Тело его было тяжелым и плохо повиновалось. В этот момент вспыхнул первый в его жизни свет. Свет понравился ему гораздо больше темноты – теплый, живой, реально существующий. И в этом свете он увидел живое существо Оно было прекрасно и смотрело на него, улыбаясь. Оно так понравилось ему, что он протянул руки и заговорил, пытаясь высказать сразу все нахлынувшие чувства. И странное существо подошло ближе и потрепало его по голове...
Джоу Лахатал создал Тавроса Тригарануса не из необходимости, а по собственной прихоти, чтобы посмотреть, что у него получится. Получилось вполне сносно, но не очень интересно. Тригаранус был лишен способности говорить и только невнятно мычал, силясь высказать какую-нибудь мысль. Впрочем, бог серьезно сомневался в том, что в уродливой высоколобой голове созданной им твари могут вообще возникать мысли.
Сама идея произвести на свет это существо возникла у Джоу Лахатала, когда он странствовал по континенту в поисках старых храмов и древних городов. В центральной части Варда, в девственном тропическом лесу, он натолкнулся на развалины, которые потрясли его своей красотой. Гигантские здания, сложенные из грубо отесанных глыб, были исполнены особого изящества, помноженного к тому же на обаяние старины. Увитые ползучими растениями, засыпанные землей и древесной трухой мраморные фонтаны, потрескавшиеся и поросшие травой каменные плиты на древней площади – мертвое воспоминание о былых славе и могуществе неведомого народа – понравились Верховному богу.
Недалеко от этих развалин он обнаружил жалкое поселение – ряды грубо сработанных хижин, в которых обитало дикарское племя, поклонявшееся огню. Джоу Лахатала позабавила мысль вдохнуть жизнь в умерший город и заодно дать дикарям собственного бога. И поскольку ничто не мешало ее воплощению, он и создал странное существо, поселив его в старом храме. И, не беспокоясь больше о будущем своего творения, покинул эти места.
Несколько дней Тригаранус провел в том месте, где явилось ему впервые прекрасное создание, ожидая, что оно наконец придет за ним и заберет с собой. Но время шло, а он оставался в одиночестве, заброшенный, жалкий и покинутый. И совершенно несчастный. Он ощущал себя разумным созданием, хотя и не мог вполне точно определить свои ощущения. Он наивно полагал, что является одним из таких же существ, как и то, которое он увидел при своем появлении на свет.
Обрывки разрозненных знаний об устройстве внешнего мира, о людях и предметах бесцельно блуждали в его мозгу, но он не особенно задумывался над их происхождением. Для него все было естественным.
Однако спустя несколько дней он стал ощущать незнакомое прежде чувство, которое неожиданно для самого себя определил как голод. Затем из глубин сознания возникла следующая мысль: чтобы утолить неприятное чувство голода, нужна пища. К тому же ему было плохо в темном и пустом здании, где царили холод и сырость. И он выбрался наружу.
До тех пор, пока он не встретил первого человека, ему было и невдомек, насколько огромным и грозным он является для окружающих. Он еще не воспринимал человека как пищу, хотя и не исключал этой возможности, – мысли, возникшие в этом мире вместе с ним по прихоти Джоу Лахатала, не подчинялись ему, а появлялись одна за другой яркими цветными картинками. Обрадовавшись тому, что он не является единственным живым существом на свете, он бросился навстречу человеку, попутно успев отметить, каким маленьким и хрупким тот ему кажется. При этом он пытался заговорить, но вместо слов, которые так легко и просто складывались в глубине его сознания, наружу вырвалось хриплое рычание. При этом человек повел себя более чем странно – он завопил, замахал слабыми руками и убежал. Недоумевающий и обиженный, Таврос двинулся следом, круша все на своем пути.
Когда колдун племени шак-а-шаманак в очередной Раз отправился к развалинам старого города, чтобы там попросить у ушедших в страну теней предков хорошей охоты, он впервые столкнулся лицом к лицу с неведомым Довищем – Тавросом Тригаранусом.
Трехрогий чешуйчатый исполин бросился к нему, растопырив мускулистые руки с громадными кривыми когтями. Старый колдун издал леденящий душу вопль и пустился наутек, напрочь забыв обо всем, стремясь сохранить жизнь, на которую, как он был уверен, покушался жуткий монстр.
Тригаранус недоумевал. Он не мог вообразить себе отчего человек так испугался. Понятие страха также присутствовало у него в сознании, но никак не соотносилось с собственным внешним видом. Правду говоря, он совершенно не представлял, как выглядит. Обезумевший от страха дикарь двигался гораздо быстрее, но гигант неутомимо следовал за ним и вскоре достиг небольшого селения, жители которого, всполошенные криками колдуна, уже столпились у окраины. Завидев появившееся из леса звероподобное существо, они разразились испуганными воплями. Наконец, подбадривая друг друга, мужчины преградили ему путь, потрясая странными предметами. Тогда он еще не знал, как больно могут жалить эти жалкие первобытные копьеца и стрелы.
Он приближался к людям в надежде познакомиться, остаться среди них; ему хотелось поделиться мыслями и задать много-много вопросов. В сущности, он был огромным новорожденным младенцем с зачатками разума и речи, и ему был необходим кто-нибудь, кто согласился бы его выслушать и понять.
Чешуйчатое чудище подняло голову и заревело. Голос у него был под стать внешности. От этого звука кровь стыла в жилах дикарей, они были готовы разбежаться, забиться в щели, но старый колдун повелительно указал им на пришельца.
Град копий и стрел осыпал Тригарануса. Они не причинили ему сколько-нибудь существенного вреда, но раздражили и оскорбили. Он не сделал им ничего плохого – просто пришел к подобным себе – и не понимал, чем заслужил такое обращение. Стремясь все же поговорить с ними – они так же ревели и вопили, как и он, только голоса у них были тоньше и слабее, – исполин продолжая приближаться к людям. Здесь и разыгралась трагедия.
Самый смелый воин сильно ударил Тригарануса копьем, целясь ему прямо в сердце. Каменный наконечник соскользнул с плотной чешуи, покрывавшей все тело зверобога, а древко от удара сломалось.
И все же это было очень больно. Еще не понимая толком, что он делает, Таврос Тригаранус протянул к человеку мощные руки и схватил его поперек туловища, рванув что было сил. А сил было неизмеримо больше, чем у хрупких существ, называемых людьми. Раздался громкий хруст, будто сломалась сухая ветка, и тело человека бессильно обмякло. Он несколько раз дернулся и застыл. Тригаранус наклонился и бережно положил безвольное тело – он не хотел причинить ему вреда. Но тут дикари взвыли и кинулись на него гурьбой.
Схватка была короткой и очень кровавой. Когда теплая и густая кровь первый раз обагрила когти чудовища и ее терпкий запах достиг его ноздрей, оно взбесилось. Свирепый голод хищного существа взыграл в нем, и жажда убивать, рвать на части, топтать эти слабые и жалкие тела вспыхнула с неистовой силой.
Когда Тригаранус пришел в себя, он стоял один на залитой кровью земле. У его ног громоздилась гора трупов, а сам он еще коротко всхрапывал и вздрагивал, чутко поводя ушами. В тот день он в первый раз отведал человеческого мяса и с тех пор не хотел знать никакой другой пищи.
Племя шак-а-шаманак не ушло из этих мест только потому, что идти было некуда. Повсюду простирались непроходимые болотистые леса, и этот островок пригодной для жизни земли казался им единственным во всем мире. Их предки жили и умирали на этой земле, они сами родились и выросли тут. Они остались.
Таврос Тригаранус жил в заброшенном храме, в развалинах древнего города. Изредка по ночам он подкрадывался к деревне и похищал заигравшегося ребенка, юношу, который поджидал свою возлюбленную в тени Деревьев, или охотника, задержавшегося в лесу.
Шли годы. Поколения людей в деревушке сменяли друг друга, а Тригаранус оставался вечным. Понятие бессмертия наконец обрело для него свое истинное значение – он понял, что бессмертен. Хотя оно представлялось ему каким-то странным – он не мог умереть ни от старости, ни от болезни, но его вполне можно было Убить. Однако хищные звери давно обходили стороной исполинского зверобога, а люди боялись даже помыслить 0 том, чтобы воспротивиться ему. Спустя столетия никого из дикарей уже не удивляла необходимость еженедельно приносить кровавые жертвы своему божеству, обитавшему в древнем храме, – ведь так было всегда.
Со временем росло одиночество Тригарануса и его ненависть к непонятливым и глупым людям. Будучи разумным, он обнаружил, что ему ведомы понятия любви, красоты и счастья. Но сами счастье, красота и любовь остаются ему недоступными. Одинокий немой мозг, обреченный на жалкое существование среди примитивного, народа, постепенно угасал в темнице собственного тела.
Уйти Тригаранус тоже никуда не мог. Не приспособленный для самостоятельной жизни, он не умел добывать пищу – а мяса ему требовалось много. И хотя голодная смерть не грозила зверобогу, его ненасытность причиняла мучения. К тому же он уже не верил, что где-нибудь встретит более радушный прием и найдет друзей, – и, строго говоря, в этом был абсолютно прав. Не желая стать гонимым и жалким в иных местах, он остался богом там, где родился. Когда же он обнаружил, что нелепые люди могут любить и быть счастливы, то стал уничтожать их уже с наслаждением, отказывая им в том, в чем они когда-то отказали ему. Он радовался, когда несчастная мать билась в истерике у околицы деревни, с ужасом вслушиваясь в отчаянные вопли похищенного им ребенка.
Он был изгоем среди богов и людей. Его небесный отец – Джоу Лахатал – так никогда и не вспомнил о страшной твари, которую поселил в заброшенном городе. Единственное, что он даровал своему нелепому детищу, – это видение собственной его смерти. Тригаранус знал, что умрет от руки маленького человеческого существа, которое не убоится его в час своей гибели, которое обратится, к нему как к равному и вызовет на равный бой. И он был заранее благодарен тому, кто избавит .его от этой постылой жизни, вызволит из клетки.
Шак-а-шаманак со временем поняли, что проще привязывать к столбам у разрушенного храма избранные ими самими жертвы, чем подвергать риску абсолютно всех. Зверобог привык к тому, что беспомощных пленников приводят прямо к нему, – его существование сводилось только к ожиданию этого момента да к постоянной дреме в промежутках. И чем обильнее была жертва, тем дольше он потом не беспокоил людей.
Дикари ловили любых путешественников, которые имели несчастье забраться в глубь лесной чащобы, именуемой на картах Тор Ангех. Всем пленникам грозила неизбежная смерть от клыков вечно голодного бога, и Тор Ангех стал пользоваться дурной славой во внешнем мире.
Тригаранус уже и сам не помнил, чего он ждал от каждого следующего человека, стоявшего перед ним у столба. Но он никогда сразу не нападал на свои жертвы, а всегда выжидал некоторое время.
Существо, которое могло действительно стать полубогом, превратилось в демона, отвратительную тварь-людоеда, еще одно исчадие Джоу Лахатала. Он был свиреп, злобен и кровожаден. Но все же где-то внутри почти неслышный ему самому тихий голос твердил свое – он лелеял безумную надежду освободиться, вырваться любой ценой, дождаться противника, а не жертву и проиграть ему поединок, дав шанс убить себя и тем самым избавить от тоски и муки одиночества.
Таврос Тригаранус ждал.

Маленький отряд добрел наконец до относительно твердой почвы и расположился на отдых. Пока Джан-гарай и Ловалонга стояли на страже, остальные устраивали на краю леса небольшой лагерь. Бордонкай натаскал офомную кучу хвороста, заодно выворачивая с корнем и приглянувшиеся деревца, а Эйя и Габия хлопотали о ночлеге. Каэтана готовила на костре, альв помогал ей-в основном вспоминая рецепты, слушая содержание которых все изнывали от желания попробовать эти изысканные блюда.
– Воршуд, немедленно прекрати, – наконец не выдержала Габия. – Просто невыносимо слышать, чего, сколько и как слопали твои ненасытные предки. Обжора несчастный.
– Мои предки, равно как и я, – с достоинством возразил альв, – вовсе не являются обжорами, как ты овершенно неправильно и оскорбительно, я бы сказал, выразилась. Все альвы отличаются екяонность к гурманству, но это, знаете ли, ближе к гуманизму, чем к обжорству.
Эйя принюхался:
– Скажите, пожалуйста, дорогая Каэ, а что вы готовите?
– Траву, – коротко ответила голодная Каэтана.
Бордонкай тоскливо заглянул в котелок, кипевший над костром, потянул носом и недоверчиво спросил:
– И это все?
– Есть еще немного хлеба, – упавшим голосом поведала Габия. – А что делать?
– Придется мне сбегать на охоту, – предложил Эйя. – В самом деле, так хочется есть. Я туда и обратно, вдруг что-нибудь попадется... – С этими словами он принял уже знакомый своим спутникам облик.
Белый волк, сверкнув желтыми глазами, бесшумно скрылся в зарослях.
– И откуда у него силы? – Габия блаженно растянулась на траве у костра, потягиваясь и отогреваясь. – Я даже не столько хочу есть, сколько спать... Мне бы суток двое...
– Положим, не только тебе, – мечтательно протянул Джангарай. – Жаль, и часа лишнего не найдется... – Он не успел договорить.
Ловалонга предостерегающе поднял руку, прислушиваясь к каким-то едва слышным движениям в темноте леса. Все замерли, взявшись за оружие. Бордонкай бесшумно положил на землю дрова и потянул из-за спины свою Ущербную Луну, с которой не расставался ни при каких обстоятельствах. Джангарай неуловимым взмахом обнажил один из мечей. Лишь Каэ рассеянно помешивала ложкой в котелке (чего только не найдешь в мешке у альва?), – из всех спутников она да Габия были на свету, и они не показывали виду, что маленький отряд насторожился. Напряжение достигло крайней точки, когда кусты зашевелились и на поляну выбрался волк чудовищных размеров.
– Тьфу ты, – в сердцах сплюнул Джангарай, пряча, меч, – а я-то подумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70