(Отходит).
В а г н е р. Льстят...
П е р в ы й м у з ы к а н т. Поверьте, дорогой маэстро, поверьте - не льстят! Вся зала была охвачена необыкновенным восторгом.
В т о р о й м у з ы к а н т. Прямо экстазом!
В а г н е р. Спасибо. Я чувствую, что провел хорошо. Но... все не то! Господа, позвольте мне покинуть вас, здесь...
П е р в ы й м у з ы к а н т. Маэстро, выпейте хотя вина!
П е р в а я д а м а (тихо подойдя к столу, кладет перед Вагнером букетик подснежников. Робко). Примите это, господин капельмейстер, и простите за скромность...
В а г н е р (быстро встает, протягивает даме руку). Я очень, очень благодарен вам, сударыня!
П е р в а я д а м а. Боже, если бы я могла выразить, как вы божественно ведете оркестр!
В а г н е р (очень живо). Что вы скажете о музыке, сударыня?
П е р в а я д а м а (жеманясь). О, она упоительна! Представьте, я нипочем не могла достать афишу - их положительно рвали на части. Как называется эта ваша дивная вещь?
В а г н е р (опускается на стул). Эта вещь называется... девятой симфонией Бетховена...
(Дама в растерянности отходит. Музыканты переглядываются.)
П е р в ы й м у з ы к а н т. Можно ли ждать большего от филистера?
В а г н е р. Увы, друзья, весь мир состоит из филистеров!
Д а н и н и. Он, кажется, опять не в духе?
Г е н а р т. Знаете, что дирекция отказалась поставить его новую оперу?
Д а н и н и. А здорово его опять в газетах отчитали!
Г е н а р т. Пора бы привыкнуть. О такой музыке хорошо может писать только Рекель.
Д а н и н и. Вон он, легок на помине!
(Входит Рекель.)
8.
Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, пр. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, Вагнер, музыканты, Рекель.
(Рекель быстро отыскивает глазами Вагнера и спешит к нему.)
В а г н е р (хватает порывисто руку Рекеля, усаживает его рядом с собой). Дорогой мой, я так рад, так рад видеть тебя! Где ты пропадал?
Р е к е л ь. Мне сказали, что ты пошел выпить вина. Я обегал почти все ресторации. (Протягивает руку музыкантам.)
(Музыканты в замешательстве здороваются. Затем по одиночке подымаются, откланиваются Вагнеру. Одни подсаживаются к столу актеров, другие отыскивают знакомых среди посетителей.)
Р е к е л ь (не обращая внимания на музыкантов). Я ожил, ожил, ожил! "Листок" шумит! Сегодня приезжали из Фрейберга, Хемница, Пильзена, настоящие пролетарии. Пойми, друг мой, настоящие пролетарии! Из Богемии были двое студентов, забрали все старье и деньги заплатили. А это - все! Какие пытки пережил я за прошлую неделю: за бумагу платить нечем, печатня не набирает, домой итти страшно - ребята сидят на сухом хлебе, жена плачет - ужас. А теперь - (стучит по столу) бутылку Нирштейна!
В а г н е р. Словом, ты старательно готовишь себе если не виселицу, то тюрьму.
Р е к е л ь. Рихард, а ты все тот же.
В а г н е р. Мне тяжело, Август, и я завидую тебе.
Р е к е л ь. Завидуешь виселице? Но нет, все зависит от нас самих. Чем больше искренних друзей приобретем мы, тем легче и скорее наступит крушение реакции. Ах, если бы пролетариев и студентов, которые у меня были, увидел наш Бакунин! Если бы он был здесь!
В а г н е р. Позволь, но разве ты его не встретил?
Р е к е л ь. Кого? Михаила? Он в Богемии.
В а г н е р. Август, он здесь!
Р е к е л ь. Ты с ума сошел!
В а г н е р. Друг мой, я говорил с ним сегодня, только что.
Р е к е л ь. Чего же ты молчишь? Где он? Пойдем!
В а г н е р. Погоди, куда ты? Я не имею понятия, где он.
Р е к е л ь. Где ты его видел? Почему он не зашел ко мне? Когда он приехал? Да говори же, говори!
В а г н е р. Поверь мне, я сам ничего не знаю.
Р е к е л ь. Боже мой, да говори, наконец!
В а г н е р. Сегодня, после концерта, едва я положил палочку на пульт и раскланялся, в оркестре...
Р е к е л ь. Ну!
В а г н е р. В оркестре появляется Бакунин.
Р е к е л ь. Ну, и что же?
В а г н е р. Ты понимаешь, я был так поражен. Во-первых, я был уверен, что его в Дрездене нет; во-вторых, его разыскивает полиция, а он посещает концерты; потом - согласись сам - внимание всего зала было направлено на меня, а я вдруг попадаю в об'ятия какого-то исполина на виду у всей публики, всего оркестра. Благороднейшая тема для горожан. Но я был так рад...
Р е к е л ь. Ну, а он, он что?
В а г н е р. Он был потрясен музыкой.
Р е к е л ь. Он что-нибудь сказал?
В а г н е р. Да. Он сказал, что если пожар охватит собою весь мир, и при этом суждено будет погибнуть всей музыке, мы соединимся, чтобы отстоять девятую симфонию.
Р е к е л ь. Рихард, Бакунин - истинный художник!
В а г н е р. Он - сатана...
Р е к е л ь. Что же было потом?
В а г н е р. Мне аплодировали, я пошел к пульту, чтобы отблагодарить, а когда вернулся, Бакунина уже не было.
Р е к е л ь. Куда же он мог деться?
В а г н е р. Я обегал почти весь театр, дожидался у выхода, пока выйдет последний человек, - он канул, как в воду...
Р е к е л ь. Пойдем!
В а г н е р. Куда?
Р е к е л ь. Пойдем! я выкопаю его из-под земли!
В а г н е р. Погоди, а как же вино?
Р е к е л ь. Возьмем с собой. Отпразднуем приезд благороднейшего друга народа!
В а г н е р. Он так неосторожен...
Р е к е л ь. Есть люди, которые спешат под кровлю от первой набежавшей тучки, и есть другие, для которых гроза - обыкновенное состояние. Подымайся!
(Рекель расплачивается с кельнершей, берет с собой бутылку вина и увлекает к выходу Вагнера. Пока они пробираются к двери, в пивной тихо. Как только дверь закрылась за ними, глухой рокот голосов наполняет подвал.
Почти тотчас же после ухода друзей, дверь шумно растворяется и ватага студентов-немцев врывается в пивную.)
П р о ф е с с о р. Этот господин, с которым ушел молодой композитор, окончательно скомпрометированная персона.
К л о ц. Ну, почему же?..
П р о ф е с с о р. Он издает эти... как их... народные листки и уже сидел в тюрьме.
(Входят Бенедикт и другие студенты-немцы.)
9.
Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы.
П е р в ы й с т у д е н т (оглядывая потолки и стены, поет):
"Когда случится нам заехать
На грязный постоялый двор..."
(Грунерт обретает необыкновенную подвижность: расшаркивается перед каждым студентом, подкатывает стулья к среднему большому столу. Улыбка готовности не сходит с его лица.
Кельнерши оживают и прихорашиваются.)
Г р у н е р т. Очень, очень рад, господа. Прикажите-с!
Б е н е д и к т (театрально). Скажи, старик, приплыли ль из-за моря суда голландские с товаром на борту? Твой славный погреб получил ли мехи с вином из дальних стран? Какою редкостью похвастать готов почтенный твой кабак? Чем потчевать гостей ты будешь, дай ответ...
П е р в ы й с т у д е н т. Друзья, наш Бенедикт - талантливый поэт!
(Студенты рукоплещут.)
Б е н е д и к т. Увы, я так редко слагаю вирши!
В т о р о й с т у д е н т. Тебя не посещают музы?
Б е н е д и к т. Только тогда, когда я выпью...
П е р в ы й с т у д е н т. Но, ведь, ты вечно пьян!
(Хохот.)
В т о р о й с т у д е н т (к Грунерту). Монастырские ликеры есть? Старый Доппелькюммель? Мозельвейн?
Г р у н е р т. Что изволите, господин доктор.
В т о р о й с т у д е н т. Значит, все в порядке?
Г р у н е р т. Так точно, господин доктор.
Б е н е д и к т. В таком случае, во-первых - пива, во-вторых - пива, в-третьих - пива... Словом, сколько ртов, столько литров пива.
П р о ф е с с о р (любуясь студентами). Когда я смотрю на молодежь, вера в великую будущность немецких государств вспыхивает во мне с новой и новой силой.
К л о ц. Золотая пора!
П р о ф е с с о р. Юность! Помните ли вы, сударь, наши годы, старый Гейдельберг, незабвенная Иена...
К л о ц. Такие умы, как Лессинг, сердца, как Шиллер...
П р о ф е с с о р. И этот величайший из немцев - Фридрих. Его дух был еще жив среди нас. Вот, сударь, в чем надо искать спасение немецкого единства - в просвещенном абсолютизме.
К л о ц. Абсолютизм устарел, доктор.
Б е н е д и к т. Silentium!
П е р в ы й с т у д е н т. По уставу корпорации...
В т о р о й с т у д е н т. Нельзя ли без устава: я умру от жажды!
Б е н е д и к т. Silentium!
В т о р о й с т у д е н т. Коллега, смилуйся.
Б е н е д и к т. Согласны ли сделать исключение для жаждущего коллеги?
С т у д е н т ы. Согласны! Пусть!
Б е н е д и к т. Прошу встать.
(Встают, поднимают пивные кружки, образуя из них сплошное кольцо над серединою стола, кричат почти в одно слово "Prosit!", потом дружно подносят кружки к губам и, как по команде, начинают пить.
Головы посетителей обращены в сторону студентов.
Входят Бакунин, Вагнер и Рекель.)
10.
Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы, Бакунин, Вагнер, Рекель.
(Взоры всех устремляются на вошедших. Они останавливаются в дверях: Вагнер и Рекель по сторонам Бакунина. Бакунин держит подмышкой толстый сверток газет.)
Б а к у н и н (сняв шляпу, вытирает большим платком лицо и шею. Громко). У-фф, чорт, жарко!
(Посетители начинают переглядываться.)
К л о ц. Вот это тот самый, о котором я говорил...
П р о ф е с с о р. Баррикадософ?
К л о ц. Да, это он.
П р о ф е с с о р. Конечно, - чех!
В а г н е р (Бакунину). Оставаться тут - безумие!
Б а к у н и н (тянет Вагнера за рукав). А ты не брыкайся, музыкант.
В а г н е р. Здесь кругом наши недоброжелатели...
Б а к у н и н. В этом кабачке я назначил весьма важное свидание. От него зависит все дальнейшее. Сколько сейчас времени?
(Рекель шутливо показывает на свои жилетные карманы и смеется.)
В а г н е р. Я оставил часы дома...
Б а к у н и н. Да, брат, не замечать своей бедности трудно. (Подходя к профессору и раскланиваясь.) Не можете ли, сударь, сказать, который час?
(Профессор сосредоточенно-угрюмо смотрит на шахматную доску.)
К л о ц (предупредительно). Ровно десять часов.
Б а к у н и н. Очень одолжили. (Увлекает Вагнера с Рекелем к переднему столу.) Лицо, к которому у меня дело, должно скоро прибыть. А теперь я чувствую необходимость вознаградить себя за весь голодный день.
(Вагнер беспокойно озирается.
Рекель неотрывно глядит на Бакунина, словно зачарованный, со счастливой улыбкой на устах.)
Б а к у н и н. Что есть на кухне?
Л о т т а. Можно приготовить по вашему желанию, сударь.
Б а к у н и н. Друзья, вы примете участие? Нет? Тогда вот что: отбивную котлету с каким-нибудь соусом и яичницу. Сыр есть? Отлично, дайте и сыру. Всего - двойную порцию.
Л о т т а. Для двух персон?
Б а к у н и н. Готовьте на двоих, мы разберемся. Хлеба дайте как следует, не по-вашему. А сначала - стакан водки.
Л о т т а. Вина? Какого желает, сударь?
Б а к у н и н. Не вина, а водки.
Л о т т а. Хлебной водки, сударь?
Б а к у н и н. Совершенно верно, настоящей хлебной водки.
Л о т т а (всплескивая руками). Стакан!
Б а к у н и н. Ну, да, стакан.
Л о т т а. Больше ничего, сударь?
Б а к у н и н. Пока все.
В а г н е р. У нас есть Нирштейн, Михаил.
Б а к у н и н. Пейте себе на здоровье. Поражаюсь вашей способности сидеть целый вечер за стаканом вина и принимать это зубное полосканье микроскопическими глоточками.
В а г н е р. Неужели ты не ощущаешь наслаждения, когда пьешь?
Б а к у н и н. Вкусовые наслаждения - гурманство. Человек должен есть и пить не для вкуса, а для действия.
Б е н е д и к т. Вы не находите, коллеги, что все это могло быть сказано и менее громко?
П е р в ы й с т у д е н т. Это какая-то Иерихонская труба!
В т о р о й с т у д е н т. Он решил заткнуть ее полдюжиной завтраков!
(Студенты смеются.)
Б а к у н и н (медленно поворачивает к ним голову. Рекелю). Вот бы тебе эту публику в "Листок", писать юмористику...
Б е н е д и к т (вскакивает, как уколотый). Прошу вас, сударь, взять ваши слова назад!
Б а к у н и н (так же громко Рекелю). Нигде нет такой пустой молодежи, как у вас.
(Страшный шум и негодующие возгласы за столом студентов, повскакавших со своих мест.)
В а г н е р. Прошу тебя, Михаил...
П е р в ы й с т у д е н т. Мы требуем удовлетворения!
В т о р о й с т у д е н т. Вы ответите за это!
С т у д е н т ы. Грубиян! Мы заставим вас молчать! Неслыханно! Дерзость!
Б е н е д и к т (пробираясь между друзей). Если вы полагаете, что наша корпорация оставит такое оскорбление без последствий... (подходит вплотную к Бакунину) то вы ошибаетесь. Мы заставим вас извиниться публично, или дать нам удовлетворение... Мы заставим, сударь!
П е р в ы й с т у д е н т. Подлец!
(Бакунин грузно встает. Выпрямляется, словно потягиваясь. Молча смотрит Бенедикту в глаза, громадный и спокойный.
Безмолвная борьба происходит в напряженной тишине пивной.
Бенедикт с'ежился, ушел в свой сюртук, как в раковину.)
Б е н е д и к т. Я... если вы (отступает на шаг), если вы...
Г р у н е р т. Ох, Господи!
Б а к у н и н (точно погаснув, опускается на стул). Уберите от меня этого молодого человека.
(Шум возобновляется. Всюду горячо жестикулируют, особенно за столом студентов.)
П р о ф е с с о р (кидает опасливо-злобные взгляды на Бакунина). Молодые коллеги! Пятно, брошенное этим... м-м... развязным чужеземцем, ложится позором не только на вас, но и на все немецкое студенчество. Ваш долг, ваша обязанность, ваша честь...
К л о ц. Доктор, вы подливаете масла в огонь...
Б е н е д и к т (выкрикивает). Мы еще посчитаемся!
П е р в ы й с т у д е н т. Я его обозвал подлецом!
В т о р о й с т у д е н т. Он проглотит "подлеца" в виде соуса с котлетами!
П е р в ы й с т у д е н т. Трус!
(Студенты свистят и шаркают ногами.
Вагнер не знает, куда смотреть.
Рекель неподвижен и бледен.
Бакунин мечтательно-спокоен, точно кругом никого нет.
Лотта приносит большой поднос, заставленный кушаньями и тарелками.
Бакунин принимается за еду. Ест он громко, сосредоточенно и некрасиво: уничтожает пищу.
Вагнер смотрит на Бакунина с брезгливым ужасом.
К Рекелю вернулась зачарованная улыбка.)
Д а н и н и. Господа студенты больше шумят, чем действуют...
Г е н а р т. Покорнейше благодарю иметь дело с этаким слоном.
П е р в ы й а к т е р. У него спина точно суфлерская будка.
Д а н и н и. А кем он может быть?
Г е н а р т. Похож на газетчика:
1 2 3 4 5 6 7 8