Внутри штурвал и бортовые
компьютеры. В жестяной клепаной обшивке сильные вмятины, серебристая
краска во многих местах слезла, железо крошилось от рыжей ржавчины. Должно
быть, эта махина была брошена в спешке и пролежала здесь не один год. Это
наводило на самые печальные размышления. Неужели война продолжалась
несколько десятилетий? Интересно, чьей победой она закончилась? Скорее
всего, общим поражением, как и всякая гражданская война... М-да, вряд ли
мне удастся отыскать здесь действующий транспорт: все равно, наземный или
воздушный...
Я вернулся на шоссейную дорогу. Брат, поджидавший меня на развилке,
предусмотрительно отбежал к обочине и опасливо следил оттуда: не погонюсь
ли я за ним? Но я не обратил на него никакого внимания: он уже не
существовал для меня. Единственное, что сейчас для меня существовало, -
это крошечный городок Козельск. Может быть, там мне больше повезет с
транспортом?
Но не успел я сделать и сотни шагов, как услышал крик. Это был
истошный женский вопль, исполненный ужаса и отчаяния. Так могла бы кричать
мать, на глазах у которой самосвал сбил единственного ребенка. Господи,
что там случилось? Остановившись на мгновение, я рванул вперед и вскоре
увидел такое, что волосы встали у меня дыбом. Поперек дороги стояла
деревянная тачка, наполненная собачьими трупами. На тачке лицом в
выпяченные розовые соски недавно ощенившейся дохлой сучки лежала женщина в
летнем цветастом платье. Платье было задрано сзади. Черный человек, держа
ее за длинные волосы на затылке, выкручивал ей за спиной обнаженную руку.
Заслышав мое приближение он вскинул ко мне черное лицо, перекошенное от
злобы, и я увидел, что на лбу у него горит огненный знак.
В два огромных прыжка я преодолел расстояние между нами и взметнулся
в последнем броске. Время замедлилось, растянулось, как резина. Наши
взгляды встретились, его черные губы искривились в злобной усмешке,
обнажив желтые клыки.
Он не торопился, хотя и не мешкал, словно точно все рассчитал. Когда
носок моей левой ноги оторвался от асфальта, он рывком вздернул женщину за
волосы, развернув лицом к себе, и два раза молниеносно ударил пальцами в
живот. Пальцы у него были черные и длинные, как у летучих мышей, с
острыми, изогнутыми когтями. Они два раза вошли в живот женщины и с
чмоканьем вышли из него... При этом черный человек смотрел на меня, как
будто именно мне демонстрировал свою силу. Во взгляде у него сквозила
дьявольская насмешка...
Я вложил в свой удар всю ненависть, на какую только был способен, но
мой противник неторопливо и как бы с ленцой (хотя это не заняло и десятой
доли секунды) отклонил свою голову в сторону - мой кулак пробил пустоту, и
я по инерции последовал за ним... удар чем-то твердым по хребту добавил
мне ускорения... Пролетев мимо тележки, я рухнул на асфальт, приложившись
к нему одновременно животом и подбородком, меня подбросило и протащило по
шершавому покрытию несколько шагов... Я тут же инстинктивно перекатился на
спину, заслонившись руками и притянутыми к животу ногами, однако никто и
не думал нападать на меня: возле тачки было уже пусто. Черный человек
бесследно исчез, растворился в багряных сумерках.
Я с трудом уселся прямо на дороге и помотал головой. У меня было
такое ощущение, что мой подбородок стал вдвое массивнее, а живот
пропорционально площе; в голове стоял туман. Когда я снова обрел
способность фокусировать глаза на чем-то определенном, то сперва увидел
подбегавшего брата... а затем женщину, медленно сползавшую с тачки на
асфальт... Из горла у нее вырывался громкий хрип - и был еще один звук,
будто булькало в водопроводных трубах... но сначала я никак не мог понять,
что он значил... и только потом связал этот звук с тем, на что был обращен
остановившийся взгляд моего брата... и с этим тошнотворным, одурманивающим
запахом... Платье на животе у женщины было разорвано во многих местах -
живот распорот, и из него с бульканьем на пыльный асфальт вываливались,
разматываясь виток за витком, желтые дымящиеся кишки... И тогда я
непроизвольно сделал то, что в прежней жизни не приснилось бы мне и в
страшном сне: я подхватил этот горячий, животрепещущий кишочный узел
обеими руками и торопливо запихнул его обратно в разверстое чрево
женщины...
В этом было что-то от иррационального детского поведения, когда
ребенок поспешно закапывает в пыль изувеченного им кузнечика, чтобы скрыть
следы своего маленького преступления - прежде всего от самого себя.
Торопливо обтерев липкие ладони о шершавый асфальт, я снизу вверх
испуганно поглядел на брата - и встретил в его глазах отражение моих
собственных чувств. Осторожно, чтобы кишки снова не выпали из живота, мы
положили женщину на тачку, поверх собачьих трупов (за каким чертом она
тащила их на восток?), - так, что ее шея легла на заднюю стенку, а ноги
свесились спереди (при этом брат содрал с нее порванные, окровавленные
трусы, зацепившиеся за застежку туфельки, и с отвращением отбросил их на
обочину). Женщина лишь хрипела и смотрела на свои вывороченные
внутренности с непреходящим ужасом.
Удивительно, но, несмотря на смертельную рану, она была жива. Она не
потеряла сознания, хотя и потеряла большую часть крови. Похоже, она даже
не чувствовала боли - только ужас от случившегося и от своего теперешнего
состояния. Мне подумалось, что отныне на Земле нет смерти, и поэтому она
не умрет. Она была молода: ей не было и тридцати... Но, черт возьми, кто
был этот подонок? Этот черный человек с огненным знаком на лбу? Не о таких
ли было сказано: "И положено будет начертание на правую руку или на чело
их"? Не знаю почему, но он предпочел убраться - и, надо сказать, слава
Богу! Сомневаюсь, что я с ним справился бы...
- Не волнуйтесь, - сказал я женщине, - все будет хорошо. Теперь все
будет хорошо.
Женщина посмотрела на меня со смешанным чувством пережитого ужаса и
благодарности.
- Я отвезу ее на восток, - сказал брат, не глядя на меня.
Мне почудилось в его словах облегчение. Он был явно обрадован
нечаянному - пусть и страшному! - поводу повернуть назад, хотя и старался
не подать виду. Его тяготило это бессмысленное путешествие на запад -
когда вся душа его рвалась на восток. Кроме того, не могли же мы бросить
эту несчастную женщину посреди дороги, а кто из нас двоих более подходил
для того, чтобы позаботиться о ней наилучшим образом? Что ж, меня только
порадовало его решение.
- Ты правильно мыслишь, братишка, - сказал я. - Справишься один?
Он молча кивнул и с робкой надеждой на примирение взглянул на меня.
Вся моя злость к нему испарилась в одно мгновение. С ним ведь я тоже
расставался навсегда... Мы крепко, по-братски обнялись.
- Удачи тебе, - сказал он.
Я кивнул головой, принимая его пожелание, хотя больше не верил в
удачу.
Повернувшись, я пошел дальше на запад. За ушами у меня неприятно
похрустывало при каждом шаге: похоже, вывихнул челюсть... В хребте тоже
ощущалось какое-то неудобство, как будто сместился один из верхних
позвонков. Интересно, чем это он меня огрел? Если локтем, то локти у него
железные. Я не чувствовал ни малейшей боли - скорее всего, физическая боль
исчезла из этого мира вместе со смертью. Я просто ощущал себя не в своей
тарелке. А каково той женщине - видеть свои выпущенные наружу
внутренности?!
Впрочем, что мне до нее? ТЕПЕРЬ все это не важно. Я чувствовал
удовлетворение оттого, что наконец остался один. Брату просто незачем было
идти со мной, и теперь я был искренне рад за него: скоро все плохое для
него кончится. И для этой женщины. Они чисты, они не отмечены ЧИСЛОМ.
Я опасался, что за время, проведенное мной в могиле, Козельск исчез с
лица земли. Однако он оказался на месте. Внешне он даже не сильно
изменился, во всяком случае возле дороги. Я миновал магазин
автоматического оружия и углубился в узкие, запутанные улочки. В голову
мне пришла запоздалая мысль: ЖИВЫЕ. Где живые люди? Неужели все они
вымерли за эти десятилетия? Или прячутся? - и за этими неподвижными
стеклами сейчас множество бледных, искаженных ужасом лиц? Каково это -
жить во времена, когда воскресают мертвые?! Но, сколько ни вглядывался я в
слепые окна домов, я никого не увидел. Город был пуст. Пуст до жути. Нигде
ни души, ни бродячей собаки, ни даже птиц. Это напомнило мне крошечные
городки в Англии, которые можно пройти насквозь - и не встретить ни одного
прохожего. Только - шур, шур! - проносятся мимо легковые машины. В этом
все отличие: здесь-то не было никакого движения. И ни одного автомобиля на
улице. Зря я сюда пришел, подумалось мне, напрасная трата времени. Я
повернул на середине улицы и возвратился на шоссейную дорогу, твердо решив
больше не сходить с нее.
И потянулись бесконечные и однообразные часы. Я не чувствовал ни
усталости, ни голода, ни жажды. Должно быть, обновленное тело не требовало
ничего этого. Я шел быстрым размеренным шагом двадцать четыре часа в
сутки. Впрочем, Земля больше не знала суточных колебаний, словно бы период
ее вращения вокруг собственной оси совпал с периодом обращения вокруг
Солнца, как это некогда было с Луной по отношению к Земле. Не было больше
ни времени суток, ни времени года, ни перемен в погоде. Но только ровные
красноватые сумерки под низкой багровой пеленой стремительно несущихся
туч. Я даже не знал, солнце было за этим сплошным покровом или другая, не
знакомая мне, звезда.
Порой мне чудилось, что кто-то большой и добрый смотрит мне в спину,
сожалея о моем безрассудном решении, но когда я оборачивался, я не видел
ничего, кроме багровых туч, уносящихся за горизонт.
Увы, очень скоро я убедился в том, что мое знание автомобильных дорог
безнадежно устарело. По-видимому, наземный транспорт давно и окончательно
сменился воздушным: большая часть асфальтового покрытия была разрушена...
Я не узнавал ни шоссейных дорог, ни городов вдоль них. А потом мне
припомнились лекции по теории градостроительства, которые я слушал в
институте. Их читал нам сухонький старичок архитектор с седой козлиной
бородкой. Он говорил, что в древности на холмистой равнине средней России
города обязательно строили возле рек: хорошо защищенный берег в излучине,
холмистый треугольник между рекой и ее притоком - здесь зачинался новый
город. С развитием цивилизации реки утратили свое былое значение, уступив
свои функции железным дорогам: в конце второго тысячелетия именно железные
дороги определяли облик большого индустриального города. Разумеется,
полный переход к воздушному транспорту устранил эту зависимость, однако -
подобно древним городам на берегах рек - города, возникшие в конце второго
тысячелетия, по-прежнему стояли на пересечении железных путей - устаревших
и заброшенных, но еще не успевших полностью исчезнуть с лица земли. Вот
ими-то и решил я руководствоваться в своем путешествии. И вскоре вместо
однообразного полотна шоссейных дорог подо мной потянулся не менее
однообразное полотно дорог железных - шпалы, шпалы, шпалы... Как в тумане
проплыли мимо меня грязные заводские районы Москвы - и навсегда остались
позади...
А потом вновь протянулись леса, леса, леса, изредка прерывавшиеся
крошечными белыми городками с незнакомыми мне названиями на круглых, как
воздушные шары, знаках... Не было никаких ориентиров: ни солнца, ни звезд
- все скрыто сплошной пеленой туч. И все же я знал, что не сбился с пути,
что иду в верно, как перелетная птица, безошибочно угадывающая дорогу на
юг... Во мне проснулось новое чувство... Возможно, теперь я воспринимал
излучение магнитного поля - и, как стрелка компаса, безошибочно выбирал
нужное направление? Правильность моего направления подтверждали и группы
людей, шедших мне навстречу, то есть на восток. Они попадались постоянно,
и по их одежде можно было судить о том, как быстро продвигается
воскрешение в глубь времен: одежда на них была совсем ветхая и какого-то
старинного покроя. Один раз я видел даже широкополую дамскую шляпку с
темной вуалью, какие носили еще при царе... Ужасная мысль наполняла меня
внутренней, кишочной слабостью: неужели я опоздаю? ИЛИ - УЖЕ ОПОЗДАЛ? Я
гнал ее прочь от себя, но уже не мог сомневаться в ее истинности.
И настал тот миг, когда я начал узнавать знакомые здания. Я даже не
поверил своим глазам: эти заводы... этот железнодорожный вокзал...
Господи, да это же Рига! Сердце во мне забилось сильнее, я бросился
вперед, побежал... Я не был здесь сто лет! (И теперь это не было
преувеличением.) Подземный переход, глубокая лестница, пустой зал ожидания
- все это промелькнуло мимо меня в одно мгновение. Я вышел на вокзальную
площадь. Электронные часы на высоком столбе были мертвы. У остановки стоял
автобус на воздушной подушке. Через полчаса под ноги мне легли темные
булыжники Старой Риги. Улицы были пусты. Старый город не менялся со
временем - разве что подновлялся и восстанавливался - но в основном
оставался прежним. Меня охватила радость узнавания. А когда я вышел на
ратушную площадь - настоящее ликование. Во время Второй мировой войны
ратуша в Риге была разрушена бомбами, а затем окончательно снесена
советскими оккупантами. После отделения Латвии ее начали восстанавливать,
хотя я этого уже не застал: к тому времени Сандра была уже мертва и путь в
Ригу для меня был закрыт, хотя меня по-прежнему волновало все, что
происходило на родине моей жены, а значит и моей второй родине. И вот
теперь я воочию увидел эту заново отстроенную ратушу с длинным черным
шпилем.
1 2 3 4