здесь…
– А! – сказала мисс Реба. – Ну, знаешь, если бы он вместе с Буном приехал сюда, можно сказать, с дружеским визитом, тогда мы могли бы и поберечь его ушки. Но раз он вместе со своими дружками крадет автомобили и лошадей и устраивает из моего заведения свою штаб-квартиру, пусть терпит, как все прочие. Ты начала насчет пассажирского поезда?…
– Да. Вагон прицепят к пассажирскому, который отправляется в Вашингтон в четыре часа дня, и на рассвете мы уже будем в Пассеме.
– В Паршеме, черт тебя дери, – сказала мисс Реба. – Мы?
– А вы разве не поедете? – спросила мисс Корри.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Так мы и сделали. Но прежде надо было показать лошадь Сэму. Сэм вошел через черный ход, через кухню, в руках он держал попону. Он был в железнодорожной форме. Почти такой же великан, как Бун.
Так что мы – опять-таки всей компанией – еще раз сгрудились на заднем дворе, лампу на этот раз держал Нед, причем освещал не столько лошадь, сколько Сэмову куртку, и жилет с медными пуговицами, и фуражку с золотыми буквами по околышу. Честно говоря, я боялся, что Нед подымет шум, если Сэм поведет лошадь, но я ошибся.
– Кто? Я? – сказал Нед. – С какой стати? Лучше и быть не может. Ежели выбирать, кому для нас лошадь в Пассем вести – ему или полисмену, так я его выберу.
Нет, когда речь шла о Сэме, шума следовало ожидать только от Буна. Сэм оглядел лошадь.
– Подходящий конь, – сказал Сэм. – По мне, чертовски подходящий конь.
– Да ну! – сказал Бун. – А на нем ведь ни свистка, ни звонка, головного фонаря – и того нет. Как это ты вообще догадался, что это такое?
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Сэм.
– Ничего, – ответил Бун. – Только то, что сказал. Твое дело – железный конь. Так, может, ты лучше потопаешь на вокзал, а нас не будешь дожидаться?
– Ах ты, ублю… – сказала мисс Реба. Потом начала сначала: – Не видишь, что ли, – человек тебе помочь хочет. Из кожи вон лезет, чтобы первая скотина, которая тебя встретит дома, не был шериф? А мог бы послать куда-нибудь подальше вместе с твоей дерьмовой лошадью. Извинись.
– Ладно, – сказал Бун. – Считайте, что я ничего не говорил.
– Это называется извиниться? – сказала мисс Реба.
– А чего вы от меня хотите? – сказал Бун. – Чтобы я нагнулся и подставил ему…
– Замолчи! Сейчас же! – сказала мисс Корри.
– А от тебя тоже помощи мало, – сказал Бун. – Ты уже нас с мисс Ребой до того довела, что мы за один день все нормальные слова перезабудем.
– Что верно, то верно, – сказала мисс Реба. – Этот твой из Арканзаса тоже был хороший подарочек, одну руку запускает в ледник за пивом, а другой, стоит отвернуться, хватает все, что плохо лежит. А теперь Буну Хогганбеку приспичило еще и своего привезти, из-за которого я и вовсе рот боюсь раскрыть.
– Ничего он не хватает, – сказала мисс Корри. – Отис ничего без спроса не берет. Правда, Отис?
– Вот-вот, – сказала мисс Реба. – Его спроси. Ему. лучше знать.
– Леди, леди, леди, – сказал Сэм. – Везем мы коня сегодня в Паршем или нет?
Так что мы наконец тронулись в путь. Но мисс Корри все посматривала на нас с Отисом.
– Им давно спать пора, – сказала она.
– Вот именно, – сказала мисс Реба. – Где-нибудь в Арканзасе, или в ихнем Миссисипи, или еще подальше, будь моя воля. Но теперь поздно говорить. Одного без другого спать не пошлешь, а Бунов – тот как-никак имеет к лошади отношение. – Но в последнюю минуту мисс Реба все-таки осталась дома. Без нее и без Минни заведение обойтись не могло. И в самом деле, дом уже ходуном ходил, хотя пока еще в границах благопристойности, с соблюдением воскресного этикета: затихающая волна субботнего вечера взметнулась в последнем пенистом всплеске перед тем, как перейти в однообразно-будничную гладь поденщины ради куска хлеба и крова.
Нед с Буном накинули на коня попону. Затем мы – Нед, Отис и я – направились к вокзалу и все время шли по тротуару, глядя, как Бун и Сэм ведут коня посредине мостовой, в своем не скажу мирном, но замиренном двоемужнем единении, и мисс Корри идет между ними, как в воскресной вечерней тишине Второй и Третьей улицы они переходят от фонаря к фонарю. Уже было начало одиннадцатого, редкие окна светились, и то лишь в пансионах (теперь-то я уже стал опытным, искушенным, не знатоком, конечно, но, во всяком случае, сведущим, я уже узнавал дома, подобные дому мисс Ребы, когда они мне попадались). В барах, однако, было темно. То есть не то что я мог распознать бар, до таких высот я еще не вознесся, а просто нам – Отису и мне – сообщил Нед, что это бары и они закрыты. Я-то понятия не имел – должны они быть сейчас открыты или закрыты. Сам понимаешь, я пробыл в Мемфисе (или на Катальпа-стрит) меньше шести часов, и ни мамы, ни отца не было рядом, чтобы наставлять меня; но я делал неплохие успехи.
– Это у них называется постный закон, – сказал Нед.
– Что значит «постный закон» «Постный закон» – речь идет о строгих пуританских законах, посредством которых в США в XIX – начале XX в. осуществлялся контроль за общественной и личной нравственностью.
? – спросил я.
– Кто его знает, – сказал Нед. – Разве что люди порастрясли все денежки в субботний вечер, в карманах у них пост, и теперь ради них не стоит и керосин жечь.
– Так это в барах так, – сказал Отис. – От этого урону никому нет. Не продадут в воскресенье – спрячут, а потом продадут в понедельник кому угодно, может, тем же желающим. А вот с глиномеской другой разговор. Продадут товар сегодня, а назавтра верти снова-здорово, тот же товар продают. У баб не убывает. Попробовали бы на глиномеску постный закон напустить – небось полиция живо вступилась бы.
– Что такое глиномеска? – спросил я.
– Больно много вы знаете, – сказал Нед Отису. – Недаром в Арканзасе вам тесно. Ежели и остальные парнишки у вас столько же знают, то на двадцать первом году они и в Техасе не поместятся.
– Г…, – сказал Отис.
– Что такое глиномеска? – спросил я.
– Ты лучше соображай, как бы коню корму намесить, – сказал мне Нед, повышая голос. – Чтобы задобрить его и до Пассема довезти, уж не говоря – первым делом в вагон впихнуть. Вон там кондуктор идет, он железной дорогой как своей распоряжается, пошвыривает вагоны туда-сюда, даже ручек из карманов не вынет – намекал ему кто-нибудь насчет корма? А может, он даже заодно ведро с мыльной водой раздобудет, и не мешало бы вашей тетушке, – теперь он обращался к Отису, – завести вас за угол да прополоскать вам как следует рот.
– Г…, – сказал Отис.
– А может, еще и первую попавшую палку в ход пустить, – сказал Нед.
– Г…, – повторил Отис. И тут перед нами появился полисмен. Вернее, Отис заприметил полисмена еще раньше, чем тот – лошадь. – Обалдеть, – сказал Отис. Полисмен знал мисс Корри. Сэма он, видно, тоже знал.
– Куда это вы ее ведете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– И тебе не стыдно? – сказала она.
– До того невтерпеж, что не можешь подождать, пока она по телефону поговорит? – сказала мисс Реба Буну. – Если уж ты так трясешься над ее целомудрием, какого черта не устроишь Корри на такое место, чтобы она и целомудрие сохраняла, и с голоду не подохла? – Потом мисс Корри: – Иди, звони скорей. Уже девять часов.
Уже слишком поздно для всего, что нам еще предстояло сделать. Дом начал оживать – ходуном ходить, как вы говорите сегодня. Но пристойно, без особого рева – музыкального или просто застольного; дух мистера Бинфорда все еще властвовал там, все еще осенял гроты с прекраснозадыми нимфами, потому что только две их обитательницы знали, что он ушел, а посетители еще не успели его хватиться; мы слышали звонки, и невнятный голос Минни, открывавшей двери, и даже шаги нимф, спускавшихся по лестнице, и, пока мисс Корри, нажав на ручку, отворяла дверь, и выходила, и снова ее затворяла, – слышали звон стаканов, равномерно прерываемый басовым гудением гостей и сопранным взвизгом хозяек. Потом Минни вернулась: очевидно, впускать клиентов должна была теперь та леди, которая окажется незанятой.
Так что, как видишь, ребенок и впрямь «родитель взрослого мужчины» Цитата из стихотворения английского поэта Уильяма Вордсворта (1770 – 1850) «Ликует сердце…» (1807). В романе «Город» та же строка переведена как «в ребенке с малых лет таится зрелый муж».
, да и взрослой женщины тоже. Там, в Джефферсоне, мне представлялось, будто я только из-за моей невинности, моего нежного возраста оказался таким жалким противником умственной порчи, Не-Добродетели, что даже этого наименования был недостоин. И все-таки сражение длилось целых три часа, – с той минуты, как я узнал о смерти дедушки Лессепа, и до той, когда поезд двинулся и я понял, что Бун по крайней мере четыре дня будет полновластным владельцем ключа от дедова автомобиля. Но тут передо мной были мисс Реба и мисс Корри, противницы если и не умудренные, то во всяком случав уже закаленные опытом постоянной, ежедневной борьбы с He-Добродетелью (или Добродетелью) и с ее хитроумными кознями, и вот они уже были ею ограблены, разорены, хотя еще полчаса назад не знали о существовании Неда, и тем паче – коня. И в довершение вдруг возник совершенно чужой человек, которого мисс Корри, только что вышедшая из комнаты, с таким спокойствием собиралась завоевать с помощью одного лишь телефонного звонка.
С ее ухода прошло минуты две. Минни взяла лампу и вышла в дверь, ведущую на заднее крыльцо; я заметил, что исчез и Нед.
– Минни, – сказала мисс Реба, обращаясь к двери. – От курицы что-нибудь?…
– Угу, – сказала Минни. – Я уже подала. Он как раз взялся за нее. – Нед что-то сказал. Его слова мы не расслышали, зато расслышали Миннины: – Ну, если для аппетита тебе требуюсь я, пожалуй, до утра с голоду помрешь. – Его ответа мы не расслышали. Мисс Корри ушла уже минуты четыре назад. Бун вскочил.
– Пропади оно все пропадом! – сказал он.
– К телефону ревнуешь? – спросила мисс Реба. – Что он может с ней сделать через эту сволочную гуттаперчевую трубку? – Но тут мы услышали Минни: короткий звонкий шлепок, потом ее шаги. Она вошла в кухню, немного задыхаясь, но не слишком. – Что там стряслось? – спросила мисс Реба.
– Ничего не стряслось, – сказала Минни. – Он как все. Хочет и того и этого, а где у него больше чешется – сам не знает.
– Дай ему бутылку пива. Если не боишься вернуться к нему.
– А чего мне бояться? – сказала Минни. – В нем естество бесится – подумаешь, невидаль. Ну, посильней, чем у других. Я уже привыкла. Все они такие: как начнет естество беситься, так никому прохода нет, пока не задрыхнут.
– Еще бы не привыкла, – сказал Бун. – Это все зуб. Чертовы бабы: ни за что не оставят человека в покое.
– Что это значит? – спросила мисс Реба.
– Будто вы не знаете, что это значит, – сказал Бун. – Нет на вас угомону: ненасытные вы. Нет чтобы мужчину пожалеть, это дерьмо несчастное. Вы только посмотрите на нее: не угомонилась, пока не насобирала, не наскребла на золотой зуб, не на какой-нибудь, а на золотой, и сунула его себе в пасть, только чтобы свести с ума разнесчастного олуха, деревенского черномазого…
– …или потратила пять минут на телефонный разговор и свела с ума разнесчастного олуха, деревенского ублюдка, который никому ничего худого не сделал, только украл чужой автомобиль, а теперь еще и лошадь. Всякого навидалась, но чтобы человеку так надо было жениться, как тебе, такого еще не видела.
– Еще как надо, – сказала Минни с порога. – Сразу дурь слетит. Сама два раза пробовала и такая ученая стала… – И тут вернулась мисс Корри.
– Все в порядке, – сказала она, безмятежная, а если и некрасивая, то лишь наподобие большой фарфоровой лампы с зажженным фитилем. – Он тоже придет. Поможет нам. Он…
– Не мне, – сказал Бун. – Мне помощь сукина сына не требуется.
– Тогда убирайся, – сказала мисс Реба. – Иди туда, откуда пришел. Вот только как ты уйдешь обратно к себе в Миссипи? Пешочком? Или на коняге? Ну, ладно. Чем стоять, пока мы будем его дожидаться, лучше сядь. Расскажи, – сказала она мисс Корри.
Ты понимаешь? – Он не тормозной кондуктор. Он сигнальный кондуктор. Но в такой же форме, как у тормозного. Он поможет нам. – Все на свете любят влюбленных, так, если не ошибаюсь, говорит Шекспир Герой Фолкнера ошибочно приписывает Шекспиру изречение американского философа и поэта Ральфа Уолдо Эмерсона (1803 – 1882) из его эссе «Любовь» (1841).
, – а кто глубже заглянул в человеческое сердце? Жаль только, что он не водил знакомства с лошадьми, не то обязательно добавил бы: и, судя по всему, не меньше любят краденых скакунов. Мисс Корри рассказывала, и теперь в кухне был и Отис, хотя я не заметил, как он вошел, и что-то в нем было неладное, но не из-за этого я увидел его в самую, можно сказать, последнюю минуту.
– Нам надо купить хотя бы один билет до Пассема…
– До Паршема, – сказала мисс Реба.
– Неважно, – сказала мисс Корри. -…чтобы сдать лошадь в багаж. Ну, как сдают сундук. Сэм принесет билет и багажную квитанцию. Но беспокоиться нечего: на запасном пути будет стоять пустой багажный вагон – Сэм скажет где, так что нам останется только загнать ее туда' и, Сэм сказал, отгородить досками в углу, чтобы она не выпала; Сэм приготовит и доски и гвозди, и он говорит – большего за такое короткое время сделать не сможет, потому что рассказать обо всем дядюшке опасно – как бы он не увязался за нами. И еще Сэм говорит, единственное, что опасно, – это вести лошадь отсюда на станцию. Он говорит, нельзя, чтобы… – Она поглядела на Неда и запнулась.
– Нед Уильям Маккаслин Джефферсон Миссипи, – сказал Нед.
– …чтобы Нед так поздно ночью вел лошадь даже по переулкам: его сцапает первый же полицейский. Поэтому он – Сэм – принесет попону и наденет форму, и отведем лошадь на станцию мы втроем – он, Бун и я, – и никто не обратит на нас внимания. Да, вот еще: пассажирский поезд…
– Иисусе Христе! – сказала мисс Реба. – Потаскуха, железнодорожный кондуктор и миссипская болотная крыса величиной с водяную цистерну поведут в воскресную полночь через весь Мемфис рысака и никто не обратит на них внимания!
– Перестаньте!
– Что перестать?
– Сами знаете. Говорить такие слова, когда здесь…
– А! – сказала мисс Реба. – Ну, знаешь, если бы он вместе с Буном приехал сюда, можно сказать, с дружеским визитом, тогда мы могли бы и поберечь его ушки. Но раз он вместе со своими дружками крадет автомобили и лошадей и устраивает из моего заведения свою штаб-квартиру, пусть терпит, как все прочие. Ты начала насчет пассажирского поезда?…
– Да. Вагон прицепят к пассажирскому, который отправляется в Вашингтон в четыре часа дня, и на рассвете мы уже будем в Пассеме.
– В Паршеме, черт тебя дери, – сказала мисс Реба. – Мы?
– А вы разве не поедете? – спросила мисс Корри.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Так мы и сделали. Но прежде надо было показать лошадь Сэму. Сэм вошел через черный ход, через кухню, в руках он держал попону. Он был в железнодорожной форме. Почти такой же великан, как Бун.
Так что мы – опять-таки всей компанией – еще раз сгрудились на заднем дворе, лампу на этот раз держал Нед, причем освещал не столько лошадь, сколько Сэмову куртку, и жилет с медными пуговицами, и фуражку с золотыми буквами по околышу. Честно говоря, я боялся, что Нед подымет шум, если Сэм поведет лошадь, но я ошибся.
– Кто? Я? – сказал Нед. – С какой стати? Лучше и быть не может. Ежели выбирать, кому для нас лошадь в Пассем вести – ему или полисмену, так я его выберу.
Нет, когда речь шла о Сэме, шума следовало ожидать только от Буна. Сэм оглядел лошадь.
– Подходящий конь, – сказал Сэм. – По мне, чертовски подходящий конь.
– Да ну! – сказал Бун. – А на нем ведь ни свистка, ни звонка, головного фонаря – и того нет. Как это ты вообще догадался, что это такое?
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Сэм.
– Ничего, – ответил Бун. – Только то, что сказал. Твое дело – железный конь. Так, может, ты лучше потопаешь на вокзал, а нас не будешь дожидаться?
– Ах ты, ублю… – сказала мисс Реба. Потом начала сначала: – Не видишь, что ли, – человек тебе помочь хочет. Из кожи вон лезет, чтобы первая скотина, которая тебя встретит дома, не был шериф? А мог бы послать куда-нибудь подальше вместе с твоей дерьмовой лошадью. Извинись.
– Ладно, – сказал Бун. – Считайте, что я ничего не говорил.
– Это называется извиниться? – сказала мисс Реба.
– А чего вы от меня хотите? – сказал Бун. – Чтобы я нагнулся и подставил ему…
– Замолчи! Сейчас же! – сказала мисс Корри.
– А от тебя тоже помощи мало, – сказал Бун. – Ты уже нас с мисс Ребой до того довела, что мы за один день все нормальные слова перезабудем.
– Что верно, то верно, – сказала мисс Реба. – Этот твой из Арканзаса тоже был хороший подарочек, одну руку запускает в ледник за пивом, а другой, стоит отвернуться, хватает все, что плохо лежит. А теперь Буну Хогганбеку приспичило еще и своего привезти, из-за которого я и вовсе рот боюсь раскрыть.
– Ничего он не хватает, – сказала мисс Корри. – Отис ничего без спроса не берет. Правда, Отис?
– Вот-вот, – сказала мисс Реба. – Его спроси. Ему. лучше знать.
– Леди, леди, леди, – сказал Сэм. – Везем мы коня сегодня в Паршем или нет?
Так что мы наконец тронулись в путь. Но мисс Корри все посматривала на нас с Отисом.
– Им давно спать пора, – сказала она.
– Вот именно, – сказала мисс Реба. – Где-нибудь в Арканзасе, или в ихнем Миссисипи, или еще подальше, будь моя воля. Но теперь поздно говорить. Одного без другого спать не пошлешь, а Бунов – тот как-никак имеет к лошади отношение. – Но в последнюю минуту мисс Реба все-таки осталась дома. Без нее и без Минни заведение обойтись не могло. И в самом деле, дом уже ходуном ходил, хотя пока еще в границах благопристойности, с соблюдением воскресного этикета: затихающая волна субботнего вечера взметнулась в последнем пенистом всплеске перед тем, как перейти в однообразно-будничную гладь поденщины ради куска хлеба и крова.
Нед с Буном накинули на коня попону. Затем мы – Нед, Отис и я – направились к вокзалу и все время шли по тротуару, глядя, как Бун и Сэм ведут коня посредине мостовой, в своем не скажу мирном, но замиренном двоемужнем единении, и мисс Корри идет между ними, как в воскресной вечерней тишине Второй и Третьей улицы они переходят от фонаря к фонарю. Уже было начало одиннадцатого, редкие окна светились, и то лишь в пансионах (теперь-то я уже стал опытным, искушенным, не знатоком, конечно, но, во всяком случае, сведущим, я уже узнавал дома, подобные дому мисс Ребы, когда они мне попадались). В барах, однако, было темно. То есть не то что я мог распознать бар, до таких высот я еще не вознесся, а просто нам – Отису и мне – сообщил Нед, что это бары и они закрыты. Я-то понятия не имел – должны они быть сейчас открыты или закрыты. Сам понимаешь, я пробыл в Мемфисе (или на Катальпа-стрит) меньше шести часов, и ни мамы, ни отца не было рядом, чтобы наставлять меня; но я делал неплохие успехи.
– Это у них называется постный закон, – сказал Нед.
– Что значит «постный закон» «Постный закон» – речь идет о строгих пуританских законах, посредством которых в США в XIX – начале XX в. осуществлялся контроль за общественной и личной нравственностью.
? – спросил я.
– Кто его знает, – сказал Нед. – Разве что люди порастрясли все денежки в субботний вечер, в карманах у них пост, и теперь ради них не стоит и керосин жечь.
– Так это в барах так, – сказал Отис. – От этого урону никому нет. Не продадут в воскресенье – спрячут, а потом продадут в понедельник кому угодно, может, тем же желающим. А вот с глиномеской другой разговор. Продадут товар сегодня, а назавтра верти снова-здорово, тот же товар продают. У баб не убывает. Попробовали бы на глиномеску постный закон напустить – небось полиция живо вступилась бы.
– Что такое глиномеска? – спросил я.
– Больно много вы знаете, – сказал Нед Отису. – Недаром в Арканзасе вам тесно. Ежели и остальные парнишки у вас столько же знают, то на двадцать первом году они и в Техасе не поместятся.
– Г…, – сказал Отис.
– Что такое глиномеска? – спросил я.
– Ты лучше соображай, как бы коню корму намесить, – сказал мне Нед, повышая голос. – Чтобы задобрить его и до Пассема довезти, уж не говоря – первым делом в вагон впихнуть. Вон там кондуктор идет, он железной дорогой как своей распоряжается, пошвыривает вагоны туда-сюда, даже ручек из карманов не вынет – намекал ему кто-нибудь насчет корма? А может, он даже заодно ведро с мыльной водой раздобудет, и не мешало бы вашей тетушке, – теперь он обращался к Отису, – завести вас за угол да прополоскать вам как следует рот.
– Г…, – сказал Отис.
– А может, еще и первую попавшую палку в ход пустить, – сказал Нед.
– Г…, – повторил Отис. И тут перед нами появился полисмен. Вернее, Отис заприметил полисмена еще раньше, чем тот – лошадь. – Обалдеть, – сказал Отис. Полисмен знал мисс Корри. Сэма он, видно, тоже знал.
– Куда это вы ее ведете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40