Советник занялся
салатом.
Словно от меня ждали чего-то совсем другого и, не дождавшись,
обрадовались.
- Я не говорю, что вы обращаетесь к низменным инстинктам, - сказал я.
- Но вы заполняете сферу между ними и сознанием; заполняете настолько
плотно, что сознание уже не способно контролировать их.
- Очень оригинально, - вежливо отреагировал директор.
Он лишь делал вид, что слушает. Режиссер помахал кому-то, сказал
рассеянно:
- Искусство во все времена являлось суррогатом, как вы говорите, -
начиная с ритуальных танцев первобытных людей, где участвующие впадали в
транс, кончая современными гала-мистериями на сто тысяч человек.
Он глотнул своей жидкости - поморщился. Сверху зазвучала тихая,
вязкая музыка, она обволокла зал. Свет изменился, стал серебряным. Элга
тянула сок. Хрупкие полупрозрачные стебли откуда-то сверху свешивались ей
на плечи. Она обрывала их, бросала - тут же отрастали новые.
Подошел парень, похожий на гориллу, кажется Краб, наклонился,
прошептал настойчиво. Элга сузила глаза:
- Уйди! И больше не подходи ко мне сегодня.
Парень скрипнул зубами, отошел. Из-под густых век упер в меня
ненавидящий взгляд.
У меня звенело в голове. Зал покачивался, словно в опьянении. Я
чувствовал, что говорю слишком много, но как-то не мог остановиться:
- В любом виде искусства право выбора принадлежит человеку. Он волен
принять предлагаемую ему сущность или отвергнуть ее. А ваши Спектакли
порабощают полностью: выбора не остается. Человек может лишь варьировать
навязанную ему конструкцию.
Директор благодушно кивал. Лицо у него было отсутствующее. Я
разозлился:
- Вы навязываете свою культуру, насильно внедряете ее в сознание,
руководствуясь при этом лишь собственными критериями. Это рабство. Это
тирания культуры. Она ничем не отличается от исторических тираний -
фараонов, Чингисхана или Великих Моголов.
Слово было сказано. Я продолжал спокойнее:
- Раньше человек жил под экономическим диктатом. Или под диктатом
политическим. Сейчас вы хотите навязать ему диктат культуры - более
опасный, потому что он неявный. Под властью вашего Спектакля хуже, чем под
властью Великих Моголов, - повторил я.
И опять ничего не произошло. Свет в зале потускнел. Музыка заиграла
громче. Появились танцующие, - они стояли неподвижно, обнявшись. Анна с
долговязым тоже встали, прильнули друг к другу.
Из черноты выплыло лицо режиссера - деревянное, в перекрученных
мышцах: оно отклонялось то влево, то вправо, как маятник. Донесся вялый
голос:
- Кто это вам рассказал о Великих Моголах?
- Не помню, - ответил я, пытаясь удержать в поле обзора эту
качающуюся маску.
- Витольд, - предостерег директор.
Режиссер неожиданно оттолкнул бокал, ощерился.
- На-до-ело, - сквозь зубы отчеканил он. - Я хочу ставить Великих
Моголов и я буду ставить Великих Моголов.
Запрокинув голову, допил до дна. Кадык бегал по худой шее.
- Не понимаю вашего тона, - сказал я.
Темнота вокруг сгущалась, становилась осязаемой. Непрозрачный воздух
уплотнялся и как бы замуровывал меня.
- А идите вы все! - вскочил на ноги режиссер, зашагал между
окаменевшими парами - худой, взъерошенный, в нелепой одежде из
переплетенных лент.
Элга потянула меня танцевать. Свет струился с потолка мягким
серебром, ничего не освещая. Цветы казались черными. Я обнял Элгу - под
ладонями было голое тело. Элга смотрела насмешливо: серой накидки не
существовало. Это было сложная фигурная запись, - мои руки вошли в ткань.
Элга была безо всего. Подняла лицо, губы ждали.
Глупо оглянувшись, я поцеловал ее. От нее пахло душной сиренью. Она
мне очень нравилась. Мне все очень нравилось. Мне все очень нравились. И
директор, и советник, и долговязый режиссер. Он странно одевается. Но это
ведь ничего. Может же человек странно одеваться. И напрасно они меня
боятся. Это совершенно незачем. Они боятся, потому что ты не инспектор,
сказала Элга. А почему я, собственно, не инспектор? Откуда известно, что я
не инспектор? А потому что Бенедикт все Министерство наизусть знает. Ну и
правильно, я не инспектор. Может же человек не быть инспектором? Они
решили, что ты специалист-психоэмоциолог или волновик. Боялись, что
запретишь Спектакли. Ну и глупости, почему я должен запретить их? Там
эмоциональный фон выше нормы. Вот они и перетрусили. Дураки. Они же тут
все идиоты - и Бенедикт, и этот гениальный Витольд, и толстый Герберт.
Подумаешь, фон выше нормы. Это еще не причина, чтобы запрещать такие
чудесные Спектакли. Может же фон быть выше нормы? А собственно, почему он
выше нормы? Этого я не знаю. Ладно, пусть он будет выше нормы. Я разрешаю.
Все равно они мне все нравятся. И Анна мне очень нравится. Я наверное ее
люблю. То есть, тебя я тоже люблю. Я поцеловал Элгу. У меня кружилась
голова. Она же дура, сказала Элга. Истеричка. Упросила, чтобы я устроила
ее в Дом. А разве не она тебя устроила? Я же говорю: она тебе все наврала.
Дура. Связалась с "саламандрами", бегает к ним на собрания. А что плохого
в "саламандрах"? Это прекрасные ребята. Они немного заблуждаются, но может
же человек немного заблуждаться? И потом у нее такой приятный отец. Он ей
такой же отец, как я тебе... И кто он тогда? Муж. Ей зачем-то понадобилось
выйти за него. Муж? Как странно. Значит, она замужем? Но я все равно ее
люблю.
Мы стояли на террасе. Терраса была громадная, темная, окутанная
зеленью. Элга нажала кнопку, передняя стена опустилась до половины. Хлынул
прохладный воздух. Город внизу был черен. Мерцали крыши. Светлячками
ползли такси. Вдали, в новостройках подымались пирамиды света. Обещали
дождь с десяти до десяти ноль трех, сказала Элга. Тропический ливень. Я
люблю дождь. И я люблю дождь, сказал я. Я вас всех люблю. И еще я люблю
Августа. Он вытащил меня из воронки для пауков в Синей пустыне. Ты видела
когда-нибудь воронки для пауков? А самих пауков ты видела? У них
восемнадцать ног. Я лежал два дня без воды и думал, что уже конец. Они
сидели вокруг и ждали. У меня губы растрескались. И я люблю Кузнецова. А
ты знал Кузнецова? Конечно знал. Мы четыре года жили в одной комнате,
каждый день в шесть утра он стаскивал с меня одеяло и гаркал в ухо. Или я
это уже рассказывал? Нет, ты этого не рассказывал. Нет, мне кажется, что я
все-таки рассказывал. Ну все равно. Гера - мой друг. Жаль, что его убили.
Его убили? Говорили - сердце. Да, его убили, какие-то сволочи, фантомы,
нелюди. И еще жаль, что он ошибся. Весь Дом говорит о Великих Моголах и
ничего не происходит. Придется отказаться от этой версии. Но тогда нам
даже не за что зацепиться. Должен же человек за что-то зацепиться? Вот вы
зацепились за Спектакли. Кстати, у вас в Доме есть волновой генератор? Нет
у нас генератора, генераторы запрещены. У вас есть волновой генератор. Я
это знаю. Если ты меня любишь, ты должна сказать, что у вас есть
генератор. Но у нас в самом деле нет генератора.
Разверзлось небо - зашумело, затрещало, загудело и рухнуло ревущим
водопадом, сплошной стеной сумасшедшей воды. Струи захлестывали веранду.
Элга протянула обе руки в дождь. Волосы ее прилипли к лицу.
- Здорово! - крикнула она.
Метался мокрый плющ на стене. Я ртом ловил воду. Меня мутило.
Стремительно тяжелела голова. Из желудка поднимался тошнотворный комок.
Грохот оборвался. Струи дождя растворились в сыром воздухе. Было
тихо, лишь капало с крыш.
Элга вытерла лицо.
- Ну и ливень - красота, - сказала она, отжимая волосы. - Пойдем
сушиться.
- Слушай, Элга, - не сдавался я. - Так у вас в Доме есть волновой
генератор?
- А? Что? Не знаю - мокрая насквозь.
Я пощелкал по стеклу аквариума. Пузатые рыбы устремились к пальцу,
таращили пустые глаза. Элга взяла меня за руку:
- Пошли.
Между нами в зеленом стекле аквариума совершенно бесшумно появилась
аккуратная круглая дырка - вода мгновенно хлынула оттуда струей.
И сразу же рядом возникла вторая - такая же круглая. Я толкнул Элгу в
бок, подставил ногу. Мы упали. Я старался прикрыть ее сверху. Кобура была
под мышкой. Элга барахталась, мешала. Я ждал новых выстрелов, их не было.
Наконец, я вытащил пистолет, дулом фиксировал дверь. Спросил:
- Где включается свет?
- Там, - слабо показала она, так ничего и не поняв.
Свет вспыхнул неожиданно резко. В дверном проеме никого не было.
- Вставай, - сказал я.
Элга с трудом поднялась, дико посмотрела на аквариум: на обнажившемся
золотом песке били хвостами, растопыривали жабры толстые, уродливые рыбы.

8
Я велел Элге ехать домой и молчать. Она только кивала. Ушла,
оглядываясь.
Затем я вызвал Боннара. Он явился элегантный, веселый, в облаке
пряных духов. Увидел дырки, присвистнул.
- Забавная история. Ты видел, кто стрелял?
- Нет.
Боннар дугой поднял бровь:
- Это точно?
Я не стал отвечать. Меня мутило все сильнее. Бровь опустилась на свое
место. Боннар ощупал края аквариума потрогал влажный песок, сказал
задумчиво:
- Стреляли из "кленового листа", в крайнем случае - "Элизабет",
армейская серия.
Я не спорил.
- И стрелял лопух: промахнулся с десяти метров.
Я опять согласился. Он соизволил обратить внимание на мой вид:
- Тебе плохо?
- Подсыпали какой-то дряни.
Боннар сочувственно причмокнул. Спросил:
- Великие Моголы?
- Да! - уверенно ответил я, хотя только что был также уверен в
обратном.
- Значит, мы ходим где-то близко, - сказал Боннар. - Вероятно, тебе
имеет смысл постоять здесь - он вернется.
Я показал на дверь:
- Иди, пока нас не засекли вместе.
- Я мог бы приказать, - напомнил Боннар.
- Мог бы.
Боннар прищурил южные глаза, черные, как маслины. Казалось, сейчас он
воспользуется своим правом, но он сказал:
- Хорошо. Работай сам. Контроль через "блоху". - И ускользнул в
темный проем.
Я больше не мог терпеть. Меня выворачивало. Горло запечатал комок,
отдающий желчью. Натыкаясь на стулья, я проскочил зал, где слабый свет
серебрил головы и плечи неподвижных Дар, в коридоре пошел медленнее: я
чувствовал себя сосудом, до краев наполненным водой, - боялся расплескать.
Чем меня напоили - "сыворотка правды"? Или что-нибудь вроде роценона,
который вызывает неудержимую болтливость? Надо будет тщательно
проанализировать разговоры - кому это было надо? Но все-таки хорош этот
Боннар - оставить меня как подсадного, пусть стреляют. Впрочем, винить его
трудно: так принято работать у нас в МККР - если для успеха операции надо
пожертвовать сотрудником, то жертвуют, не задумываясь. Считается, что мы
знаем, на что идем, и нам за это заплачено.
Я столкнулся с этим уже в первый год работы, когда меня направили на
Орбитал Венос - станцию во Внеземелье, где исчезли контейнеры с геофагом.
Там в меня стреляли три раза в день - утром, днем и вечером. Ночью я
отсыпался, замкнув свою каюту личным шифром. А по окончании операции
выяснилось, что меня еще до прибытия на Орбитал сознательно засветили,
рассчитывая, что группа Эрлаха, вывозящая геофаг в малые страны для
использования в локальных войнах, постарается меня убрать и тем самым
обнаружит себя. В конечном счете так оно и случилось, но я получил два
пулевых ранения и вдобавок недоверие к оперативному отделу МККР на всю
жизнь.
Так что Боннар был не так уж и неправ. Включенный фантом нацелен на
реализацию программы. Стрелявший действительно мог вернуться. Но нам нужен
был не он. Брать рядового фантома не имело смысла. Кузнецов каким-то
образом вышел на Великих Моголов. Это - ключ. Но мы не знаем, как этим
ключом пользоваться. Работаем вслепую. Фантомы проявляют себя только в
действии. Значит, нужно вызвать их на действия. А это может лишь старший.
А он не будет этого делать, пока не получит реальных шансов захватить
власть. Да, конечно, я бы на его месте так и поступил - сидел бы очень
тихо, затаился, забился в щель, ждал бы, пока подчиненные фантомы не
пройдут наверх достаточно далеко, в МККР, например. Да, затаиться и ждать.
Никакой активности.
Меня все-таки вытошнило. Прямо на пол. Я едва успел согнуться -
кашлял и давился, выталкивая изнутри горчайшую зеленую пену. Нет, это не
"сыворотка правды" и не роценон, от них, как я знаю, не бывает
последствий. Это что-то другое. Желудок содрогался в болезненных спазмах.
- Стоп! - сказал я себе. - Но ведь кто-то же убил Кузнецова? И
стрелял в меня. Значит, активные действия они все-таки ведут. Почему?
Может, потому, что Кузнецов нашел ключ? Нет. Чихали они на этот ключ. Он
ничего не отзывает.
Концы не связывались. Я зашел в тупик. Оставалось последнее: а если
Кузнецов нашел не ключ, а ниточку от клубка всей этой истории - слабую
такую ниточку - а теперь и ее стараются оборвать. Что тоже проблематично:
они не могут не знать, что имеют дело с государственной организацией - все
факты, добытые мной или кем-то другим, немедленно передаются в центр. Нас
просто не имеет смысла убивать. И все-таки нас убивают.
Во рту жгло так, словно язык обсыпали перцем. Неимоверно хотелось
пить. Я двинулся в конец коридора, к душевым. Звонко щелкнула дверца лифта
- и сразу же за поворотом кто-то побежал.
Я нащупал под мышкой рифленую рукоятку пистолета.
Шаги приближались. Бежал пожилой человек, и это ему давалось нелегко:
он тяжело дышал. Вылетел из-за угла, остановился в растерянности.
Это был советник.
Я шагнул к нему, не убирая руки из-за пазухи:
- Еще раз здравствуйте, господин Фальцев.
Радужная оболочка его глаз пропала от испуга.
- Куда-нибудь торопитесь? - заботливо спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14