Главная трудность — история с площадью Согласия. Выходит, преступники заинтересованы в обнаружении трупа, и притом скорейшем? Но ведь им было бы куда проще и куда менее рискованно бросить, например, тело в Сену, где его выловили бы лишь через много дней, а то и недель.
Дело идет не о богаче, не о знаменитой личности, а о маленьком, незначительном человеке. Но если убийцам нужно, чтобы им занялась полиция, зачем задним числом уродовать ему лицо и вынимать у него из карманов все, что может облегчить опознание? Напротив, марка на пиджаке не срезана. Это потому, что преступники знают: на покойнике готовая одежда, продающаяся тысячами штук.
— Вы чем-то обеспокоены, Мегрэ?
— Кое-что не сходится, — коротко ответил тот. Что-то слишком много противоречивых деталей. Особенно комиссара раздражала, чтобы не сказать задевала, одна из них.
В котором часу покойный звонил в последний раз? Последним признаком жизни, который он подал, была записка, оставленная им в почтовом отделении на улице Фобур-Сен-Дени, случилось это еще днем. С одиннадцати утра незнакомец не упускал ни одной возможности связаться с комиссаром. В записке тоже взывал к нему, только особенно настойчиво. Просил даже предупредить постовых на улицах, чтобы любой из них мог по первому же сигналу прийти к нему на помощь.
Его убили между восемью и десятью вечера. Что же он делал с четырех до восьми? Никаких следов, никаких фактов. Полное молчание, которое поразило Мегрэ еще вчера, хотя комиссар никак этого не показал. Это напоминает ему одну катастрофу с подводниками, при которой благодаря радио присутствовал, так сказать, весь мир. В определенные часы от людей, запертых в подводной лодке на дне моря, еще поступали сигналы. Радиослушатели представляли себе, как снуют по поверхности спасательные суда. Постепенно сигналы становились все реже, потом внезапно прекратились.
У незнакомца не было серьезных причин молчать. Похитить среди бела дня на оживленных парижских улицах его не могли. В восемь вечера он был еще жив. Все указывало на то, что бедняга вернулся домой — недаром он сменил пиджак. Пообедал тоже дома или в ресторане. И пообедал спокойно, раз успел съесть суп, треску по-провансальски и яблоко — вот оно как раз и наводит на мысль, что ничто его во время обеда не беспокоило.
Почему он молчал по меньшей мере четыре часа? Он же не побоялся неоднократно беспокоить комиссара, даже умолять его привести в движение весь полицейский аппарат. А затем, после четырех дня, словно изменил свои намерения и решил оставить полицию вне игры? Это раздражало Мегрэ, как если бы покойный выказал неверность по отношению к нему, хотя такое выражение и не передавало того, что чувствовал комиссар.
— Ну что, Жанвье?
В инспекторской клубился синий дым, четверо мужчин с мрачным видом висели на телефонах.
— С треской по-провансальски дело швах, шеф! — комически вздохнул Жанвье. — А ведь мы уже вышли за пределы района. Я добрался до улицы Фобур-Монмартр, Торранс — до площади Клиши.
Мегрэ тоже позвонил из своего кабинета, но вызвал не кафе, а маленькую гостиницу на улице Лепик.
— Да, на такси… Немедленно…
На столе у него лежали сделанные ночью фотографии трупа, утренние газеты, донесения, записка следователя Комельо.
— Госпожа Мегрэ… Неплохо… Не знаю, приеду ли завтракать… Нет, побриться не успел… Попытаюсь забежать к парикмахеру… Да, поел. Пока.
Комиссар предупредил служителя, старого Жозефа, чтобы тот велел подождать посетителю, который скоро придет, и действительно отправился к парикмахеру. Для этого нужно было только перейти мост. Мегрэ вошел в первый же салон на бульваре Сен-Мишель и помрачнел, увидев в зеркале большие мешки у себя под глазами.
Он знал, что на обратном пути не удержится и пропустит стаканчик в «Погребах Божоле». Во-первых, он просто любит атмосферу таких вот маленьких кабачков, где всегда малолюдно и хозяин готов поболтать с вами. Во-вторых, он любит и вино божоле, особенно когда его, как здесь, подают в глиняных кувшинчиках. Но двигало комиссаром не только это. Он шел по следу своего мертвеца.
— Очень мне стало не по себе, господин комиссар, когда я сегодня прочел газету. Вы знаете, видел я его недолго. Но насколько помнится, парень был симпатичный. Так и представляю себе, как он входит, размахивая руками. Он, конечно, очень волновался, но голова у него варила. Пари держать готов, что в нормальной обстановке он был весельчак. Хотите смейтесь, хотите нет, но чем дальше, тем его лицо мне кажется комичней. Что-то оно мне напоминает. Я уже который час ломаю себе голову…
— Напоминает кого-то похожего?
— Нет, это сложнее. Не кого-то, а что-то, только вот что, не могу сообразить. Его еще не опознали?
Это тоже любопытно, хотя покамест не выходит за пределы нормального. Газеты появились утром. Конечно, лицо изуродовано, однако не настолько, чтобы стать неузнаваемым для близких, матери или жены например. Покойник где-то жил — пусть даже в гостинице. Ночевать он не вернулся. Логически рассуждая, кто-то в ближайшие часы должен либо опознать его фотографию, либо сообщить о его исчезновении.
Мегрэ, однако, на это не надеялся. Он вновь перешел через мост, все еще храня во рту приятный, чуточку терпкий вкус божоле. Поднялся по унылой лестнице, провожаемый почтительными и боязливыми взглядами. На миг заглянул через застекленную дверь в приемную. Нужный ему человек уже стоял там, непринужденно попыхивая сигаретой.
— Заходи. — Мегрэ впустил посетителя в свой кабинет, указал на стул, сбросил пальто и шляпу, украдкой посматривая на вошедшего, которого усадил так, чтобы у того перед глазами оказались фотографии покойника. — Ну что, Фред?
— К вашим услугам, господин комиссар. Вот уж не ждал, что вы меня вызовете. Не знаю, чем…
Посетитель был тощий, очень бледный, элегантный и чуточку изнеженный. Время от времени ноздри его конвульсивно сжимались — верный признак наркомана.
— Не знаешь этого?
— Я как вошел и увидел снимки, так тут же все и понял… Скажите, его здорово разукрасили?
— Ты его не встречал?
Фред добросовестно выполнял обязанности осведомителя — это сразу чувствовалось. Он внимательно пересмотрел фотографии, с некоторыми даже подходил к окну, чтобы разглядеть их на свету.
— Нет… Минутку… Нет. Ручаюсь, никогда не встречал, а все-таки он мне что-то напоминает, хотя и смутно. Во всяком случае, он не из преступного мира. Будь он гам даже новичок, я все равно бы его уже видел.
— На какую мысль он тебя наводит?
— Об этом-то я и думаю. Вам не известно, чем он занимался?
— Нет.
— А где жил?
— Тоже нет.
— Он не провинциал, это видно.
— Я в этом убежден.
Накануне Мегрэ заметил, что у незнакомца отчетливо выраженный парижский говорок, тот, который слышится в метро, окраинных кафе и на трибунах Зимнего велодрома.
К делу. У Мегрэ появилась идея. Сейчас он ее проверит.
— Некой Нины ты тоже не знаешь?
— Минутку… Есть одна Нина в Марселе, помощница хозяйки в одном из домов терпимости на улице Сен-Ферреоль.
— Не подходит. Эту я знаю. Ей самое меньшее пятьдесят — Ну, возраст, положим, не помеха, — отшутился Фред, взглянув на фотографии потерпевшего, — тому было лет тридцать.
— Возьми одну. Ищи. Показывай ее всюду, где сумеешь.
— Положитесь на меня. Думаю, что через несколько дней что-нибудь разнюхаю. Нет, не по этому поводу, а насчет одного крупного торговца наркотиками. До сих пор я знаю его только по имени — господин Жан. В лицо не видел. Но мне известно, что он стоит за целой шайкой продавцов зелья. Я его у них регулярно покупаю, и мне это влетает в копеечку. Так что если у вас заведутся лишние деньжонки…
Жанвье за стеной все еще искал треску по-провансальски.
— Вы были правы, шеф. Везде отвечают, что это блюдо готовят только по пятницам. Да и то не всегда. Иногда, на страстной, еще и в среду, но до Пасхи нам пока далеко.
— Дальше пусть ищет Торранс… Что сегодня днем на Зимнем велодроме?
— Сейчас посмотрю газету… Сегодня гонки за лидером.
— Захвати с собой фотографию. Потолкуй с билетерами, с торговцами апельсинами и арахисом. Обойди бистро по соседству. Затем пошатайся по кафе у заставы Дофины.
— Думаете, он лошадками интересовался? Мегрэ этого не знал. Как другие, как хозяин «Погребов Божоле» и осведомитель Фред, он что-то чувствовал, но это что-то было расплывчатым, неопределенным. Он не мог себе представить своего мертвеца ни служащим, ни продавцом. По словам Фреда, покойник не принадлежал и к преступному миру. Зато в маленьких барах для простых людей оказывался в родной атмосфере.
У него была жена Нина. И Мегрэ знавал эту женщину. При каких обстоятельствах? Разве незнакомец стал бы хвастаться тем, что он ее муж, если бы ей довелось быть «клиенткой» комиссара?
— Дюбонне, сходишь в отдел охраны нравственности. Попроси список девиц, зарегистрированных в последние годы. Выпиши адреса всех Нин, какие подадутся. Объезди их… Понял?
Дюбонне был молодой сотрудник, выпускник полицейской школы, чуточку чопорный, всегда с иголочки одетый, со всеми изысканно вежливый, и Мегрэ, вероятно, не без иронии дал ему подобное задание.
Другого инспектора он послал по маленьким кафе вокруг Шатле, Вогезской площади и площади Бастилии.
А тем временем следователь Комельо, руководивший следствием из своего кабинета, с нетерпением ждал комиссара, недоумевая, почему Мегрэ до сих пор не вошел с ним в контакт.
— Желтые «Ситроены»?
— Ими занимается Эрио.
Таков уж заведенный порядок. Его надо соблюдать, даже если это ничего не дает. И на всех дорогах Франции полиция и жандармы останавливали владельцев желтых «Ситроенов». Необходимо было также отрядить кого-нибудь в магазин готового платья на Севастопольском бульваре, где покойный купил пиджак, и в другой магазин на бульваре Сен-Мишель, где был приобретен плащ.
Одновременно с этим инспекторы занимались еще десятками дел. Они входили, выходили, звонили по телефону, печатали донесения. В коридорах ждали люди. Сотрудники бежали из отдела меблированных комнат в отдел охраны нравственности, из отдела охраны нравственности — в отдел идентификации.
— Вот что, шеф, — раздался в трубке голос Мерса. — Выяснилась одна деталь, наверняка не лишенная интереса. Я накопал так мало, что сообщаю ее просто на всякий случай. Как обычно, я взял с трупа пробу волос. Анализ обнаружил следы губной помады.
Это было почти комично, но ни Мегрэ, ни Мере не рассмеялись. Какая-то женщина с накрашенными губами поцеловала покойного в голову.
— Добавлю, что помада дешевая, а женщина, видимо, брюнетка: помада очень темная.
Когда и где женщина поцеловала незнакомца? Не вчера ли? И не у него ли дома, когда он вернулся и сменил пиджак? Но если убитый переоделся, значит, он не собирался больше выходить. Человек, забегающий домой на час, не дает себе труда переодеться. Следовательно, его неожиданно вызвали. Но можно ли допустить, что совершенно затравленный, обезумев от беготни по Парижу и непрерывных звонков в полицию, он все-таки вышел из дома после наступления темноты?
Женщина поцеловала его в голову или прижалась к ней щекой. В любом случае движение это было продиктовано нежностью.
Мегрэ вздохнул, снова набил трубку, взглянул на часы. Начало первого… Вчера, почти в это же время, незнакомец под плеск фонтанов пересекал Вогезскую площадь.
Комиссар распахнул низенькую дверь, ведущую из уголовной полиции во Дворец правосудия. В коридоре большими черными птицами порхали мантии адвокатов.
— Навестим старого павиана, — пробурчал Мегрэ, не выносивший Комельо. Он предвидел, что тот встретит его ледяной фразой, казавшейся следователю самым язвительным из всех мыслимых упреков: «Я ждал вас, господин комиссар…» С него станется сказать и похлеще:
«Я заждался вас…» Впрочем, комиссар плевать на это хотел. С половины третьего ночи он жил только мыслью о своем мертвеце.
Глава 3
— Счастлив, что наконец дозвонился до вас, господин комиссар.
— Поверьте, господин следователь, я — и подавно.
Г-жа Мегрэ вскинула голову. Ей всегда становилось не по себе, когда муж начинал говорить таким мирным и благостным голосом, а уж если он выбирал подобный тон с ней самой, она настолько терялась, что ее тут же бросало в слезы.
— Я пять раз звонил вам на службу.
— А меня все не было! — сокрушенно поддакнул Мегрэ.
Жена знаком показала ему: не забывай, что говоришь с судебным следователем, шурин которого вдобавок несколько раз был министром.
— Мне ответили только, что вы больны.
— Люди всегда преувеличивают. Просто немного прихворнул — простуда. Да и то не уверен, что серьезная.
Вероятно, в игривое настроение Мегрэ приводило то обстоятельство, что он дома, в пижаме, теплом халате, шлепанцах и удобно устроился в кресле.
— Меня удивляет, почему вы не сообщили мне, кто вас замещает.
— В каком смысле?
Следователь был сух, холоден, подчеркнуто официален, в то время как голос комиссара все больше проникался доброжелательностью.
— Я имею в виду дело о трупе на площади Согласия. Надеюсь, вы не забыли о нем?
— Весь день только об этом и думаю. Минуту назад я как раз говорил жене…
Г-жа Мегрэ еще более энергичными знаками потребовала, чтобы муж не впутывал ее в эту историю. В квартирке было жарко. Мебель мореного дуба, стоявшая в столовой, красовалась там со времен женитьбы Мегрэ. Окна с тюлевыми занавесками выходили на белую стену с надписью большими черными буквами: «Лот и Пепен. Прецизионный инструмент». Вот уже тридцать лет комиссар утром и вечером видел эти буквы, а под ними ворота склада, у которых всегда стояли несколько грузовиков, и, странное дело, этот пейзаж не вызывал у Мегрэ отвращения. Напротив, доставлял ему удовольствие. Он как бы ласкал эту надпись взглядом. Потом переводил его вверх, на заднюю стену дальнего дома, где на окнах сушилось белье; на одно из них в погожие дни выставлялась красная герань.
Вероятно, это была не одна и та же герань. Но в любом случае комиссар мог бы поклясться, что, как и он сам, это г цветочный горшок находится здесь уже тридцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19