-
Он очень осторожно закрыл дверь и повернулся к судье. - Убирайтесь.
- А? Хм. А как насчет...
- Убирайтесь! - Это был вопль. Если его взгляд сделал Блуэтта
безвольным, то от его голоса он оцепенел. Судья был на ногах и двигался к
двери еще до того, как этот вопль перестал звучать. Он попытался
заговорить и смог только пошевелить своими мокрыми губами.
- Я единственный человек в мире, который может помочь вам, - сказал
Монетр; и по лицу судьи стало видно, что этот непринужденный тихий
разговорный тон был для него самым страшным. Он подошел к двери и замер.
Монетр сказал: - Я сделаю, что смогу, Судья. Вы скоро получите от меня
весточку, можете в этом не сомневаться.
- Э... - сказал судья. - М-м. Все, что я смогу, мистер Монетр.
Располагайте мной. Абсолютно все.
- Спасибо. Мне точно понадобится ваша помощь. - Черты костлявого лица
Монетра застыли в тот момент, когда он перестал говорить. Блуэтт бежал.
Пьер Монетр стоял, глядя на то место, где только что было размытое
лицо судьи. Внезапно он сжал кулак и ударил им по ладони.
- Зина! - произнес он одними губами. Он побледнел от бешенства,
почувствовал слабость и подошел к своему столу. Он сел, положил локти на
журнал для записей и подбородок на руки, и начал посылать волны ненависти
и требований.
ЗИНА!
ЗИНА!
КО МНЕ! ИДИ КО МНЕ!

Горти рассмеялся. Он смотрел на свою левую руку, на три обрубка
пальцев, которые поднимались как грибы от костяшек, потрогал шрам вокруг
них другой рукой и рассмеялся.
Он встал с дивана у себя в студии и прошел через просторную комнату к
большому зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, отойти назад и критически
осмотреть свои плечи, свой профиль. Он удовлетворенно заворчал и пошел в
спальню к телефону.
- Три четыре четыре, - сказал он. Его голос был звучным, подходящим
очертаниям его сильного подбородка и широкого рта. - Ник? Это Сэм Гортон.
О, хорошо. Конечно, я смогу снова играть. Врач говорит, что мне повезло.
Перелом кисти обычно плохо заживает, но с моим все будет в порядке. Нет -
не волнуйся. Хм? Около шести недель. Точно... Золото? Спасибо, Ник, но я
обойдусь. Нет, не волнуйся - я докричусь, если мне нужно будет. Тем не
менее, спасибо. Да, я буду заходить время от времени. Я был там пару дней
назад. Где ты нашел этого болвана, который умеет брать на гитаре только
три аккорда? Он случайно делает то, что Спайк Джонс делает специально.
Нет, мне не хотелось его ударить. Мне хотелось ободрать его. - Он
рассмеялся. - Я шучу. Он нормальный. Ну спасибо, Ник. Пока.
Подойдя к дивану в студии он растянулся на нем с уверенным
расслаблением сытой кошки. Он с наслаждением прижал плечи к поролоновому
матрасу, перекатился и подтянулся за одной из четырех книг на тумбочке.
Это были единственные книги в квартире. Давным-давно он узнал о
физическом нагромождении книг и о книжных шкафах, из которых они
вываливаются. Его решением было избавиться от них всех, и договориться со
своим продавцом, чтобы он присылал ему четыре книги в день - новые книги,
на обмен. Он прочитывал их все и всегда возвращал на следующий день. Это
было удовлетворительное решение, для него. Он помнил все. Так для чего
тогда нужны были книжные шкафы?
У него было две картины - Маркел, тщательно несоответствующие
неправильные формы, так что цвет каждой влиял на остальные, и так, что
одна на другую, так что цвет фона влиял на все. Второй картиной был
Мондриан, точный и уравновешенный, и передающий почти впечатление чего-то,
что никогда не сможет до конца быть чем-то.
Ему принадлежали, однако, мили магнитофонной ленты, на которую была
записана великолепная коллекция музыки. Удивительный мозг Горти мог
сохранить полное ощущение от книги и воспроизвести любую ее часть. Он мог
сделать то же самое с музыкой; но восстановить музыку это значит
воспроизвести ее в какой-то степени, а существует однозначное различие в
окраске сознания, которое слышит музыку, и сознания, которое создает ее.
Горти умел делать и то, и другое, и его музыкальная библиотека позволяла
ему выбирать, что делать.
У него была классическая и романтическая музыка, которую предпочитала
Зина, симфонии, концерты, баллады и виртуозные пьесы, которые были его
введением в музыку. Но его вкусы расширились и углубились, и сейчас
включали Хоннегера и Копленда, Шостаковича и Уолтона. В мире популярной
музыки он открыл мрачные аккорды Татума и невероятного Телония Монка. У
него была периодически полная вдохновения труба Диззи Гиллеспи,
удивительные модуляции Эллы Фицджеральд, безупречное исполнение голоса
Перла Бейли. Его критерием во всех этом была человечность и проявления
человечности. Он жил с книгами, которые вели его к новым книгам,
искусством, которое вело его к новым предположениям, музыкой, которая вела
его к мирам, находящимся за пределами познаваемых миров.
Однако при всех этих богатствах комнаты Горти были очень просто
меблированы. Единственным необычным предметом мебели был магнитофон и
колонки - массивное воплощение высокоточных компонентов, которое Горти
пришлось собрать, потому что его слух требовал каждого нюанса, каждого
обертона, каждого музыкально инструмента. Во всем остальном его комнаты
были такими же как у любого другого, удобно обставленными и со вкусом
украшенными. Ему приходило в голову, мельком и с очень большими
перерывами, что с его доходами он мог бы окружить себя роскошными
автоматическими машинами, такими как массирующие спину кресла,
кондиционированные комнаты, где можно сохнуть после душа. Но он никогда не
двигался в этом направлении. Его мозг просто и постоянно познавал. Его
аналитические способности были феноменальны, но у него редко возникала
потребность активно их использовать. Поэтому приобретение знаний было
достаточным; их применение могло подождать своего времени, потребность
применять их плохо сосуществовала с его полной и явной уверенностью в
своей силе.
На середине книги он остановился, с удивительным выражением во
взгляде. Как будто бы его слуха достиг специфический звук, но его не было.
Он закрыл книгу и поставил ее на место, встал и стоя прислушиваясь,
слегка поворачивая голову, как будто он пытался определить источник этого
ощущения.
Позвонили в дверь.
Горти перестал двигаться. Это не была застывшая, удивленная
неподвижность испуганного животного. Скорее это была управляемая,
расслабленная доля секунды для размышлений. Затем он стал двигаться снова,
гармонично и легко.
У двери он остановился, глядя на нижнюю панель. Его лицо напряглось,
быстрые морщины пробежали по его лбу. Он распахнул дверь.
Она согнувшись стояла в прихожей, глядя на него снизу вверх. Ее
голова была повернута набок, и немного вниз. Ей приходилось болезненно
напрягать зрение, чтобы встретиться с ним взглядом; она была высотой
только четыре фута.
Она сказала, слабым голосом:
- Горти?
Он издал хриплый звук и стал на колени, беря ее на руки и обнимая с
силой и нежностью.
- Зи... Зи, что случилось? Твое лицо, твое...
Он поднял ее и ногой захлопнул дверь и отнес ее на диван в студию и
сел там, усадив ее на колени, обняв руками так, что ее голова опиралась на
его теплую сильную правую руку. Она улыбнулась ему. Только одна сторона ее
рта двигалась. Затем она начала плакать и собственные слезы Горти скрыли
от него вид ее искалеченного лица.
Ее рыдания скоро прекратились, как если бы она была слишком уставшей,
чтобы продолжать. Она смотрела на его лицо, все лицо, каждую часть. Она
подняла руку и коснулась его волос.
- Горти... - прошептала она. - Я так любила тебя таким, как ты был...
- Я не изменился, - сказал он. - Я сейчас большой, взрослый мужчина.
У меня есть квартира и работа. У меня такой голос и такие плечи и я вешу
на сто фунтов больше, чем три года назад. - Он наклонился и быстро
поцеловал ее. - Но я не изменился, Зи. Я не изменился. - Он коснулся ее
лица, осторожное воздушное прикосновение. - Тебе больно?
- Немного. - Она закрыла глаза и облизала губы. Похоже ее язык не мог
дотянуться до одного уголка рта. - Я изменилась.
- Тебя изменили, - сказал он, его голос дрожал. - Людоед?
- Конечно. Ты знал, не правда ли?
- Не совсем. Я подумал однажды, что ты меня зовешь. Или он... Это
было далеко. Но в любом случае никто другой не стал бы - не стал... что
случилось? Ты хочешь рассказать мне?
- О, да. Он узнал о тебе. Я не понимаю как. Твой - этот Арманд Блуэтт
- он сейчас судья или что-то в этом роде. Он пришел повидаться с Людоедом.
Он думал, что ты девушка. Я имею ввиду взрослая девушка.
- Я был ею, какое-то время.
Он натянуто улыбнулся.
- О, я понимаю. Ты действительно был на карнавале в тот день?
- На карнавале? Нет. В какой день, Зи? Ты имеешь ввиду, в тот, когда
он узнал?
- Да. Четыре - нет, пять дней назад. Ты не был там. Я не понимаю... -
Она пожала плечами. - Так или иначе, девушка пришла поговорить с Людоедом,
а судья следил за ней и думал, что это ты. Людоед тоже так думал. Он
послал Гавану найти ее. Гавана не смог ее найти.
- А затем Людоед взялся за тебя.
- Мм. Я не собиралась говорить ему, Горти. Я не собиралась. Во всяком
случае долго. Я - не помню.
Она снова закрыла глаза. Горти внезапно задрожал, а потом смог
дышать.
- Я не... помню, - сказала она с трудом.
- Не пытайся. Не говори больше, - пробормотал он.
- Я хочу. Я должна. Он не должен найти тебя! - сказала она. - Он
охотится за тобой прямо в эту минуту!
Глаза Горти сузились и он сказал:
- Ладно.
Ее глаза были все еще закрыты. Она сказала:
- Это длилось долго. Он говорил очень тихо. Он дал мне подушки и
немного вина, у которого был вкус осени. Он говорил о карнавале и Солуме и
Гоголе. Он упомянул "Малышку", а затем говорил о новых вагонах-платформах
и о продовольственном складе и проблемах с профсоюзом подсобных рабочих.
Он сказал что-то о профсоюзе музыкантов и что-то о музыке и что-то о
гитаре и затем о выступлении, которое у нас когда-то было. А затем он
снова говорил о зверинце и конферансье, и снова вернулся к тебе. Ты
понимаешь? Просто упоминал тебя и уходил в сторону и возвращался обратно
снова и снова. Всю ночь, Горти, всю, всю ночь!
- Ш-ш-ш.
- Он не спрашивал меня! Он разговаривал отвернувшись и наблюдая за
мной уголком глаз. Я сидела и пыталась пить вино и пыталась есть, когда
Кухарка принесла обед и полуночный завтрак и завтрак утром, и пыталась
улыбаться, когда он замолкал на минуту. Он не дотронулся до меня, он не
ударил меня, он не спросил меня!
- Он сделал это позже, - выдохнул Горти.
- Гораздо позже. Я не помню... его лицо надо мной, как луна, однажды.
У меня все болело. Он кричал. Кто такой Горти, где Горти, кто такая
малышка, почему я прятала Малышку... Я просыпалась и просыпалась. Я не
помню времени, когда я засыпала или теряла сознание, или что это было. Я
проснулась с глазами залитыми моей кровью, подсыхающей, а он говорил о
механиках каруселей и электроснабженцах для прожекторов. Я проснулась у
него на руках, он шептал мне на ухо о Банни и Гаване, они должны были
знать, кто такой Горти. Я проснулась на полу. У меня болело колено. Был
чудовищный свет. Я подпрыгнула от боли, которую он причинял. Я выбежала из
двери и упала, мое колено не сгибалось, это было во второй половине дня и
он поймал меня и приволок обратно и бросил меня на пол и снова включил
этот свет. У него было зажигательное стекло и он заставил меня выпить
уксус. У меня распух язык, я...
- Ш-ш-ш. Зина, дорогая, тише. Не говори больше ничего.
Ровный, лишенный эмоций голос продолжал:
- Я лежала неподвижно, когда заглянула Банни и Людоед не знал, что
она видела, что он делает и Банни убежала и пришел Гавана и ударил Людоеда
куском трубы, а Людоед сломал ему шею он теперь умрет, а я...
Горти почувствовал, что у него сухие веки. Он поднял осторожно руку и
ударил ее расчетливо по неповрежденной щеке.
- Зина. Прекрати!
После этого удара она издала громкий крик и закричала:
- Я больше ничего не знаю, правда я не знаю! - и разразилась
болезненными рыданиями. Горти попытался говорить с ней, но его нельзя было
услышать сквозь ее плач. Он встал, повернулся, осторожно опустил ее на
диван, побежал и намочил полотенце холодной водой и вытер ее лицо и руки.
Она резко прекратила плакать и уснула.
Горти смотрел на нее пока ее дыхание не убедило его, что она
успокоилась. Он положил свою голову медленно возле ее став на колени возле
дивана. Ее волосы были у него на лбу. Скрестив руки он взял себя за локти
и начал тянуть. Он сохранял это напряжение пока его плечи и грудь не стали
пульсировать от боли. Ему нужно было оставаться возле нее, не двигаться,
но в то же время снять черное напряжение ярости, которое нарастало в нем,
и работа, которую выполнял ли его мускулы спасла его рассудок без
малейшего движения, которое могло бы разбудить спящую девушку. Он долго
стоял так на коленях.
За завтраком на следующее утро она снова могла смеяться. Горти не
сдвинул ее и не дотронулся, только снял с нее обувь и накрыл пуховым
одеялом. В предутренние часы он принес подушку из спальни и положил ее на
пол между диваном в студии и дверью, и растянулся там, чтобы слышать как
она дышит и с кошачьей внимательностью прислушиваться к малейшему шороху с
лестницы и лестничной площадки.
Он стоял склонившись над ней, когда она открыла глаза. Он сразу же
сказал:
- Я Горти и ты в безопасности, Зи.
Нарастающая паника в ее глазах умерла, не родившись, и она
улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23