– Что все это значит? – сказал Тарзан, повернувшись к Рокову, в котором он инстинктом чувствовал зачинщика. Тот молчал, нахмуренный.
– Нажмите кнопку, пожалуйста, – продолжал человек-обезьяна, – нам надо вызвать сюда одного из офицеров – дело зашло слишком далеко.
– Нет, нет, – вскричала женщина, разом вскочив на ноги. – Прошу вас не делать этого. Я уверена, что мне, в сущности, не хотели причинить вреда. Я рассердила этого господина, и он потерял самообладание, – вот и все. Мне не хотелось бы, чтобы делу был дан ход, прошу вас, мсье, – и голос ее звучал так умоляюще, что Тарзан не решился настаивать, хотя здравый смысл подсказывал ему, что во всем этом кроется нечто, о чем должны были быть осведомлены надлежащие власти.
– Вы, значит, хотите, чтобы я ничего не предпринимал? – спросил он.
– Ничего, прошу вас, – отвечала она.
– Вы согласны и в дальнейшем подвергаться преследованиям этих двух негодяев?
Она не находила ответа и выглядела очень несчастной и расстроенной. Тарзан видел, как лукавая, торжествующая усмешка скривила губы Рокова. Женщина, очевидно, боялась, не решилась откровенно высказаться в присутствии этих двух негодяев.
– В таком случае, – сказал Тарзан, – я буду действовать на собственный страх и риск. Вас, – продолжал он, обернувшись к Рокову, – и вашего сообщника, я предупреждаю, что отныне и до конца переезда я не выпущу вас из виду и если случайно узнаю, что один из вас, хотя бы косвенно, причиняет неприятности этой молодой особе, я тотчас непосредственно призову вас к ответу, и не думаю, чтобы вы остались довольны.
– Теперь вон отсюда, – и, схватив Рокова и Павлова за шеи пониже затылка, он выбросил их с силой за дверь, ударив при этом каждого ногой, чтобы они подальше откатились в проходе. Затем он обернулся к женщине. Она смотрела на него, широко раскрыв глаза от удивления.
– А вы, сударыня, сделаете мне огромное одолжение, если дадите мне знать, как только кто-нибудь из этих прохвостов станет снова беспокоить вас.
– Ах, мсье, – отвечала она, – я надеюсь, что вам не придется пожалеть о вашем добром деле. Вы приобрели злого и изобретательного врага, который не остановится ни перед чем, пока не удовлетворит свое чувство мести. Вы должны быть, право, очень осторожны, мсье…
– Простите, сударыня, меня зовут Тарзан…
– Мсье Тарзан. А из того, что я не хотела вызвать офицера, не делайте заключения, будто я недостаточно благодарна вам за смелую и рыцарскую защиту. Спокойной ночи, мсье Тарзан, я никогда не забуду, чем обязана вам, – и с очаровательной, подкупающей улыбкой, обнаружившей два ряда чудесных зубок, молодая женщина поклонилась Тарзану. Он пожелал ей спокойной ночи и вышел на палубу.
Он был очень удивлен, что здесь на пароходе уже двое – граф де Куд и эта девушка – терпели низости Рокова и его товарища и не соглашались передать их в руки правосудия. Прежде чем лечь спать, он мыслями часто возвращался к красивой молодой женщине; жизнь ее, очевидно, опутана какой-то сетью, соприкоснуться с которой судьба заставила и его. Он вспомнил, что даже не знает, как ее зовут. Что она замужем, ясно по узкому золотому кольцу на среднем пальце левой руки. Он невольно спрашивал себя: кто этот счастливец?
Тарзан не видел больше ни одного из участников маленькой драмы, которую мельком наблюдал, до последнего вечера переезда. Уже стемнело, когда он неожиданно оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Они оба вынесли свои кресла с разных направлений к одному и тому же месту. Она встретила его милой улыбкой и почти сразу заговорила о том, чему он был свидетелем в ее каюте два дня тому назад.
Казалось, что ее смущает, как бы знакомство с такими людьми, как Роков и Павлов, не очернило ее в его глазах.
– Я надеюсь, что мсье не судил обо мне, – начала она, – по той несчастной случайности, во вторник вечером. Я много перемучилась из-за этого: я в первый раз после того решилась выйти из каюты. Мне было стыдно, – просто закончила она.
– Никогда не судят о газели по тем львам, которые нападают на нее, – возразил Тарзан. – Я видел раньше тех двоих за работой, в курительной комнате, накануне того дня, когда они напали на вас, насколько помнится; и, ознакомившись с их методами, я пришел к убеждению, что сама их вражда служит лучшей рекомендацией тому, кого они преследуют. Люди, им подобные, прилепляются только к злому и низкому и ненавидят все прекрасное и благородное.
– Вы очень добры, давая этому такое объяснение, – ответила она, улыбаясь. – Я уже слышала о том, что произошло за картами. Муж все рассказал мне. Он говорил о необычайной силе и смелости г. Тарзана, перед которым он вечно будет чувствовать себя в долгу.
– Ваш муж? – переспросил Тарзан.
– Да. Я – графиня де Куд.
– Я вдвойне вознагражден, сударыня, раз я оказал услугу супруге графа де Куд.
– Увы, мсье, я уже настолько обязана вам, что вряд ли когда-нибудь рассчитаюсь, – не увеличивайте же тяжести моих обязательств, – и она одарила Тарзана такой прелестной улыбкой, что он почувствовал: мужчина может решиться на гораздо больший подвиг только для того, чтобы заслужить такую улыбку.
В тот день он больше не видел ее и в суете приезда, на следующее утро, упустил ее из виду. Но в выражении ее глаз, когда они расставались накануне, было что-то преследовавшее его. В них была печальная задумчивость, когда они говорили о том, как легко и странно завязываются дружеские отношения во время океанских путешествий, и как одинаково легко эти отношения обрываются раз навсегда.
Тарзан думал, увидит ли он ее еще когда-нибудь…

III
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА УЛИЦЕ МОЛЬ

Приехав в Париж, Тарзан направился прямо к своему старому другу д'Арно и получил от морского офицера основательную взбучку за то, что отказался от титула и поместий, которые по праву принадлежали ему – сыну Джона Клейтона, покойного лорда Грейстока.
– Надо быть сумасшедшим, друг мой, – говорил д'Арно, – чтобы так легко отказаться не только от богатства и положения, но и от возможности неоспоримо доказать, что в жилах ваших течет кровь двух наиболее благородных английских семей, а не кровь дикой обезьяны-самки. Просто невероятно, как они могли поверить вам, в особенности мисс Портер.
Ведь я-то никогда не сомневался в вашем происхождении, даже тогда, когда в дебрях ваших африканских джунглей вы, подобно хищному зверю, сильными челюстями разрывали сырое мясо своей добычи и вытирали сальные руки о свои бедра. Даже тогда, хотя я не имел ни малейших доказательств, я знал, что вы ошибаетесь, считая себя сыном Калы.
А теперь, имея в руках дневник вашего отца, описывающий ужасную жизнь, которую он и ваша мать вели на диком африканском берегу; имея запись о вашем рождении и самое убедительное и важное доказательство – отпечаток ваших детских пальчиков на странице дневника, вы соглашаетесь оставаться бродягой без денег, без имени – это уму непостижимо.
– Мне не нужно лучшего имени, чем Тарзан, – возразил человек-обезьяна, – а что касается того, чтобы оставаться бродягой без гроша денег, то это вовсе не входит в мои планы. В самом деле, ближайшая и, я надеюсь, последняя дружеская услуга, о которой я хочу просить вас – это найти мне занятие.
– Вот еще! – проворчал д'Арно. – Вы отлично знаете, что я не подумаю искать вам место. Разве я не говорил вам тысячу раз, что у меня хватит на двадцать человек? И что половина всего, что принадлежит мне, – ваше? И отдай я вам все целиком, оно и на одну десятую не вознаградило бы вас, Тарзан, за вашу дружбу и за то, что вы сделали для меня в Африке! Я не забыл, друг мой, что если бы не вы и ваша изумительная смелость, я погиб бы на костре в деревне людоедов Мбонга. Не забываю я также, что только благодаря вашему самоотверженному уходу, я вылечился от тех ужасных ран, которые они мне нанесли, – только позже я понял, что значило для вас оставаться в то время со мной в амфитеатре обезьян, тогда как сердце рвалось на берег.
Когда мы, наконец, добрались туда и увидели, что мисс Портер и ее спутники уехали, я начал понимать, чем поступились вы ради совершенно незнакомого человека. Я и не думаю деньгами вознаграждать вас, Тарзан. Случайно, сейчас могут понадобиться деньги. Если бы вам понадобилась какая-нибудь жертва с моей стороны, было бы то же самое. Я всегда буду вам другом, потому что вкусы у нас одинаковые, и потому что я восхищаюсь вами. Это все вне моей власти, но деньги я могу вам дать и даю.
– Хорошо, – засмеялся Тарзан, – не будем ссориться из-за денег. Мне нужно жить и, следовательно, нужны деньги. Но я рад был бы что-нибудь делать. Вы не можете дать лучшего доказательства своей дружбы, чем найти мне занятие. В бездействии я очень скоро пропаду. А что касается моих родовых прав, – они в хороших руках. Клейтон их не отнял у меня. Он уверен, что будет лучшим английским лордом, чем человек, родившийся и выросший в африканских джунглях. Вы знаете, что я и сейчас только наполовину культурный человек. Если бы, хотя бы на минуту, я пришел в ярость, – инстинкт дикого зверя, которым я, в сущности, остался, сметет весь мой небольшой запас мягких и утонченных приемов культуры. Но мало того, – предъяви я свои права, я бы лишил любимую женщину состояния и положения, которое ей теперь обеспечит замужество с Клейтоном. Этого я сделать не мог, – не правда ли, Поль?
– Не говоря уже о том, – продолжал он, не ожидая ответа, – что вопрос о происхождении не имеет для меня серьезного значения. Условия, в которых я рос и воспитывался, привили мне сознание, что в человеке, как и в животном, ценно только то, в чем сказывается его духовная и физическая доблесть. И я так же охотно признаю своей матерью Калу, как и бедную, несчастную маленькую англичанку, которая умерла через год после того, как произвела меня на свет. Кала, дикая и жестокая, была по-своему всегда добра ко мне. Я, верно, кормился у ее волосатой груди с того дня, как умерла моя мать. Она со всей яростью подлинной материнской любви сражалась за меня с дикими обитателями леса и с членами ее собственного племени. И я, со своей стороны, я тоже любил ее, Поль. И сам не понимал – насколько сильно любил, пока безжалостное копье и отравленные стрелы черного Кулонги не отняли ее у меня. Я был еще ребенком тогда, и я бросился на бездыханный труп и рыдал в отчаянии, как рыдает дитя над родной матерью. Вам, друг мой, она показалась бы отвратительным, безобразным существом, я же находил ее красивой, – так любовь преображает то, что любишь. И я вполне доволен тем, что навсегда останусь сыном Калы, обезьяны-самки.
– Я восхищаюсь вашей верностью прошлому, – отвечал д'Арно. – Но наступит час, когда вам захочется вернуть себе свои права. Запомните то, что я говорю, и будем надеяться, что и тогда это будет также легко осуществимо, как сейчас. Вы не должны забывать, что только два человека в мире – профессор Портер и м-р Филандер могут клятвенно подтвердить, что маленький скелет, который был найден в хижине вместе со скелетом вашего отца и вашей матери, был скелетом детеныша антропоидной обезьяны, а не потомка лорда и леди Грейсток. Это свидетельство весьма важно. Оба они уже не молоды, может быть недолго проживут. А, кроме того, вам разве не приходило в голову, что, узнай мисс Портер истину, она бы порвала с Клейтоном? Вы могли бы иметь богатство, титул и женщину, которую вы любите, Тарзан. Неужели вы об этом не подумали?
Тарзан покачал головой.
– Вы не знаете ее, – промолвил он. – Ничто не могло бы сильнее связать ее, чем удар судьбы, обрушившийся на Клейтона. Она родом из старинной южно-американской семьи, а южане гордятся своей верностью друзьям в несчастье.
Первые три недели Тарзан употребил на то, чтобы возобновить свое прежнее мимолетное знакомство с Парижем. Днем он посещал библиотеки и бродил по картинным галереям. Он буквально пожирал книги, и мир возможностей, которые раскрывались перед ним в этой области культуры, приводил его в трепет, когда он думал, какие ничтожные крохи общей суммы человеческих знаний может усвоить отдельный индивидуум, даже если он всю жизнь посвятит исследованию и изучению; однако, он учился, сколько мог, днем, а по ночам искал отдыха и развлечений, причем, конечно, и для ночных его занятий Париж представлял ничуть не менее богатое поле.
Если он выкуривал слишком много папирос и выпивал слишком много абсента, то он делал это потому, что брал цивилизацию такой, какая она есть, и что так делали, как он убедился, все его цивилизованные братья. Жизнь эта манила его новизной, возбуждала его; к тому же, в сердце у него жила большая печаль и большое желание, которое никогда не может быть утолено, – и он старался в этих двух крайностях – работе и развлечениях – уйти от прошлого и свыкнуться с мыслью о будущем.
Однажды вечером он сидел в мюзик-холле, потягивая абсент и любуясь пляской русской танцовщицы, как вдруг он поймал быстро скользнувший по нему взгляд двух злых черных глаз. Человек отвернулся и смешался с толпой у выхода раньше, чем Тарзан успел его хорошенько рассмотреть, но он остался в уверенности, что не в первый раз видит эти глаза и что не случайно они следили за ним весь вечер. Уже некоторое время у него было смутное ощущение, что за ним следят, и, повинуясь сильному в нем животному инстинкту, он обернулся и перехватил устремленный на него взгляд.
Еще до ухода из мюзик-холла Тарзан совершенно забыл о происшедшем, не обратил он внимания и на подозрительного субъекта, который глубже отодвинулся в тень подъезда на противоположной стороне улицы, как только Тарзан вышел из ярко освещенного здания.
Тарзан и не подозревал, что его не раз провожали таким образом и из этого, и из других мест развлечений. Но он никогда почти не бывал один. На этот раз д'Арно был приглашен в другое место, и Тарзан шел один.
Когда Тарзан повернул в том направлении, каким он всегда возвращался домой из этой части города, следивший за ним с противоположного тротуара выскочил из засады и быстро побежал вперед.
Тарзан привык проходить улицей Моль по ночам.
1 2 3 4 5