Сильнее всего на свете меня бесят эти глупые, тошнотворные стихи о моряках!
Капитан Брейс был тихий, мягкий, молчаливый человек, на его загорелом лице сквозила какая-то горечь: что казалось нам раньше тайной, стало понятным теперь, когда мы узнали его историю. Он восемнадцать раз уходил в Средиземное море, семь раз - в Индию, однажды участвовал в экспедиции к Северному полюсу, а "в промежутках" побывал в самых далеких уголках всех морей и океанов земного шара. Однако, сказал он, двенадцать лет назад ради своей семьи он "осел" и перестал скитаться. Но, как вы думаете, что подразумевает этот простодушный человек, проведший в странствиях всю жизнь, когда он говорит, что осел на месте и больше не скитается? Два пятимесячных рейса в год между Суринамом и Бостоном за сахаром и мелассой!
Говорили мы и о многом другом, и я сегодня, между прочим, узнал, что на китобойных судах не берут с собой в плавание врача. Лечение добавляет к своим обязанностям капитан. Он дает лекарства, он же и врачует, по своему разумению, переломы рук и ног, а то и отпиливает ногу и сам же зашивает культю, если ампутация покажется ему более желательной. У капитана есть аптечка, лекарства в ней не названы, а обозначены номерами. К аптечке приложена книжечка, в ней перечислены болезни с их симптомами и даются наставления: "Принимать по чайной ложке No 9 через час", или: "Принимать по десять зернышек No 12 каждые полчаса" и т. д.
Один из плывших вместе с нами капитанов рассказал, что однажды он встретил на севере Тихого океана судно, шкипер которого находился в состоянии величайшего удивления и недоумения.
- Что-то неладное с этой аптечкой, - жаловался он. - Один мой матрос заболел - так, ничего особенного. Заглядываю в книжку. Там сказано: дать ему чайную ложку No 15. Подхожу к аптечке и вижу - 15-го номера не осталось. Значит, думаю, надо сделать какую-то смесь, чтобы получилась нужная цифра. Вкатил парню пол-ложки No 8 и пол-ложки No 7. Провалиться на месте - через пятнадцать минут он протянул ноги! Есть во всей этой затее с аптечками нечто такое, что мне не по мозгам.
Много занятных историй рассказывали сегодня о старом капитане Джонсе с Тихого океана, по прозвищу Ураган, мир праху его! Двое или трое из нас знали его. Я очень хорошо его знал, четыре раза с ним плавал. Замечательный был человек! Родился он на корабле, и все его скудное образование ограничивалось тем, чего он набрался от товарищей по плаваниям. Начал он свою жизнь в матросском кубрике и понемногу выкарабкался в капитаны. Больше пятидесяти лет из своих шестидесяти пяти он провел в море. Он плавал по всем океанам, повидал все страны, его кожу дубили все климаты. Если человек пятьдесят лет прожил на море, он, разумеется, ничего не знает о людях, имеет разве только внешнее представление о мире, ему неведомы ни мысли, волнующие мир, ни завоеванные им знания, если не говорить о самих начатках знаний, да и то затуманенных и искаженных нефокусированными линзами его нетренированного ума. Это, в сущности, седой, бородатый ребенок. Вот таким и был капитан Джонс, по прозвищу Ураган, - просто наивное и милое старое дитя. Когда дух его спокоен, он был мягким и кротким, как девочка; если охвачен гневом - точно ураган, и его прозвище отражало лишь скучную правду, не больше. Он был страшным противником, так как отличался огромной силой и неукротимой храбростью. С головы до пят кожу его покрывала татуировка - рисунки и словечки, выведенные красной и синей тушью. Я был с ним в одном плавании, когда ему сделали татуировку на последнем свободном местечке - это свободное местечко нашлось на лодыжке его левой ноги. Три дня он ковылял по кораблю с обнаженной распухшей лодыжкой, на воспаленной коже резко выделялись в облачке туши красные буквы: "В самой добродетели наша награ..." (дальше не хватило места). Он был глубоко и искренне верующим, а ругался, как базарная торговка. Ругань не порок, говорил он, матросы не поймут приказа, не разукрашенного крепкими словечками. Он досконально знал библию, вернее, он сам думал, что знает ее. Он верил всему, что сказано в библии, но достигал этой веры своим собственным методом. Он принадлежал, можно сказать, к "передовой" школе мыслителей и пользовался законами естествознания для истолкования всех чудес, вроде людей, изображающих шесть дней сотворения мира как шесть геологических эпох и тому подобное. Сам того не понимая, он являл собой довольно жестокую сатиру на нынешних теоретиков, пытающихся научно обосновать религию. А такие люди всегда бывают страшно дотошными и отчаянными спорщиками. Это всякому известно, незачем и говорить.
На корабле капитана Джонса в одном плавании был священник, но капитан не знал, что он священник, так как в списке пассажиров об этом не говорилось. Капитан очень полюбил преподобного Питерса и подолгу с ним разговаривал. Он рассказывал ему всякие истории, награждал его лакомыми кусочками из своей собственной жизни, вплетая в словесную ткань беседы сверкающую нить богохульства, которая освежала ум, утомленный скучной серостью ничем не расцвеченной речи. Однажды капитан спросил:
- Питерс, вам случалось читать библию?
- М-м-м... да.
- По ответу видно - не часто. А вы попробуйте разок взяться за нее всерьез и увидите - стоящее дело! Только не отступайте, держитесь крепко. Сперва ничего не поймете. Но понемногу все начнет проясняться, и тогда уж вы от нее не оторветесь, не отложите в сторону даже для еды.
- Да, я слышал...
- Так оно и есть, уж поверьте. Ни одна книга с библией не сравнится. Куда им до нее! Есть в ней очень непонятные вещи, что тут скрывать, так вы ухватитесь за них, обмозгуйте их хорошенько, и, как только доберетесь, что за ними кроется, все станет ясно, как день.
- Чудеса тоже, капитан?
- Да, сэр! Чудеса тоже. Каждое. Ну, скажем, есть там эта история с пророками Ваала. Наверно, она вас озадачила?
- Право, не знаю, но...
- Признайтесь, озадачила. Меня это не удивляет. У вас нет опыта, вам не приходилось распутывать подобные вещи, и, понятно, это вам не по плечу. Хотите, я все вам объясню и покажу, как дойти до корня в этих вопросах?
- Конечно, капитан, если вас не затруднит.
- Ничуть, я с удовольствием, - начал капитан. - Так, значит, я все читал и читал, все думал и думал, пока не понял, какого сорта были эти люди в древние библейские времена, и тогда все стало ясно и просто. Вот как мне представилось все это дело с Исааком и пророками Ваала. В те далекие дни среди тогдашних заправил тоже попадались чертовски хитрые, продувные ребята, и как раз таким был Исаак. У Исаака были свои недостатки, хоть отбавляй, мне нечего его оправдывать. Он надул пророков Ваала, и, думается, винить его в этом нельзя, слишком уж все обернулось против него. Нет, я только хочу сказать, что никакого чуда вовсе и не было. Я вам все расскажу по порядку, так что вы сами поймете.
Так вот, пришло время, когда все тяжелее жилось пророкам, то есть, разумеется, пророкам Исаакова вероисповедания. Там было четыреста пятьдесят пророков Ваала и только один пресвитерианец, конечно, если Исаак в самом деле был пресвитерианцем, а я думаю, что был, хотя об этом ничего не сказано. Ясное дело, пророки Ваала захватили всю клиентуру. Исаак, наверно, сильно приуныл, но он был человек упорный и, несомненно, не терял времени даром и всюду проповедовал, а сам прикидывался, что занят регистрацией земельных участков. Да только это не помогло. Сколотить хоть какую-нибудь кучку противников пророков Ваала он не смог. Мало-помалу попал он в отчаянное положение. Тут он стал ворочать мозгами, все как следует обдумал, и... что же он делает? Начинает распускать слухи, что другие, дескать, то да се, ничего определенного, может быть, а все-таки потихоньку подрывает их репутацию. Пошли разговоры, конечно, и, наконец, дошло до царя. Царь спрашивает Исаака, что значат эти разговоры. А Исаак говорит: "О, ничего особенного. Только вот могут ли они так помолиться, чтобы небесный огонь сошел на алтарь? Это, пожалуй, не очень трудно, ваше величество, но могут ли они это сделать?" Царя это очень взволновало, он пошел к пророкам Ваала, а те говорят довольно беспечно, что если алтарь у вас готов, то и мы готовы. И еще намекнули, что пусть лучше царь его застрахует.
Следующим утром на площади собрались все дети Израиля и прочий люд. Большая толпа пророков Ваала теснилась по одну сторону алтаря, а по другую Исаак в полном одиночестве прогуливался взад и вперед, готовясь осуществить свой замысел. Пришло назначенное время, и тут Исаак, напустив на себя спокойный и равнодушный вид, говорит другой команде: пусть она начинает игру. И они, все четыреста пятьдесят, принялись молиться у алтаря, молились очень усердно, с твердой надеждой на успех. Молятся час, два, три, все молятся и молятся, до самого полудня. А толку никакого, ничего не получается. Понятно, им стало стыдно перед собравшимися людьми - и было отчего. Теперь скажите, как поступил бы великодушный человек? Молчал бы, так ведь? Конечно. А что сделал Исаак? Он поносил пророков Ваала как только мог. "Вам, - говорит, - надо молиться погромче. Ваш бог, наверно, заснул или, может, вышел погулять. Признайтесь, вам плакать хочется!" Или что-то в этом духе, точно не припомню. Нет, я не оправдываю Исаака, у него были свои недостатки.
Ну, значит, пророки Ваала целый день молились, а хоть бы искра! К заходу солнца они совсем выбились из сил, признали свое поражение и ушли.
Что же делает Исаак? Подходит и говорит своим друзьям: "Вылейте четыре барреля воды на алтарь!" Все очень удивились: как-никак, а ведь те, другие, над сухим алтарем молились, да и то начисто проиграли. Что ж, вылили воду, Исаак тогда говорит: "Лейте еще четыре барреля!" А потом: "Еще четыре!" Всего, значит, двенадцать баррелей.
Весь алтарь залило, вода растеклась во все стороны, заполнила канавку вокруг алтаря - туда, думаю, влезло не меньше двух бочек, в библии сказано два "сата", да это, наверно, и есть примерно сорокаведерные бочки. Кое-кто из собравшихся кругом уже хотел уходить - решили, что Исаак, видимо, рехнулся. Да только, выходит, плохо они знали Исаака. А он, Исаак, тем временем опустился на колени и принялся громко молиться. Плел и плел всякую всячину, о чем только ни говорил, - тут и язычники в дальних странах, и братские церкви, и всякие там дела в своем штате и во всей стране, не забыл сказать и о тех, что стоят у власти в правительстве, - словом, вся обычная программа, вы сами знаете, и, наконец, всем это надоело, люди стали думать о другом, и вот тогда-то, неожиданно, когда никто ничего не заметил, он полез за спичкой, чиркнул о подошву - и паф! - вся штука запылала, точно охваченный пожаром дом. Двенадцать баррелей воды? Нефти, сэр, нефти! Вот что это было!
- Нефти, капитан?
- Да, сэр, нефти. В стране было полным-полно нефти. Исаак это знал. Говорю вам, читайте библию. Есть трудные места, да вы не смущайтесь. Не такие уж трудные, если хорошенько подумать. В библии все верно, до последнего слова! Нужно только ревностно над ней поработать, с молитвой на устах, и разобраться, как было дело.
В восемь часов на третье утро после отплытия из Нью-Йорка кто-то из наших пассажиров увидел землю. Далеко за озаренными солнцем волнами он заметил неясную темную полоску, протянувшуюся ниже горизонта, или притворялся, что видит ее, чтобы похвалиться своим зрением. Даже Преподобный сказал, что различает острова, хотя это явно не соответствовало истине. Но я никогда не встречал человека, у которого хватило бы силы духа признаться, что он не может разглядеть землю, если другие говорят, что видят ее.
Понемногу стали хорошо видны Бермудские острова. Вдали лежал на воде главный остров - длинная тусклая масса с гребнем низких холмов, прорезанных долинами. Мы не могли подойти прямо к нему, пришлось плыть кругом, в шестнадцати милях от берега, так как остров огорожен скрытыми под водой коралловыми рифами. Наконец мы увидели буи, качающиеся на волнах, проскользнули через узкий канал между ними, миновали рифы и вышли на голубое мелководье. Море все мельчало, стало бледно-зеленым, его поверхность была подернута едва заметной рябью. И тогда настал час воскрешения из мертвых, каюты разверзлись и вернули тех, кто был в них погребен. Что это за бледные призраки в цилиндрах и шелковых платьях с оборками поднимаются гуськом по трапу и печальной процессией выходят на палубу? Это те, кто в нью-йоркской гавани приняли "верное средство" от морской болезни, а потом пропали и были забыты. Показались еще два или три человека, которых до сих пор никто не видел. Так и хочется у них спросить - где же вы сели на пароход?
Мы долго плыли тесным проливом, близко по обе стороны была суша - низкие холмы, которые хотелось бы видеть зелеными, покрытыми травой, но они были сухими, блеклыми. Но зажатая между берегами полоска воды была красивой с ее сверкающими
Было воскресенье, и на пирсе собралась сотня или две бермудцев.
голубыми и зелеными поясами на сравнительно глубоких местах и широкими, темно-коричневыми пятнами там, где к поверхности поднимались скалы. Все на корабле были настроены радостно, и даже бледный и печальный юноша (которого стали называть между собой ослом) теперь пользовался дружественным вниманием, что было в общем-то правильно: он был безобидный человек.
Наконец мы прошли между двумя скалами, каменные челюсти которых едва оставляли место для корпуса корабля, и перед нами открылся Гамильтон, раскинувшийся на вершинах и склонах холмов, - скопление таких ослепительно белых, стоящих на уступах зданий, каких, пожалуй, нет больше нигде в мире.
Было воскресенье, и на пирсе собралась сотня или две бермудцев, половина из них черные, половина белые, и все в праздничной одежде.
К пароходу подплыло несколько лодок, с них поднялись на борт местные жители. Один из них - миниатюрный, поблекший старый джентльмен - подошел к нашему самому дряхлому пассажиру и с детской радостью в моргающих глазах остановился перед ним, открыл объятия и сказал, изо всех сил улыбаясь и выражая простодушный восторг:
1 2 3 4 5 6 7