— спрашиваю.
— А пистолет. Ребята пронесли в лагерь. И еще кое-что передали… Все надежно укрыто.
Я ушам своим не верил. Пистолет! Это уже не камни, вывороченные из мостовой! А Ленька сказал с ухмылкой на круглом курносом лице:
— А чего вы удивляетесь, Иван Иванович, у многих ребят припрятаны пистолеты.
— И у тебя есть? — говорю.
— И у меня, конечно. Да и для вас найдется.
Вот это открытие! Тут я не мог удержаться:
— Покажи!
Выбрав время, когда на блоке никого не было, Ленька позвал меня в спальное отделение и выложил на нары в темном уголке два пистолета системы «Парабеллум».
— Вот. Один пистолет для вас, другой будет моим. Хранить буду я. Когда потребуется — спросите, через минуту доставлю.
От волнения я не мог говорить. Зажал в руке холодную рукоятку пистолета и пытался унять противную дрожь. В эту минуту я забыл о всякой предосторожности, вечное опасение, что охранники могут накрыть, услышать, увидеть, молчало во мне. Я стоял в полосатых штанах арестанта, в грубых деревянных колодках и вдруг увидел себя молодым, полным сил и легкости в тот момент, когда из рук командира полка принимал награду-револьвер с посеребренными частями и грамоту, подписанную командующим войсками Особой Краснознаменной Дальневосточной армии Василием Константиновичем Блюхером. На рукоятке револьвера были выгравированы слова: «Доблестному бойцу РККА И. И. Смирнову от РВС СССР». Я только что вернулся тогда в Сретенск после событий на КВЖД. Там с дивизионом бронепоездов прорывался с боями, овладевал железнодорожными станциями, действовал на сотни километров впереди частей Красной Армии — от самого командующего получил приказ прорываться на Хайлар. И вот оценка моих действий — этот револьвер и грамота. С револьвером я не расставался и все последующие годы. И только незадолго до плена, после одной из рукопашных схваток обнаружил, что револьвера со мной нет. В этот бой я шел с винтовкой, а револьвер засунул за ремень, чтоб он в любое время был наготове. В горячке штыковой атаки я не заметил, как он выпал, а шнур оказался перебитым, видимо, пулей. Это была горькая для меня потеря… А грамота? Грамоту я оставил дома, и если Вере удалось спасти что-нибудь из документов, она, конечно, спасла и грамоту.
Теперь я держу пистолет, и моя рука перестает дрожать, она тверда по-прежнему и знает, куда и как направить выстрел. Враг у меня тот же самый. Его имя фашист. И за это время я лучше узнал и понял его и научился больше презирать и ненавидеть. Ох, как я хорошо знаю теперь, что такое фашизм! Нет, моя рука не дрогнет, когда придет время разрядить пистолет в эсэсовских молодчиков, которые теперь так свободно, по-хозяйски расхаживают по лагерю!
— Спасибо, Леня. Ты тоже солдат и понимаешь, что значит для меня оружие. Только хранить его надо так, чтоб никто не знал. Если что случится — капут всему блоку!
Ленька подмигнул:
— Об этом не беспокойтесь, Иван Иванович. Не только эсэсовцы, но и бог, и черт не обнаружит, если спрячет Ленька Крохин…
Ох, этот Ленька! Хват парень!
Его тайник был придуман действительно хитроумно: он снимал верхнюю доску подоконника и укладывал пистолеты в паклю, а доску снова прибивал. Поди догадайся!
Подозреваю, что таких тайников по лагерю немало. Да разве можно дознаться о всех?! Придет время — и каждый такой пистолет выстрелит. И не один раз! Теперь я в этом уверен.
Но откуда берется в лагере оружие?
О, только об этом можно написать целую книгу, и то всего не расскажешь!!!
Оружие в лагере стало появляться задолго до нас. Еще в 1939 году немецкие подпольщики делали первые попытки обзавестись хотя бы пистолетами. После разгрома фашистов под Москвой немецкое подполье решило — настал момент всерьез заняться оружием.
Австриец Франц Вер, работавший в оружейной кладовой комендатуры, сумел сделать так, что из кладовой исчезли два пистолета. Пистолеты пронесли в лагерь и замуровали в ходе отопления котельной.
Потом запас пополнился еще одним пистолетом. Это было личное оружие начальника лагерного гестапо Леклера. Однажды после ночной пирушки Леклер забыл пистолет в гардеробной. Этого было достаточно, чтобы уборщик-заключенный, пришедший раньше всех, «прибрал» портупею с револьвером так, что никто уж найти не сумел. Через несколько дней этот пистолет тоже был переправлен в лагерь…
От случайных удач немецкие коммунисты перешли к хорошо продуманным операциям. Бухенвальд был рабочим лагерем. С 1942 года его заключенные использовались на военных заводах. Мастерские одного из заводов ДАУ стояли прямо на территории лагеря. Одиннадцать корпусов «Густлов-верке» расположились невдалеке От центральных ворот, на южном склоне горы Эттерсберг. Оружием с этих заводов и пополнялись подпольные (в прямом и переносном смысле «подпольные») арсеналы Бухенвальда.
В цехе карабинов на «Густлов-верке», тоже стоящем на территории лагеря, работал капо немецкий коммунист Ганс Кемпнер. Он получил задание подпольного Центра — добывать для лагеря карабины. Это было очень трудно: эсэсовцы и представители вермахта глаз не спускали с заключенных-рабочих, каждый карабин имел свой порядковый номер. И все-таки через некоторое время Ганс Кемпнер доложил Центру, что 24 карабина у него уже есть. Их тщательно упаковали и зарыли под полом одного из больничных бараков.
Вторую партию из 24 карабинов замуровали в стене маленького крематория, где сжигали трупы животных экспериментального блока. Вскоре в этот тайник положили еще 12 карабинов.
Даже когда цех карабинов был вынесен за ворота лагеря, немецкие коммунисты ухитрились пополнить свой арсенал. У Ганса Кемпнера было припасено еще более 30 карабинов. Он упаковал их в ящик длиной 3-4 метра и, когда с завода в лагерь отправляли грузовик, попросил шофера-эсэсовца подбросить и ящик, якобы с трансмиссией. Шофер согласился. В лагере наготове стояло четверо подпольщиков, они сгрузили ящик и тут же на тележке увезли его в надежное место. Таким же путем немцам удалось «организовать» и патроны к карабинам…
Уже к середине 1944 года, когда мы только приступили к добыванию оружия, у немецких антифашистов были солидные запасы, если считать еще и 16 ручных гранат, которые попали в лагерь с эсэсовского оружейного склада, несколько десятков гранат самодельных, много бутылок с горючей жидкостью и большое количество всякого холодного оружия, сделанного в цехах ДАУ.
И частью запасов они поделились с нами…
Мне было известно, что Вальтер Бартель, человек, почитаемый всем лагерем, руководитель Интернационального комитета, сказал Николаю Симакову:
— У нас есть оружие, но мало людей военных. У вас много надежных бойцов, но нет оружия. Часть своего оружия мы передадим вам. Остальное добудете сами.
24 карабина, боеприпасы к ним, несколько гранат и пистолетов были перенесены ночью в 7-й барак и скрыты в тайнике под полом.
Нам предстояло теперь регулярно пополнять арсенал… конечно, за счет эсэсовцев.
Многие наши ребята были в командах, которые работали на ДАУ и «Густлов-верке». По заданию подпольной организации и по велению собственной совести они всяческими способами срывали военное производство. Портили детали, искривляли незаметно стволы винтовок, выводили из строя ценное оборудование, приборы, станки. Конечно, надзиратели и мастера были тоже не круглыми идиотами и кое-что понимали в технике. Приходилось пускать в ход не только свои знания, но и хитрость, ловкость, смелость.
На ДАУ, например, наши заключенные додумались, что медицинские шприцы, кроме своего назначения, могут пропускать серную кислоту внутрь чувствительных приборов и механизмов. Снаружи все выглядело вполне исправным, а через некоторое время оборудование приходило в полную негодность.
На «Густлов-верке» действовал наш «специалист» Леня Орлов (а по-настоящему Леонид Иосем). Он оказался виртуозом по производству брака и добыче оружия.
Леня Иосем попал в плен под Смоленском. Побывал в лагере Острув-Мазовецки. Работал батраком у немецкого барона. Среди своих товарищей
— таких же рабов, как и он сам — вел «вольные» речи против фашистов. Был предан одним отступником и попал в руки гестаповцев, а от них — в Бухенвальд. Здесь едва не погиб в штайнбрухе, но был вызволен оттуда, подкормлен и отправлен на «Густлов-верке».
Имея техническое образование, Леня сумел втереться в доверие мастеров, стал даже бригадиром пистолетного цеха. И тут развернулся вовсю!.. В соседнем цехе изготовлялись десятизарядные винтовки-полуавтоматы. Кто не знал, что оружие шло на Восточный фронт, значит, против своих?! Как сделать, чтобы эти винтовки не стреляли?
С таким вопросом Леонид обратился к одному парню, москвичу Анатолию Скобцеву.
Тот придумал: добавлять в смазочное масло соляную кислоту. На испытаниях винтовки стреляли, а потом выходили из строя. 25 тысяч забракованных полуавтоматов фирма получила обратно. Фашистские мастера неистовствовали в цехе, но так и не дознались, почему не стреляло оружие…
В одной из мастерских «Густлов-верке» с огромными предосторожностями установили уникальный расточный станок. Нужно было вывести его из строя. Леонид поручил это Василию Дубровину. Немцы допустили его работать к станку, потому что мастер Адольф Френцель рекомендовал его как высококвалифицированного токаря. С тех пор Василий Дубровин не проходил мимо осколков стекла, чтобы не подобрать их. Это стекло он перетирал в порошок и добавлял его в смазку. Месяца через два станок потерял точность, и заказы перестали поступать.
Во всех цехах ДАУ и «Густлов-верке» заключенные саботировали и вредили производству. Русские, немцы, французы, чехи, поляки — все, ежеминутно рискуя головой, придумывали способы, чтобы где-нибудь что-нибудь сорвать или испортить. Ретивые служаки и убежденные нацисты, как ищейки, принюхивались ко всему в цехах, в мастерских, но ни на что серьезное и подозрительное не могли напасть.
А значительная часть суточного производства винтовок, пистолетов и другого вооружения по-прежнему шла в брак…
К тому же часть оружия теперь регулярно переправлялась в лагерь.
Леонид Иосем имел право подбирать рабочих на разные операции. Конечно, он подбирал только надежных, проверенных ребят. Кое-какие детали, якобы бракованные, испорченные, удавалось утаивать от мастера. Их прятали в заранее приготовленных местах, а потом проносили в лагерь.
Конечно, по законам конспирации даже я, руководитель боевых групп, не всегда знал, кто и когда идет в лагерь с оружием, кому что удалось «организовать». Все детали и подробности стали нам известны потом.
Но вот так бывало…
Наступает вечер. Конец рабочего дня. Я стою недалеко от кантины, лагерной лавчонки, и смотрю на ворота. Слышится дробный перестук деревянных колодок, громкая команда, и первые ряды заключенных вливаются на аппельплац. На сей раз я знаю, что колонна идет с «Густлов-верке» с «начинкой». Леня Орлов предупредил нас. В условном месте приготовились наши, чтобы принять то, что принесут. Я смотрю на лица заключенных — они серые от усталости, равнодушные, вялые, похожие одно на другое. Хоть бы один энергичный взгляд! Только перестук колодок да быстрый взмах сотен рук, когда громкоговоритель бросает команду: «Mitzen ab!» Глядя на них, эсэсовцы, наверное, думают: «О чем могут мечтать эти существа? Как бы добраться до куска хлеба и миски вонючей баланды! Как бы скорее кинуться на нары, вытянуть уставшие кости!» Но у доходяг, оказывается, совсем другое на уме! «Сегодня немецкие подпольщики предупредили — обыска не предвидится. Такто оно так… Но всякое может случиться. Только бы пронесло!»
«Только бы пронесло!» — думает первая пятерка, идущая цепочкой впереди колонны. В случае опасности они подадут сигнал в задние ряды. А там идет пятерка, и у каждого в потайных карманах, в полых подметках колодок части для пистолетов и гранат. Если по цепи пронесется сигнал опасности, они еще успеют выбросить свой груз.
«Только бы пронесло!» — думает каждый из них.
«Только бы пронесло!» — думаю я.
Только бы пронесло!
Но, кажется, сегодня все в порядке. Ряд за рядом заключенные входят в лагерь и растекаются по широкой площади…
А перед самым сигналом отбоя мне докладывают, какими деталями и в каком количестве пополнился наш арсенал.
Крупные части оружия доставлялись через ворота на тележках, на которых возят трупы в крематорий. Не будут же эсэсовские охранники ворошить трупы, чтобы посмотреть, нет ли чего на дне тележки! На это мы и рассчитывали. И они действительно не ворошили трупы. А кроме того, в лагерь переправлялись обратно пустые бачки, в которых на завод возили баланду для заключенных. Разве нельзя было приспособить двойное дно? Можно!» И делалось это очень искусно. Сколько эсэсовские солдаты ни заглядывали в бачки, ни разу у них не пало подозрение, что тут что-то неладно. Только у возницы в эти минуты сердце готово было выпрыгнуть от страха. Но этого, к счастью, тоже никто не замечал…
Из деталей и деталюшек оружие собиралось по ночам где-нибудь в умывальной или вещевом складе лазарета. А потом переправлялось на тайные склады.
Тайные склады! Много у нас забот было с этими тайниками. Один раз мы с ужасом обнаружили, что в склад под полом 7-го блока натекла весенняя вода. Сколько трудов и риска было вложено в этот склад! И все, казалось, пропало! Может, не все? Пришлось по ночам выделять людей, чтобы вытаскивать карабины, по штучке сушить их, смазывать и замуровывать снова в более надежное место. Другой раз, уже позднее, после крупной бомбежки, пожар подбирался к нашему тайнику. А там хранились совсем готовые к делу гранаты. Вот был бы гром, если бы огонь охватил склад! Но ветер словно понял нашу отчаянную тревогу и увел огонь в другую сторону.
Был случай, когда эсэсовцы устроили обыск именно в том блоке, где под полом пряталось оружие. Они во многих местах поднимали доски пола, они ходили по тем половицам, которые прикрывали тайник, но до винтовок не добрались!
К концу лета 1944 года в лагере было уже изрядное количество оружия у немцев, русских, чехов, поляков, французов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28