Он отступил, мотая головой:
— Нет, Диана. Нет!
— Пожалуйста.
— Нет… Нет, я хочу поблагодарить тебя за эти счастливые недели. И за то, что ты была так добра к Линде. Ты поцелуешь меня, чтобы я передал ей твой поцелуй?
Диана поцеловала его в щеку и неуверенной походкой вернулась к машине. Мы с Хиллом молча пожали руки, и я сел за руль. Она показала мне дорогу к дому. Въехав в большие ворота, мы увидели, что в доме гости. Перед входом стояли машины, в кабинах спали шоферы. Она прошептала:
— Все помешались на маджонге. Сегодня турнир. Пожалуйста, подъедем к черному ходу. Я не хочу, чтобы видели, как я возвращаюсь с багажом.
Даже черный ход представлял собой внушительную арку из песчаника. Я внес ее чемодан на темное крыльцо. Она сказала:
— Обнимите меня на секунду.
Я обхватил ее. Это не было объятие; наши лица не соприкасались. Ей хотелось прильнуть к чему-то не такому холодному, как высокий свод, нависший над нами; она дрожала от леденящей мысли, что жизнь опять описала круг.
В кухне сновали слуги. Ей оставалось только позвонить, и она позвонила.
— Спокойной ночи, — сказала она.
— Спокойной ночи, мисс Белл.

4. ДОМ УИКОФФОВ
Среди первых откликов на мое объявление была написанная изящным старомодным почерком записка от мисс Норины Уикофф, Бельвью авеню, дом такой-то, с просьбой зайти от трех до четырех в любой удобный для меня день. Она хотела условиться о том, чтобы я читал ей вслух. Возможно, работа покажется мне скучной, и, кроме того, она хотела бы предложить мне определенные условия, которые я волен принять или отвергнуть.
На другой вечер я встретился с Генри Симмонсом за биллиардом. К концу игры я спросил его между прочим:
— Генри, вы что-нибудь знаете о семье Уикофф?
Он перестал целиться, разогнулся и пристально посмотрел на меня.
— Странно, что вы об этом спрашиваете.
Затем он нагнулся и ударил по шару. Мы кончили партию. Он мигнул, мы поставили кии, заказали что-то выпить и направились к самому дальнему столику в баре. Когда официант принес нам глиняные кружки и ушел, Генри огляделся и, понизив голос, сказал:
— Дом с привидениями. Скелеты шныряют вверх и вниз по трубам, как чертовы бабочки.
Я знал, что Генри торопить нельзя.
— Насколько я знаю, дружище, в Ньюпорте есть четыре богатых дома с привидениями. Очень грустная ситуация. Служанки не хотят там работать; отказываются ночевать. Видят что-то в коридорах. Слышат что-то в чуланах. Нет ничего заразней истерики. Двенадцать гостей к обеду. Служанки роняют подносы. Падают в обморок по всему дому. Кухарка надевает шляпу и пальто и уходит. У дома дурная слава — вы меня поняли? Не могут найти даже ночного сторожа — никто не соглашается обходить ночью весь дом… Дом Хепвортов
— продали береговой охране. Коттедж Чиверса — говорили, что хозяин удушил служанку-француженку, ничего не доказано. Устроили крестный ход — свечи, кадила, все удовольствия… Духов выгнали. Продали монастырской школе. Коттедж Колби — много лет стоял пустой, сгорел ночью в декабре. Можете пойти посмотреть сами — только чертополох растет. Когда-то славился шиповником. Теперь этот ваш дом Уикоффов, прекрасный дом, — никто не знает, в чем дело. Ни трупа, ни процесса, никто не исчез, ничего, только слухи, только толки, но у него дурная слава. Старинная семья, почтеннейшая семья. Богатые! Как говорит Эдвина, могут купить и продать штат Техас и даже не заметят. В прежние дни, до войны — званые обеды, концерты, Падеревский: очень были музыкальные; потом пошли слухи. Отец и мать мисс Уикофф фрахтовали суда и ходили в научные экспедиции — он коллекционер: ракушки и языческие истуканы. Плавали по полгода. Однажды, году в одиннадцатом, он вернулся и закрыл дом. Стали жить в нью-йоркском доме. Во время войны сам мистер Уикофф и его жена тихо померли в нью-йоркских больницах и мисс Норина осталась одна — последняя в роду. Что она может сделать? Она женщина с характером. Приезжает в Ньюпорт, чтобы открыть родовой дом — дом ее детства; но никто не соглашается работать после наступления темноты. Восемь лет она снимает квартиру в коттеджах Лафоржа, но каждый день ходит в дом Уикоффов, дает завтраки, приглашает людей к чаю, а когда садится солнце, ее служанки, дворецкий и прочая челядь говорят: «Нам пора уходить, мисс Уикофф» — и уходят. А она со своей горничной, оставив свет во всем доме, едет на коляске в коттеджи Лафоржа.
Молчание.
— Генри, вы клянетесь, что не знаете причины этих слухов? Миссис Кранстон знает все. Вы думаете, у нее есть на этот счет теория?
— Ничего такого от нее не слышал; даже Эдвина — самая сообразительная женщина на острове Акуиднек — и та ничего не знает.
На другой день, в половине четвертого, я пришел в дом Уикоффов. Я давно восхищался этим домом. Не раз слезал с велосипеда, чтобы полюбоваться им — самым красивым коттеджем в Ньюпорте. Я никогда не бывал в Венеции и ее окрестностях, но сразу распознал в нем палладиевские черты, напоминающие о знаменитых виллах на Бренте. Позже я хорошо ознакомился с первым этажом. Зал был большой, но без помпезности. Потолок держали колонны и арки, расписанные фресками. Широкие порталы в мраморе вели во все стороны — благородство, но гостеприимное и полное воздуха. Пожилая служанка открыла большую бронзовую дверь и провела меня в библиотеку, где мисс Уикофф сидела за чайным столиком перед камином. Стол был накрыт на большую компанию, но электрический чайник еще не включили. Мисс Уикофф, которой я дал бы лет шестьдесят, была в черных кружевах; они ниспадали с чепца на уши и продолжались оборками и вставками до самого пола. Лицо ее — до сих пор необычайно хорошенькое — говорило об искренности, любезности и — как заметил Генри — «характере».
— Я очень благодарна вам, мистер Норт, за то, что вы пришли, — сказала она, подавая мне руку; затем обернулась к служанке: — Мистер Норт, наверно, выпьет чаю, прежде чем уйти. Если будут звонить по телефону, спросите имя и номер; я позвоню позже. — Когда служанка ушла, она шепнула мне: — Будьте добры, закройте, пожалуйста, дверь. Спасибо… Я знаю, что вы человек занятой, поэтому сразу хочу объяснить, почему я вас пригласила. Мой старый друг доктор Босворт отзывался о вас с большой теплотой.
Уже просигнализировано. Богатые — вроде масонской ложи: они обмениваются рекомендациями, хорошими и плохими, при помощи паролей и тайных кодов.
— Кроме того, я поняла, что могу доверять вам, когда прочла, что вы выпускник Йейла. Мой дорогой отец тоже окончил Йейл, и его отец тоже. Брат, если бы он остался жив, тоже учился бы в Йейле. Я всегда замечала, что из Йейла выходят люди благородные; истинно христианские джентльмены! — Она растрогалась; я растрогался; Элайю Йейл ворочался в гробу. — Видите два старых уродливых сундука? Они стояли на чердаке. В них — наша семейная переписка, некоторые письма написаны шестьдесят — семьдесят лет назад. Я последняя в роду, мистер Норт. Многие из этих писем не представляют сегодня никакого интереса. Я давно хотела бегло просмотреть большую часть переписки… и уничтожить. Но зрение уже не позволяет читать написанное от руки, особенно если выгорели чернила. У вас зрение хорошее, мистер Норт?
— Да, мадам.
— Чаще всего достаточно будет проглядеть, только начало и конец. Серьезная переписка моего отца — он был видным ученым, специалистом по моллюскам, — передана вместе с коллекциями Йейлскому университету, где и хранится. Вы согласны взяться со мной за такую работу?
— Да, мисс Уикофф.
— При чтении старых писем всегда могут обнаружиться подробности интимного свойства. Могу я вас просить, как йейлца и христианина, чтобы они остались между нами?
— Да, мисс Уикофф.
— Есть, однако, еще один вопрос, в котором я хотела бы на вас рассчитывать. Мистер Норт, у меня в Ньюпорте очень странное положение. Вам уже говорили об этом… обо мне?
— Нет, мадам.
— На моем доме лежит проклятие.
— Проклятие?
— Да, многие верят, что в этом доме привидения.
— Я не верю в дома с привидениями, мисс Уикофф.
— Я тоже!
С этой минуты мы стали друзьями. Больше того, мы стали заговорщиками и борцами. Она описала мне, как трудно нанять слуг, которые согласились бы оставаться в доме после наступления темноты.
— Унизительно, когда не можешь пригласить друзей на обед, хотя они тебя постоянно приглашают. Унизительно быть объектом жалости… и чувствовать, что, возможно, и на моих дорогих родителях лежит тень подозрения. Я думаю, многие женщины на моем месте сдались бы и бросили дом совсем. Но это дом моего детства, мистер Норт! Мне было здесь хорошо! Кроме того, многие соглашаются со мной, что это самый красивый дом в Ньюпорте. Я ни за что не сдамся. Я буду бороться за него, пока не умру.
Я серьезно смотрел на нее.
— Что значит — бороться за него?
— Очищу от подозрений! Рассею эту тень!
— Мы читаем эти письма, мисс Уикофф, чтобы найти истоки несправедливых подозрений?
— Совершенно верно! Вы сумеете мне помочь, как вы думаете?
Я и моргнуть не успел, как превратился в Главного Инспектора Норта из Скотланд-Ярда.
— В каком году вы впервые заметили, что слуги отказываются работать здесь с наступлением темноты?
— Отец и мать уезжали в длительные экспедиции. Я не могла ездить с ними, потому что ужасно страдаю от качки. Я оставалась с родственниками в Нью-Йорке и занималась музыкой. Отец вернулся сюда в одиннадцатом году. Мы собирались здесь жить, но он вдруг передумал. Он закрыл дом, уволил слуг, и мы стали жить в Нью-Йорке. На лето уезжали в Саратога-Спрингс. Я умоляла его вернуться в Ньюпорт, но он не соглашался. И не объяснял почему. Во время войны и он и мать умерли. В девятнадцатом году я осталась одна на свете. Я решила вернуться в Ньюпорт и жить в этом доме круглый год. Тут я и обнаружила, что ни один слуга не соглашается жить в нем.
Может быть, у мисс Уикофф есть предположения, которые могли бы пролить свет на эту историю? Никаких. У ее отца были враги? Нет, никогда в жизни! Не интересовалась ли этим делом полиция? Да о чем тут может идти речь, кроме опасений слуг и смутных слухов, будто в доме нечисто?
— Когда ваш отец уезжал в экспедиции, на чьем попечении оставался дом?
— Тут оставались все слуги. Отцу приятно было знать, что он может вернуться в любую минуту. А распоряжался ими дворецкий, или мажордом, который прожил в нашей семье много лет.
— Мисс Уикофф, нам надо прочесть письма примерно с девятого года до двенадцатого. Когда мне прийти?
— О, приходите каждый день в три часа. Мои друзья являются к чаю не раньше пяти.
— Я могу приходить через день, в три. Я буду у вас завтра.
— Благодарю, благодарю. Я отберу письма, относящиеся к этим годам.
И великий человек изрек напоследок:
— Не бывает домов с привидениями, мисс Уикофф! Бывают только неуемные фантазии и, возможно, злостные притом. Попробуем выяснить, откуда выползла эта история.
Назавтра, когда я пришел, интересовавшие нас письма лежали в пачках, перевязанных красным шнуром: ее письма родителям с 1909 года по 1912-й; письма родителей к ней; шесть писем отца к матери (они редко расставались на целый день); письма отца к его брату (братом возвращенные) и ответы брата; письма ньюпортского мажордома (мистера Харланда) к отцу; переписка отца с адвокатами в Нью-Йорке и Ньюпорте; письма друзей и родственников к миссис Уикофф. Чтение семейных писем причиняло мисс Уикофф боль, но она скрепя сердце откладывала многие для уничтожения. Погода, штормы у Борнео, метели в Нью-Йорке; здоровье (отменное); женитьбы и смерти Уикоффов и родственников; планы на будущий год и перемены в планах; «любовь и поцелуи нашей милой девочке». Мы с мисс Уикофф разделили работу. Оказалось, что зрение все же позволяет ей читать письма родителей, и она предпочла заниматься этим сама. Так что вскоре мы трудились на разных участках. Я читал письма мистера Харланда: течет крыша — починена; просьбы посторонних «осмотреть дом» — отказано; повреждения оранжереи, причиненные веселящимися в канун Дня всех святых, — устранены и т.д. Я перешел к письмам мистера Уикоффа брату: найдены редкие раковины и посланы для идентификации в Смитсоновский институт; на волоске от гибели в Зондском проливе; согласование финансовых сделок; «обрадованы известиями об успехах Норины в музыке»… Наконец я наткнулся на ключ к этой злосчастной истории. Письмо отправлено из Ньюпорта 11 марта 1911 года:
«Я надеюсь, ты уничтожил письмо, отправленное тебе вчера. Мне хочется, чтобы все это было забыто и больше никогда не вспоминалось. Счастье еще, что я оставил Милли и Норину в Нью-Йорке. Пусть у них сохранятся только радостные воспоминания об этом доме. Я уволил всех слуг, выплатил им жалованье и каждому дал щедрую прибавку. Я даже не довел это до сведения мистера Маллинса (его ньюпортского адвоката). Я нанял нового сторожа и в помощь ему людей, которые будут приходить в дневное время. Может быть, через несколько лет, когда эта злополучная история немного забудется, мы вернемся и снова откроем дом».
Я сунул это письмо в конверт «Для повторного чтения».
У меня возникло предположение о том, что тут случилось.
На последнем курсе колледжа я написал и опубликовал в «Йейлском литературном журнале» незрелую пьеску под названием «Труба затрубит». Тема была заимствована из бенджонсоновского «Алхимика»: хозяин уезжает на неопределенный срок, оставив дом на попечение верных слуг; в слугах постепенно развиваются умонастроения хозяев; свобода переходит в распущенность; хозяин возвращается без предупреждения и кладет конец их разгульной жизни. Живой писатель — Бен Джонсон.
Мистер Уикофф, вернувшись, обнаружил грязь и непорядки, может быть, попал на какую-то оргию.
Но откуда пошли слухи, что в доме «нечисто» — слово, обычно связываемое с убийством? Я решил, что должен нарушить обет молчания и навести справки в другой части города. Кроме того, я не хотел, чтобы чтение кончилось так скоро: мне нужны были деньги. В конце каждой недели служанка, провожая меня до двери, вручала конверт с чеком на двенадцать долларов.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8