Часть гостей уехала, с тем чтобы заняться необходимыми приготовлениями, а Эллисло извинился перед оставшимися, которые вместе с Уэстбернфлетом и старым контрабандистом продолжали прикладываться к бутылке, за то, что вынужден встать из-за стола и уединиться вместе со своими помощниками, дабы трезво обсудить с ними положение вещей. Извинения были приняты с тем большей готовностью, что хозяин просил гостей продолжать отдавать дань напиткам, хранящимся в погребах замка. Оставшиеся за столом проводили ушедших громкими кликами и потом в течение всего вечера провозглашали хором здравицы в честь Вира, Лэнгли и особенно Маршала, каждый раз поднимая полные бокалы.
Когда главные заговорщики очутились наедине, они с минуту смотрели друг на друга в замешательстве, которое придавало смуглому лицу сэра Фредерика недовольное и угрюмое выражение. Маршал первым нарушил молчание. Громко рассмеявшись, он сказал:
— Итак, джентльмены, мы пустились в наше славное плавание — vogue la galere! note 11.
— Вас мы можем поблагодарить за то, что корабль спущен на воду, — сказал Эллисло.
— Верно, но не знаю, станете ли вы меня благодарить, — отвечал Маршал, — когда взглянете на это письмо, полученное мною как раз перед началом пиршества. Мой слуга сообщил, что его доставил человек, которого он никогда до этого не видел и который сразу же ускакал, велев ему передать его мне лично.
Эллисло нетерпеливо распечатал письмо и прочел вслух следующее:
Эдинбург
Уважаемый сэр!
Будучи бесконечно обязанным вашей семье и узнав, что вы являетесь членом компании смельчаков, ведущей дела торгового дома «Джеймс и К°», находившегося одно время в Лондоне, а ныне переехавшего в Дюнкерк, я считаю своим долгом своевременно известить вас лично, что ожидаемые вами корабли были отогнаны от берега вместе со всем своим товаром и не имели возможности даже начать разгрузку. Ваши партнеры в западной части страны приняли решение не поддерживать больше вашу фирму, так как она неизбежно должна обанкротиться.
Надеюсь, что вы воспользуетесь этими своевременными сведениями, чтобы принять все необходимые меры для своей собственной безопасности.
Остаюсь вашим покорным слугой Никто Безымянный
Ролфу Маршалу из Маршал-Уэллса.
Срочно, в собственные руки.
После прочтения письма у сэра Фредерика отвисла челюсть и лицо страшно помрачнело, а Эллисло воскликнул:
— Помилуйте, но ведь это же выбивает почву у нас из-под ног! Если верить этому проклятому письму и англичане действительно отогнали французский флот с королем на борту, то в каком мы-то оказываемся положении!
— Полагаю, что в том же самом, в каком были утром, — сказал Маршал, снова расхохотавшись.
— Извините меня, но ваше веселое настроение крайне неуместно, мистер Маршал. Сегодня утром мы еще не приняли на себя публичных обязательств, а теперь мы связали себя обещаниями. С вашей стороны было просто безумием допустить это, имея в кармане письмо с известием о том, что все наше предприятие обречено на провал.
— Вот-вот, я так и думал, что вы это скажете.
Но, во-первых, мой доброжелатель Никто Безымянный вместе с его письмом может оказаться сплошной выдумкой. А, главное, мне надоела вся эта канитель, когда люди ничего не делают, а лишь принимают смелые решения за рюмкой вина и к утру благополучно о них забывают. В настоящий момент правительство не располагает ни войсками, ни боеприпасами; пройдет несколько недель, и у него будет и то и другое. В настоящий момент страна горит возмущением против правительства; пройдет несколько недель, и этот первый пыл превратится в рождественский мороз: его погасит людской эгоизм, равнодушие и страх — они начинают проявляться уже сейчас. Поэтому я решил рискнуть и сделал так, чтобы вы зашли так же далеко, как и я сам. Окунуться нам всем не мешало, но мы увязли в болоте и теперь волей-неволей вынуждены будем выбираться из него.
— Вы ошибаетесь в отношении одного из нас, мистер Маршал, — сказал сэр Фредерик Лэнгли.
Дернув за звонок, он велел вошедшему слуге передать его собственным людям, чтобы те седлали лошадей.
— Вы не должны уезжать, сэр Фредерик, — сказал Эллисло, — нам необходимо провести смотр наших сил.
— Я уеду сегодня же, мистер Вир, — заявил сэр Фредерик, — и уже из дому сообщу вам о своих дальнейших намерениях.
— Да, да, — воскликнул Маршал, — и одновременно пошлете конный отряд из Карлайла с приказом нас арестовать. Послушайте, сэр Фредерик, я со своей стороны не допущу, чтобы меня оставляли в беде или тем более предали. Если вы и уедете из замка Эллисло сегодня, то только перешагнув через мой труп.
— Стыдитесь, Маршал, — сказал мистер Вир, — не делайте поспешных выводов. Вы не правильно истолковали намерения нашего друга. Я уверен, что сэр Фредерик просто пошутил: он слишком благородный человек, чтобы помышлять о выходе из наших рядов. Впрочем, он все равно не смог бы это сделать, памятуя об имеющихся у нас неоспоримых доказательствах его поддержки наших планов и его активного содействия в их осуществлении. Кроме того, он не может не отдавать себе отчета в том, что в правительстве с готовностью прислушаются к первой вести о готовящемся мятеже, и если встанет вопрос о том, кто сможет донести первым, то мы легко можем опередить его на несколько часов.
— Говорите «я», а не «мы», коли речь зашла о первенстве в соревновании на предательство. Что касается меня, то моя лошадь не будет участвовать в скачках на такой приз, — заявил Маршал, а затем пробормотал сквозь зубы:
— Вот и положись на таких компаньонов, когда на карту поставлена жизнь.
— Не пытайтесь меня запугать. Я поступлю так, как считаю нужным, — сказал сэр Фредерик, — и прежде всего уеду из Эллисло. Какой мне смысл держать слово перед человеком (здесь он глянул на Вира), который не сдержал своего слова передо мной.
— Но в чем же, — спросил Эллисло, делая знак рукой своему неугомонному родичу, чтобы тот молчал, — в чем обманул я ваши надежды?
— В сугубо личном и чрезвычайно щекотливом вопросе: вы изволили пренебречь предполагавшимся союзом между мною и вашей дочерью, между тем как отлично знали, что он должен явиться залогом нашего совместного политического выступления. Это похищение и возвращение мисс Вир, холодный прием, который я от нее получаю, извинения, которыми вы стараетесь загладить дело, — все это, по-моему, лишь уловки с вашей стороны. С их помощью вы хотите удержать в своих руках владения, принадлежащие ей по праву, а тем временем использовать меня в качестве послушного орудия в вашей безрассудной авантюре, все время подогревая во мне надежду обещаниями, которых вы отнюдь не собираетесь выполнять.
— Сэр Фредерик, заверяю вас именем всего, что для меня свято…
— Я не стану слушать ваши заверения. Довольно водить меня за нос, — отвечал сэр Фредерик.
— Вы же прекрасно понимаете, что если покинете нас, — сказал Эллисло, — то неизбежно погибнете сами и погубите нас. Наше единственное спасение в том, чтобы держаться вместе.
— Предоставьте мне самому заботиться о своем спасении, — возразил дворянин. — Даже если то, что вы говорите, правда, я предпочту погибнуть, но не позволю больше дурачить себя.
— Неужели ничто, никакие гарантии не смогут убедить вас в моей искренности? — с тревогой спросил Эллисло; — Еще утром я отвергнул бы ваши несправедливые подозрения, сочтя их за оскорбление, но в нашем теперешнем положении…
— Вы чувствуете, что вынуждены быть искренним, — закончил его мысль сэр Фредерик. — Если вы хотите, чтобы я поверил этому, есть только один путь убедить меня — пусть ваша дочь обвенчается со мной сегодня же вечером.
— Так скоро? Невозможно! — отвечал Вир. — Подумайте о том, что она только что пережила, о подготовляемом нами выступлении…
— Я не стану ничего слушать, кроме ее согласия на брак, данного перед алтарем. У вас в замке есть часовни, среди гостей находится доктор Хобблер. Сегодня вечером вы докажете верность своему слову, и мы снова вместе, душой и телом. Если же вы откажете мне сейчас, в момент, когда согласиться всецело в ваших интересах, — как смогу я доверять вам завтра, когда целиком свяжу свою судьбу с вашими планами и отступать будет уже поздно?
— Должен ли я понимать дело так, что, стань вы моим зятем сегодня вечером, наша дружба возобновится?
— Самым крепким, самым нерушимым образом, — отвечал сэр Фредерик.
— В таком случае, — сказал Вир, — хотя то, что вы просите, несвоевременно, нетактично и несправедливо по отношению ко мне, тем не менее, сэр Фредерик, дайте мне вашу руку — моя дочь будет вашей женой.
— Сегодня вечером?
— Именно, сегодня вечером, — отвечал Эллисло, — до того, как часы пробьют полночь.
— С ее согласия, надеюсь, — вмешался Маршал, — ибо предупреждаю вас обоих, джентльмены, что я не намерен наблюдать сложа руки, как совершают насилие над моей хорошенькой родственницей.
— Черт бы побрал этого дерзкого юнца, — пробормотал Эллисло про себя и затем вслух добавил:
— С ее согласия? Да за кого вы меня принимаете, Маршал, что считаете нужным вмешиваться, дабы защитить дочь от ее собственного отца? Поверь, она не имеет ничего против сэра Фредерика Лэнгли.
— Вернее, она не против того, чтобы называться лэди Лэнгли! Действительно, многие женщины рассуждали бы так же на ее месте. Прошу прощения, но это неожиданное требование и ваша уступка заставили меня почувствовать за нее тревогу.
— Меня смущает лишь внезапность предложения — сказал Эллисло. — В случае, если она откажется выполнить мою волю, может быть сэр Фредерик примет во внимание…
— Я ничего не намерен принимать во внимание, мистер Вир. Отдайте мне руку вашей дочери сегодня же вечером, или я уезжаю, пусть даже в полночь, — вот мой ультиматум.
— Я принимаю его, — сказал Эллисло, — и оставляю вас обсуждать планы наших военных приготовлений, а пока пойду подготовить дочь к столь неожиданно изменившимся обстоятельствам.
И с этими словами он вышел из комнаты.
Глава XIV
Жестокий рок! В мужья мне не Танкреда,
А Осмонда надменного ведут!
«Танкред и Сигизмунда»
Мистер Вир, которого давняя привычка к притворству научила менять даже походку, шел по каменному коридору и затем по первому пролету лестницы, ведущей в покои мисс Вир, четким и твердым шагом человека, направляющегося по важному делу и нимало не сомневающегося в успешном его завершении.
Но как только он обогнал своих спутников и они не могли его больше слышать, шаги его стали медленными и нерешительными, что вполне соответствовало владевшим им сомнениям и страхам. Наконец он совсем остановился, пытаясь собраться с мыслями, прежде чем заговорить с дочерью.
«Кому еще приходилось сталкиваться с таким безнадежным и неразрешимым вопросом? — размышлял он. — Если разногласия нарушат сейчас наше единство, можно не сомневаться, что правительство казнит меня как главного виновника восстания. Даже если я унижусь до того, что первым признаю свое поражение, меня все равно ждет гибель. Я окончательно порвал с Рэтклифом, и с этой стороны мне нечего ожидать, кроме оскорблений и преследования.
Разоренному и обесчещенному, мне придется скитаться, не имея даже средств к существованию. Я не говорю уже о том, что лишусь богатства, — а лишь оно способно хоть как-то уравновесить бесчестье человека, которого назовут политическим ренегатом не только те, кого он покинул, но и те, на чью сторону он перешел. Об этом нечего и думать. И тем не менее что еще остается, помимо этого жалкого жребия и позорной смерти на плахе? Единственное спасение — это примириться с моими союзниками, для чего я и обещал Лэнгли, что Изабелла обвенчается с ним сегодня до полуночи, а Маршалу — что она пойдет на это без принуждения. Между мною и гибелью стоит только ее согласие выйти замуж за человека, которого она не любит, и притом настолько поспешно, что она возмутилась бы против этого, будь он даже любимым ею человеком. Мне остается уповать лишь на романтическое великодушие ее характера. Придется сгустить краски, доказывая ей необходимость уступить; впрочем, истинное положение вещей едва ли нуждается в преувеличении».
Закончив тягостные размышления об опасностях своего положения, он вошел в покои дочери, решившись всеми силами поддерживать те доводы, которые собирался ей изложить. Как бы лжив и честолюбив он ни был, он все же не настолько еще очерствел, чтобы не содрогаться при мысли о предстоявшей ему роли, о необходимости играть на чувстве послушания и привязанности к нему своей собственной дочери. Но мысль о том, что в случае успеха этой миссии его дочь всего лишь попадет в сети выгодного замужества а в случае провала его самого ждет гибель, — быстро заглушила голос совести.
Войдя в спальню мисс Вир, он увидел дочь, которая сидела у окна, подперев голову рукой. Она либо дремала, либо была погружена в такое глубокое раздумье, что не слышала шума его шагов. Напустив на себя выражение печали и сострадания, он подошел к дочери и, подсев поближе, привлек к себе внимание, нежно взяв ее за руку. При этом он не забыл сопроводить свой жест глубоким вздохом.
— Отец! — воскликнула Изабелла. Она как-то странно вздрогнула, и на лице у нее отразился скорее страх, нежели радость или нежные чувства.
— Да, Изабелла, — сказал Вир, — твой несчастный отец, который приходит в роли кающегося грешника, чтобы просить прощения у своей дочери за зло, причиненное ей от чрезмерной любви, и потом расстаться с ней навсегда.
— Сэр! Причиненное мне зло? Расстаться навсегда? Что все это значит? — недоуменно спросила мисс Вир.
— Да, Изабелла, я говорю это вполне серьезно.
Но позволь мне прежде спросить тебя, не подозреваешь ли ты, что я мог быть причастен к тому странному происшествию, которое произошло с тобой вчера утром?
— Вы, сэр? — начала Изабелла и запнулась, с одной стороны — сознавая, что он угадал ее мысли, а с другой — борясь со стыдом и страхом, которые мешали ей признаться в столь унизительном и нелепом подозрении.
— Да, да! — продолжал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24