Он не осмеливался сесть. Он не знал, как себя вести. Ждать ему пришлось долго, и он вздрогнул от неожиданности, увидев перед собой неслышно появившуюся старую монахиню.
"Сколько ей лет?" - мысленно спросил он себя; угадать возраст монахини в чепце трудно.
- Вы хотели поговорить со мной?
Еще из дома он позвонил господину Кюжа, мужу второй жертвы, тому, который служил в мэрии. Господин Кюжа был у себя в "бюро находок".
- Кто говорит? - раздраженно кричал он в трубку. Кашудас долго медлил, прежде чем рискнул произнести:
- Один из инспекторов комиссара Мику... Вот по какому вопросу: не знаете ли вы, господин Кюжа, где воспитывалась ваша жена...
В пансионе при монастыре Непорочного зачатия, черт побери! Само собой разумеется, раз речь идет о прекрасном воспитании.
- Прошу прощения, мать-настоятельница...
Он путался в словах. Еще никогда он не чувствовал себя до такой степени неловко.
- Я хотел бы знать имена тех, кто воспитывался здесь и кому сейчас шестьдесят три года... Или шестьдесят четыре... Или...
- Мне - шестьдесят пять...
У нее было словно из розового воска лицо, светло-голубые глаза. Не переставая наблюдать за ним, она перебирала тяжелые четки, висящие у нее на поясе.
- Вы могли умереть, мать-настоятельница...
Не с того он начал. Его охватило волнение. Его охватило волнение главным образом оттого, что постепенно возникала уверенность: он получит двадцать тысяч франков.
- Мадемуазель Моллар воспитывалась здесь, не так ли?
- Это была одна из лучших воспитанниц...
- А мадам Кюжа...
- Ее девичья фамилия - Дежарден...
- Скажите... Если все они учились в одном классе...
- Мы все из одного класса... Вот почему в последние дни...
Но у него не было времени слушать.
- Если бы я мог получить список воспитанниц, которые в ту пору...
- Вы из полиции?
- Нет, мадам... То есть, мать-настоятельница... Но это все равно... Представьте себе, я знаю!
- Вы знаете - что?
- То есть я думаю, что скоро узнаю... Случается ли вам выходить?
- Каждый понедельник я хожу в епископство...
- В котором часу?
- В четыре...
- Не согласились бы вы составить для меня список.
Кто знает? Возможно, она принимает его за убийцу? Но нет! Она сохраняла спокойствие и даже безмятежность.
- Осталось не так уж много воспитанниц того выпуска... Кто-то, увы, умер... Некоторые совсем недавно...
- Я знаю, мать-настоятельница...
- Кроме Армандины и меня...
- Кто это - Армандина, мать-настоятельница?
- Армандина д'Отбуа... Вы, должно быть, слышали о ней... Некоторые уехали из нашего города, и мы потеряли их из вида... Погодите-ка!.. Минуточку...
Может быть, в конце концов, и монахиням хочется иногда отвлечься.
Очень скоро она вернулась с пожелтевшей фотографией в руках, на которой были запечатлены стоящие в два ряда юные девушки в одинаковых платьях, с медалями на одинаковых лентах.
Здесь были толстые и худые, хорошенькие и дурнушки, была одна огромная, похожая на грубую куклу. Настоятельница застенчиво произнесла:
- Вот эта - это я...
Затем указала пальцем на тщедушную девушку
- А это мадам Лаббе, жена шляпника.. Та, которая слегка косит, это...
Шляпник был прав. Из пока еще живых, из тех, кто по-прежнему жил в городе, оставалось, не считая его собственной жены, всего двое: настоятельница Урсула и мадам д'Отбуа.
- Мадам Лаббе очень больна... Надо будет навестить ее в субботу, как и каждый год, потому что в будущую субботу день ее рождения, и мы, мои подруги по пансиону, по традиции...
- Благодарю вас, мать-настоятельница...
Он нашел разгадку! Он заработал свои двадцать тысяч франков! Во всяком случае, он их получит! Все жертвы шляпника были запечатлены на фотографии. А две, оставшиеся пока в живых, не считая мадам Лаббе, - это, очевидно, те, чей скорый конец предсказывал убийца.
- Благодарю вас, мать-настоятельница . Я должен немедленно идти... Меня ждут...
Впрочем, это была правда. Скоро комиссар должен прийти на примерку. Возможно, маленький портной вел себя не так, как полагалось. Он не привык к монастырям.
Тем хуже, если его посчитают сумасшедшим или дурно воспитанным.
Он благодарил, отпускал поклоны, пятился к двери, в ту минуту, когда он выходил на улицу, его охватил страх при мысли о возможно притаившемся в темноте шляпнике. Ведь теперь, если иметь в виду, что он вышел, откуда вышел, его песенка спета.
- Я могу вам сказать, господин комиссар, кто следующая жертва... Ею станет, во всяком случае, одна из двух женщин, которых я вам назову. Но вначале я хотел бы, чтобы вы дали мне некоторые гарантии относительно двадцати тысяч франков...
Вот что он заявит. Напрямик, как человек, который не желает оставаться в дураках. Кто все раскрыл, он или не он?
И не просто волей случая, уж он сумеет обратить на это внимание журналистов. Бумажный клочок в манжете брюк, да, конечно! Ну а остальное? А монастырь? Кто подумал о монастыре? Кашудас, и никто другой! Так что настоятельница Святая Урсула обязана ему жизнью. И мадам д'Отбуа, которая живет в загородном замке и очень богата, тоже...
Он шагал быстро. Бежал. Время от времени оглядывался назад. Уже видна была его мастерская. Он стремительно вошел в дом Ему хотелось крикнуть:
- Я выиграл двадцать тысяч франков!
Он взобрался на антресоли. Зажег свет. Бросился к окну, чтобы задернуть занавески.
Да так и застыл на месте, не в силах сдержать дрожь в коленях. Занавески на окнах напротив были до конца раздвинуты, чего раньше никогда не случалось. В комнате горел свет. Видна была большая кровать из орехового дерева, белое покрывало, красная перина. Еще виднелся зеркальный шкаф, туалетный столик, два кресла, покрытые ковриками, и увеличенные фотографии на стене.
На перине лежала деревянная болванка.
А посреди комнаты стояли двое мужчин и мирно разговаривали: комиссар Мику и Альфред, молодой рыжий приказчик из шляпного магазина.
Наверное, в комнате был затхлый воздух, потому что они не только отдернули занавески, но и раскрыли окна.
- Господин комиссар... - позвал Кашудас через улицу, распахнув свое окно.
- Минутку, приятель...
- Идите. Я все знаю...
- Я тоже.
Неправда. Это невозможно. Хотя, да. Внимательно всмотревшись в одну из фотографий, висящую чуть правее кровати, Кашудас узнал группу девушек из монастыря.
Взглянув вниз, он увидел у двери полицейского. Сбежав с лестницы, Кашудас пересек улицу.
- Куда ты? - крикнула ему жена.
Отстаивать свои двадцать тысяч франков!
- Что вам угодно?
- Меня ждет комиссар...
Он прошел в мастерскую шляпника, поднялся по винтовой лестнице. Он слышал голоса. Голос комиссара:
- И когда же у вас создалось впечатление, что мадам Лаббе нет в живых?
Пронзительный женский голос:
- Я давно уже догадывалась... Я догадывалась, но не подозревала... Главное, из- за рыбы...
То была служанка, которую Кашудас не мог видеть из окна, так как ее скрывала стена.
- Из-за какой рыбы?
- Да из-за всякой - селедки, мерлана, трески...
- Объясните...
- Она не могла есть рыбу...
- Почему?
- Она ее не переносила... Бывают такие люди... У меня вот крапивница от клубники и помидоров... Я их ем, потому что люблю, особенно клубнику, но потом всю ночь чешусь...
- Ну, и что дальше?
- Вы обещаете, что я получу свои двадцать тысяч франков?
Кашудаса, стоящего у порога, охватило тоскливое чувство.
- Учитывая, что вы первая нас известили...
- Знаете, я была в нерешительности, ведь всегда боишься ошибиться... Не говоря уже о том, что и я женщина старая... Понимаете? Конечно, мне понадобилось мужество, чтобы по-прежнему приходить сюда... И хоть я говорила себе, что мне он вряд ли посмеет причинить зло, все-таки больше пятнадцати лет у них проработала...
- А что рыба?..
- Ах да, совсем забыла... Так вот! В первый раз, когда я для него приготовила рыбу, а для госпожи хотела сделать мясо, он сказал, что не стоит, что она будет есть то же, что и он... Он сам относил ей еду...
- Я знаю... Он был скуп?
- Скорее, расчетлив...
- Что вы хотите, Кашудас?
- Ничего, господин комиссар... Я все знал...
- Что мадам Лаббе мертва?
- Нет, но что настоятельница Святая Урсула и мадам д'Отбуа...
- Что вы мне рассказываете?
- Он собирался их убить...
- Почему?
Но зачем что-то объяснять, зачем показывать фотографию выстроенных в ряд девушек с медалями на груди теперь, когда нечего и надеяться, что он получит двадцать тысяч франков?
Если бы еще можно было поделить? Он в нерешительности приглядывался к старой служанке, но понял, что она ни за что не согласится.
- И еще веревочка...
- Какая веревочка?
- Та, которую я обнаружила на днях, когда наводила порядок в его мастерской. Он не желал, чтобы я там убирала. Я сделала это в его отсутствие, потому что в комнате было очень грязно. И за шляпами увидела свисавшую с потолка веревочку. Я потянула за нее и услышала тот же звук, как если бы госпожа стучала сверху в пол своей палкой... Тогда я вам и написала...
- Как там мой костюм, Кашудас?
- Будет готов, господин комиссар... А что вы сделали с шляпником?
- Я оставил двух своих людей у "Кафе де ла Пэ" на тот случай, если он вдруг прервет партию... Письмо этой доброй женщины мы получили сегодня утром... Остается теперь найти тело мадам Лаббе; возможно, оно спрятано в погребе или закопано в саду...
Его обнаружили спустя час не а саду, а в погребе, где оно покоилось под слоем бетона. Теперь в доме шляпника было людно - местный комиссар, следователь, заместитель прокурора, два врача - один из них завсегдатай "Кафе де ла Пэ", - не считая разных бездельников, которые одному богу известно как проникли в дом.
Люди сновали по всему дому, все трогали, все ящики были открыты, а их содержимое вывалено, матрасы и подушки вспороты. В семь часов на улице собралось более тысячи человек, а в восемь - жандармерия была вынуждена сдерживать взбешенную толпу, в ярости кричавшую: "Смерть ему!"
Господин Лаббе тоже находился здесь, невозмутимый и важный, у него был слегка отсутствующий вид, на запястьях - наручники.
- Начали вы с того, что убили свою жену...
Он пожал плечами.
- Вы задушили ее, как и остальных...
Здесь он уточнил:
- Не как остальных... Руками... Она слишком страдала...
- А точнее, вам надоело ухаживать за ней...
- Если угодно... Вы слишком глупы...
- Затем вы принялись убивать подруг вашей жены. Почему?
Пожатие плечами. Молчание.
- Потому что они имели привычку время от времени навещать ее, не могли же вы каждый раз говорить, что она не желает никого видеть.
- Если хотите... Раз вы считаете себя хитрее всех!
Шляпник встретился взглядом с Кашудасом, он словно призывал маленького портного в свидетели. Кашудас даже покраснел. Он стыдился этой своеобразной близости, которая возникла между ними.
- День рождения... - мог бы подсказать Кашудас комиссару.
День рождения мадам Лаббе приходился на следующую субботу. А ведь каждый год в этот день подруги, включая настоятельницу Святую Урсулу, приходили все вместе навестить ее.
Разве не следовало к этому дню их всех ликвидировать?
- Он сумасшедший? - напрямик спросил комиссар в присутствии господина Лаббе, обращаясь к врачам. - Скажите-ка, Лаббе, вы сумасшедший, а?
- Весьма возможно, господин комиссар, - произнес тот мягко.
И подмигнул Кашудасу. Сомнений не было: он подмигнул ему, как сообщнику.
"Глупцы!.. - казалось, говорит он. - Мы-то с вами понимаем друг друга..."
Однако маленький портной, потерявший двадцать тысяч франков - ибо только что он окончательно потерял-таки двадцать тысяч франков, которые ему почти что полагались, - смог лишь улыбнуться улыбкой слегка натянутой, но дружеской, во всяком случае благодушной, потому что вопреки всему их связывало что-то, что они пережили вместе.
Другие, те, из "Кафе де ла Пэ", наверное, ходили вместе с шляпником в школу; некоторые, быть может, жили с ним в одной казарме.
Он же, Кашудас, разделил с ним, если можно так сказать, преступление.
А это порождает все-таки совершенно иную близость!
1950



1 2 3 4 5