У меня было совершенно оголтелое лицо. Мишка с Левкой поссорились, и весь наш рассказ разлетелся как по волшебному мановению пальца. Разлетелся как дым.
Так кончилось это литературное соперничество. Все водворилось на свои места! Лева ходит ко мне, и мы смотрим бабочек и различных козявок.
А Олег – к Мишке, и они болтают о хорошей погоде, о двух дураках Левке и Юрке и о Надьке Кретовой[46] в окне.
Этот рассказ вышел у меня сам собою. Как-то непроизвольно. И я решил назвать его – СОПЕРНИКИ.
Если я его прочту самим героям, они найдут детали, прибавленные мною. И они будут правы. Такие детали у меня есть. Но сама мысль, сама сущность действительно произошла на планете Земля в Солнечной системе, в Восточном полушарии, в Европе, в СССР, в Москве, на улице Серафимовича, в доме номер 2, иначе – «Доме Правительства», между 4-мя несовершеннолетними молодыми людьми, имена которых неизвестны. Все они увлекались литературой и продолжают увлекаться ею по сей день.
Я написал в один присест. Надо сознаться, что он мне чем-то нравится (хотя и нехорошо хвалиться). Я знаю, пройдет месяц, два, и он перестанет мне нравиться, как и все остальные рассказы. Сейчас два часа дня, мне не терпится прочесть его кому-нибудь. Но некому! Таня ушла на пластику (дрыгать ногами и махать подобно мельнице руками). А товарищи еще не пришли из школы. Конечно, он ужасно мал, но есть пословица – «Мал золотник, да дорог».
Р. S. Вы уж простите меня, что я занимаюсь самохвальством.
Трифонов Ю. 9 февраля – 1938 г.
В этой записи-рассказе мне кажется интересным вот что: уже совершенно отчетливо проступает догадка автора, что когда-нибудь кто-нибудь будет читать этот дневник. И второе: отношения мальчиков. Эти пока еще маленькие честолюбия, эти пока еще маленькие предательства – они как прививки от тяжелых «болезней» взрослого возраста.
Неожидан здесь характер всеобщего кумира Левы Федотова. Это совсем неоднозначный характер, и недаром Юрий Валентинович возвращался к нему дважды: в романе «Дом на набережной», где образ Антона Овчинникова несколько идеализирован, и в романе «Исчезновение», где Леня Карась обрисован жестко и трезво.
Миша Коршунов, он же Михикус, один из немногих ребят «Дома на набережной», кто жив, кого пощадило время и война.
Он преданно хранит память о своих товарищах и написал две замечательные книги, вызванные этой памятью. Его жена Вика[47] не только соавтор и помощница, но и своего рода уникальная энциклопедия: все помнит и о том времени, и о тех людях и событиях.
Что же до наивного «расчета» автора дневника на неведомого (а может, и ведомого ему) читателя или, скорее, читательницу, то легко понять и извинить это полудетское тщеславие.
Понадобится совсем немного времени и горького опыта, чтобы автор стал предельно осторожен в своих записях. Еще бы: ведь в его неполные тринадцать в семье были арестованы трое.

3 апреля – 38 г
...
Сегодня ночью пришли из Н.К.В.Д. и забрали маму. Нас разбудили. Мама держалась бодро и к утру уехала. Сегодня в школу я не пошел. Остались мы одни с бабушкой, Аней и Унди…
7-го пойдем с Аней узнавать в какой тюрьме мама. Несчастье…

8 апреля —38 г
...
«Приходит беда, отворяй ворота».
Дни стали для меня совсем пустые. Когда-же это все кончится. 6-го я, Таня и Аня были в музее Изобразительных искусств. Всего посмотреть не успели, Аня спешила домой кормить дочь свою – Катю. Бабушка предложила мне описывать подробно все события, чтоб мама могла узнать, как мы жили без нее.
Сегодня сразу после школы я, Аня и Тинга пошли на Кузнецкий мост узнавать, где мама находится. В маленькой комнате было человек 20 народу. Около 30 мин. мы ждали пока отворится форточка. Все лица печальные, грустные, заплаканные. Скоро форточка отворилась, и я стал в очередь. Когда подошел мой черед, я показал ордер[48] – 1861 и свой ученический билет. Мне сказали, что мамуля в Бутырской тюрьме: очевидно ее арестовали по делу папы, так как он тоже в Бутырках. 11-го я пойду передавать деньги и папе и маме. В школе еще этого никто не знает. Вчера я и Таня ходили к Наташе на именины. Посидели часа полтора и ушли. Сейчас я читаю «Войну и мир» Толстого.
Уроки на завтра я сделал. В теле чувствуется усталость. Еще бы, 2 часа на ногах. Аня и Тинга сидели, правда, Тинга села в конце. Скоро придут испытания, как-нибудь выдержу.
Ох-хо-хо!!! Хандра напала на меня!!!
Мама-ааааааа!!!!аа!! заливаюсь сл……

9 апреля —38 г
...
Надо крепиться и ждать…

14 апреля —38 г
...
11-го я с Женей маленькой поехали в Бутырскую тюрьму. Аня сказала, что она открыта до 4 часов. Я с последнего урока отпросился домой. Мы сели на 18-ый номер и долго ехали по Москве. Стояли на площадке, так как трамвай был набит. Возле нас стояла какая-то женщина, и от нее неимоверно сильно пахло рыбой. Слезли где-то на окраине. Ветер и дождь хлестали в лицо. Болела ужасно голова. Теперь мы не знали куда итти. Наконец, нам указали путь. Шли около получаса. И вскоре увидели высокий каменный забор тюрьмы. Нами овладело какое-то странное чувство: мы знали, что папа и мама сидели здесь, в этом здании и не могли пройти к ним!
У дверей, над которыми было написано: «Выдача денег заключенным», стояли 2 женщины. Женя спросила:
– Сюда вход для выдачи денег?
– Да, – ответила одна. – Но уже не принимают.
– Как?!
– Только до 2-ух часов. Мы вот сами опоздали.
Я с Женей все-таки поднялся наверх. Нам открыла какая-то противная особа в форме Н.К.В.Д. и подтвердила то, что нам сообщили женщины внизу. Нет! Несчастья и неудачи сыпятся на нашу голову с каким-то упорством. Наша буква – Т будет снова лишь 27-го.
Мы с Женей сели в троллейбус и доехали до Столешникова, оттуда я сел на 26 и доехал до дома.
12-го Таня, Аня, Юрий, Женя м., Наташа и я ходили в «Ударник» смотреть «Катерину». Ничего. Смотреть можно. Затем поехали к Жене и пробыли у нее до вечера. Дома нас ждали Синичка, Екатерина Евгеньевна[49] и Пушок (собачка). Вышло не очень хорошо. Тинга больна, у нее ангина. Лежит в постели. Недавно я видел фильм «Остров сокровищ».

16 апреля
...
Вчера получил посредственно по геометрии. Чорт возьми! Ведь без мамы я должен еще лучше учиться. Клянусь. Буду учиться.

21 апреля – 38 г
...
Вечер. Бабушка пошла за хлебом. Дома я, Таня и Аня. На душе погано. Мама! Посылаю тебе привет, где бы ни была. Сегодня получили письмо от Павла. Он в Уфе, едет в Свободный. Тоска!..
Ма-а-м-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!

24 апреля —38 г
...
Много дней уже прошло с тех пор, как арестовали и посадили в Бутырки мамочку. Дни стали для меня пустыми. Особенней чувствую (а чувствую все время) отсутствие мамы я в выходные дни. В школьные дни, в будни, я в кругу своих товарищей, а тут наедине со своими мыслями. К нам в выходные дни приходит Наташа с Женей, иногда и Синичка с Екатериной Евгеньевной.
Когда мне было около 8–9 лет, я думал про себя так: (этого размышления никто, кроме меня, не поймет, а потому я жду от всякого лишь смеха) почему я чувствую только за себя, а не за Таню, Бабушку или Соньку какую-нибудь. Почему я чувствую только за себя? И я пришел к такому выводу, что я должен испытать все решительно, что есть на свете. Сначала я живал жизнь счастливую, беспечную, прекрасную во всех отношениях. Со мной был папа, была мама и оба дяди. В материальном смысле я тоже был обеспечен и жил в свое удовольствие. Но я хорошо не понимал всю прелесть этой жизни. 22 июня (это был первый удар) арестовали папочку, 14 сентября арестовали Павла, 19 декабря умер Евгений Андреич, 3 апреля арестовали маму. Бабушка так похудела, что трудно себе представить. Она ходит в комендатуру, и комендант «обнадежил» – выселит к Первому мая из дома Правительства. Конечно, разве терпимо, что такую огромную квартиру занимает семья трех «врагов народа»!
Это уже началась плохая жизнь. Следующую картину я попробую нарисовать. Интересно, буду ли я прав. Маму я думаю увидеть к сентябрю. Папу – через года 2. Павла – через 2 года. Вобщем, лет через пять жизнь снова наладится. Но она будет отличаться от детства тем, что я научусь понимать и ценить счастье.
В моей жизни после ареста мамы произошел какой-то перелом. Я понял всеми фибрами своей души, что такое жизнь, сколько нервов я испортил за последние месяцы. Вот, например, недавно мы с Таней пришли домой с гулянья. Было часов 6. Дома была одна Аня. Встретила она нас тревожно.
– Что-то бабушка долго не идет.
Я сейчас же позвонил по номеру бабушкиной работы. Никто не отвечал. Позвонил по другому номеру. Опять никого нет. Я сильно разволновался. Бабушка всегда звонила. Теперь не было ни одного звонка. Смутное чувство тревоги перешло в волнение. Я очень хорошо сознавал, что и бабушку могут арестовать. Я не находил себе места. К счастью, все окончилось хорошо. Но чего стоили мне эти минуты неизвестности, страшного предчувствия, огромной тревоги.
Поэтому недавно, когда я гулял с товарищем, и сильно волновался по поводу того, что дома у нас никого не было, Лева сказал:
– Ну, наверно, ушли куда-нибудь. Просто надо стать у подъезда и ждать. Ведь придут же они когда-нибудь. Я удивился, как мог он говорить так. А ведь Леве даже в голову не приходила мысль об Аресте, в то время, как мне он везде мерещится. Да, во мне перелом произошел, его даже заметно в дневнике. До ареста мамы я больше краснобайствовал.
Теперь, когда хлопнет дверь лифта, я весь съеживаюсь и жду звонка, за которым откроется дверь, и войдет агент Н.К.В.Д.
Вот, что сделала со мной ЖИЗНЬ…
ЖИЗНЬ – страшная вещь, и, в то же время, – лучшая школа.

1 мая – 38 г
...
Сегодня для всех такой радостный день. В нашем доме царит уныние. Скучно. Читать нечего. Вчера прочел «Разгром» Фадеева, кончил «Отцы и дети». Писать тоже нечего. Мрачно. Горько на душе.

17 мая—38 г
...
Так много изменений, что не было времени писать. Начну по порядку.
Во-первых, 27 апреля мы с Женей мал. ходили в Бутырки, и папе денег не приняли, а маме приняли. 11-го – то же самое, но сказали, что папы нет в Бутырках, и вчера мы с Аней и Катькой поехали в Матросскую Тишину.
Когда мы ехали на метро до Сокольников, вдруг я вижу, Аня выходит на Красносельской. Я хотел было пойти за ней, как дверь закрылась, и я оказался в вагоне, а Аня на платформе. Я, понятно, немного испугался, но затем вернул самообладание. На станции Сокольники я остался и стал ждать на перроне Аню. К счастью, все кончилось благополучно. Могло же выйти довольно печально.
После метро мы пересели в трамвай. Было ужасно жарко и душно. Я ходил еще в пальто и буквально обливался потом. После трамвая мы прошли пешком и, наконец, увидели 3-ех или 4-ех этажное здание тюрьмы, окруженное высокой каменной стеной. Мы прошли во двор. Там толпились люди и разговаривали о своих случаях и переживаниях. Я вошел в дом, подойдя к окошку, спросил:
– Скажите, где мой отец…
– Как фамилия? – спросил меня мужчина с удивительно неприятной физиономией.
– Трифонов Валентин Андреевич.[50]
– Записаны?
– Нет.
– Приходите 21 мая, запишитесь, а через месяц ответ получите.
Я понял, что больше ничего не узнаю. 21-го пойду запишусь. 12-го я с Таней, Бабушкой и Аней ездили на дачу. Там очень хорошо. Поля зеленые, река, тишина, цветы, заходящее солнце, коровы смирные…
Дачная идиллия…

20 июня
...
Я очень долго не писал, потому что были экзамены и еще ряд величайших событий.
11-го я ходил к маме в Бутырки, заполнил бланк и стал на очередь во 2-ое окно. Долго стоял, наслушался ужасов, насмотрелся десяток лиц, размытых слезами, недовольных, озлобленных.
В Бутырках мамы не оказалось. Я пошел назад к остановке 18-го. Жара! Выпил квасу за 10 коп.
Доехал до Никитских ворот, там сел на 16-ый и скоро был у Пресни. Вобщем, в два часа, в самый зной, вспотевший, запыленный, еле передвигавший ноги, доехал домой.
В этот же день приехала бабушка и привезла письмо мамы, оно было завернуто в какую-то бумажку. Мамочка писала, что она подъезжает к Свердловску, велит не унывать и о себе не беспокоиться. Еле видны буквы, письмо написано на маленьком клочке бумаги. Сбоку приписка: «Товарищи, кто найдет эту бумажку, пусть отправит по адресу: Москва 72, ул. Серафимовича, д. 2, кв. 137. Юрию Трифонову».
А на конверте надпись детским почерком.
«Мы нашли эту бумажку на переезде гор. Свердловска».
Хорошие ребята. Бедняжка мамочка, и так мне ее жалко.

11 июля
...
На даче очень скучно, все разъехались.
От мамы было второе письмо, такое же, как и первое. Дядя Павел уже на месте назначения, в городе Свободном.
От папы ни слуху, ни духу. Что-то с ним?..
Неизвестно!
Тут с ребятами у меня конфликт. Однажды мы сидели на лестнице и разговаривали о собаках. Ганька говорил, что мой отец стрелял в них. Я утверждал обратное. Ганька в колких и насмешливых выражениях описывал моего отца, я еле сдерживал слезы. Под конец он сказал:
– Ну теперь баста, хватит собак стрелять, попало ему на орехи.
Я не удержался и разревелся.
Через некоторое время Ганька снова начал задираться вместе со Славкой, напоминая происшествие на лестнице. Я размахнулся и свистнул Славке по носу. Тот заревел.
Вчера мы играли впятером в итальянку. Ганька меня снова дразнил обезьяной, я отвечал тоже. Под конец он решил довести меня до слез и сказал:
– Юрочка психует, весь в отца. Папаша-то сидит за решеточкой!
Он хотел, чтоб я заревел. Но я сдержался и подошел к нему, сказав:
– А тебе какое дело?
И замахнулся. Тот покраснел, отскочил в сторону и бросился бежать, я – за ним. Он скоро далеко убежал, струсил.
В прошлом году, когда еще никто не знал об аресте папы, я чистосердечно, как другу, рассказал все Ганьке.
Никому из всех ребят я этого не говорил. А Ганька оказался не другом, а просто подлецом.
Славка еще долго ехидничал про меня, и я решил, если он еще посмеет что-нибудь сказать, то я изобью его, как не знаю кого.

16 августа
...
Я долго не писал, потому что приехала Тинга, и я все не мог себя заставить писать.
1 2 3 4 5 6 7 8