Что мешало мне сейчас открыть шкаф с напитками, выбрать бутылку и пойти на кухню за стаканом? Мне ведь это — необходимо. Я не собираюсь напиваться, а всего лишь — опохмелиться.
Колебания мои длились полчаса, ив результате я все же схитрил:
— Вам не хочется чего-нибудь выпить, Мона?
Она взглянула на Изабель, как бы спрашивая у нее разрешения.
— Возможно, мне станет легче?
— А ты, Изабель?
— Нет, спасибо…
Обычно, за исключением тех случаев, когда мы отправляемся в гости или принимаем гостей у себя, я пью всего лишь один стаканчик виски, перед обедом, вернувшись из конторы. Часто и Изабель составляет мне компанию, правда, она сильно разбавляет свое виски водой. Но она вовсе не пуританка. Никогда не критикует ни пьющих, ни тех из наших друзей, которые ведут довольно беспорядочную жизнь.
Тогда почему же, черт побери, я испытываю этот страх? Ведь совершенно ясно, что я боюсь. Но чего? Упрека? Никогда она меня ни в чем не упрекнула. Тогда? Боюсь ее взгляда? Точно так же, как ребенком я боялся взгляда моей матери?
Тоже нет. Никогда она ничего не предпринимает, не посоветовавшись со мной.
Она не из тех сильных и властных женщин, на которых жалуется столько мужчин. В присутствии посторонних всегда предоставляет говорить мне, как бы отступая в тень.
Она просто очень спокойная. Какая-то безмятежная.
Не объясняется ли этим все ее поведение?
— Ваше здоровье, Мона…
— Ваше, Доналд, за твое, Изабель…
Мона даже не пыталась изображать безысходное горе.
Возможно, по-своему она и старалась казаться опечаленной, но это не было душераздирающим отчаянием. Явно от чистого сердца она произнесла:
— Рэй был мировой парень…
Разве это не показательно? Он был для нее чем-то вроде приятеля, славного товарища, с которым они вместе довольно приятным образом провели определенный отрезок жизни.
Это также привлекало меня в их отношениях. Я уже давно чувствовал, что между ними существует спокойное и снисходительное согласие.
Захотелось Рэю Патрисию Эшбридж — он и овладел ею, я теперь уверен, без всяких опасений, станет ли это известно его жене.
— Мне кажется, что ветер начинает стихать.
Наши уши так привыкли к непрерывному шуму урагана, что малейшее ослабление ветра не могло от нас ускользнуть.
И действительно, интенсивность порывов ветра чуть поубавилась. Когда я посмотрел сквозь оконное стекло, которое мы более или менее очистили от наледи, мне показалось, что снег, по-прежнему густой, уже не мчится параллельно земле, а падает почти вертикально.
По всей стране аварийные отряды работают на расчистке дорог и санитарные машины пытаются пробиться по ним, так как отовсюду сообщают о десятках раненых и умерших.
— Я все думаю: что же будет?..
Мона задала вслух вопрос, как бы самой себе. Снег не растает еще много недель. Когда расчистят общественные дороги, займутся и нашей.
Потом на поиски тела Рэя отправятся команды.
А дальше? У них прекрасная квартира на Сэттон Плейс, в одном из самых приятных и элегантных кварталов Нью-Йорка, расположенного вдоль Ист-Ривер.
Будет ли Мона жить там, овдовев? Станет ли вновь работать в театре или на телевидении?
Она была права. Все это невероятно и просто как-то несуразно. Так, например, во вчерашних своих размышлениях на скамейке в сарае я совсем упустил из виду будущую судьбу Моны.
Я убил Рэя — пусть так? Я весьма грязно и подло отомстил ему и вовсе не задумывался о последствиях.
На самом-то деле я никого не убивал. Нечего хвастаться. Шансы отыскать моего друга были невелики, даже если бы я ползал по снегу всю ночь, разыскивая его.
Я убил его мысленно. С умыслом. Хотя нет, и умысла не было, ибо для него потребовалось бы хладнокровие, которого мне как раз и недоставало.
— Пожалуй, лучше всего принести матрасы к камину и попытаться уснуть? — предложила Изабель. — Нет, Мона, сиди спокойно. Этим займемся мы с Доналдом…
Мы поднялись наверх, в комнату девочек, и спустили оттуда два матраса, более узкие и легкие, чем наши. Третий принесли из комнаты для друзей.
Я задавал себе достаточно глупый вопрос: не положим ли мы матрасы вплотную один к другому в виде трехспальной постели? Уверен, что Изабель прочитала мои мысли.
Она оставила между матрасами такое расстояние, какое бывает обычно между супружескими кроватями (если они не двуспальные), потом отправилась за одеялами.
Возможно, что я ошибаюсь… Возможно, за тот короткий промежуток времени, пока мы снова оставались наедине с Моной, она взглянула сперва на меня, потом на матрасы.
Подумала ли она при этом, который предназначается мне, который ей? Не зародилась ли в ее мозгу если и не греховная, то какая-то смутная мысль?
Когда Изабель вернулась и расстелила одеяла, мы долю секунды колебались. И вот тут ошибки быть не могло: Изабель не случайно выбрала себе правый матрас, мне указала на средний, а Мону поместила слева.
Она нарочно положила меня так. Это означало:
«Видишь! Я тебе доверяю… «
Кому? Мне или Моне?
Впрочем, это могло также означать:
«Предоставляю тебе свободу… Я всегда предоставляю тебе свободу… «
А может быть, и так:
«Ты все же не осмелишься… «
Было около двенадцати часов дня, и мы, все трое, попытались уснуть.
Последнее, что я запомнил, была рука Моны, лежащая на паркете между нашими двумя матрасами. Эта рука, в полусне, приняла для меня непомерное значение. Какое-то время я сомневался, не осмелиться ли мне, как бы нечаянно, коснуться этой руки.
Я не был влюблен. Для меня был важен сам жест.
Проявление смелости. Мне казалось, что он раскрепостил бы меня. Но рука постепенно приняла образ знакомой мне собаки, собаки одного из наших соседей, в ту пору, когда мне было двенадцать лет. Видимо, я заснул.
Электричество зажглось часов в десять вечера, и странная была картина, когда все лампочки в доме вспыхнули, а свеча все еще продолжала гореть нелепым, теперь красноватым пламенем.
Мы облегченно взглянули друг на друга, как если бы это было концом всех неприятностей, всех затруднений.
Я спустился в котельную, чтобы отрегулировать отопление, а когда вернулся, увидел, что Изабель пытается говорить по телефону.
— Включен?
— Еще нет…
Еще раз я представил себе людей, карабкающихся на столбы со странными серпообразными приспособлениями на ногах, которые делают их похожими на обезьян. Мне часто хотелось взобраться таким образом на столб.
— Кто где будет спать? — спросила Мона.
— Комнаты еще нескоро обогреются. Надо подождать не меньше двух-трех часов.
Мы не слишком много разговаривали в это воскресенье, ни днем, ни вечером. Если я запишу все произнесенные реплики, это займет не больше трех страниц.
Никто из нас не пытался читать. Тем более не было и речи о каких-либо играх. К счастью, перед нашими глазами был каминный огонь, наблюдению за которым мы и посвятили все свое время.
Спать улеглись одетыми и в том же порядке, как и после полудня, но на этот раз я уже не увидел на паркете руки Моны. Проснувшись, я услышал какое-то движение и увидел, что Изабель складывает возле камина одеяло.
Мне не понадобилось спрашивать у нее, в чем дело. Она прочла вопрос в моем взгляде.
— Уже шесть часов. Комнаты нагрелись. Будет лучше, если мы переберемся в свои кровати.
Сонная, раскрасневшаяся Мона поднялась на своем матрасе.
Я помог Изабель отнести матрас Моны в комнату для друзей, и обе женщины сообща стали стелить постель. Я пошел в нашу спальню, надел пижаму, и когда вошла жена, я уже лежал в кровати.
Изабель сказала:
— Мона весьма спокойно принимает то, что произошло.
Сама она говорила тоже вполне спокойно, как бы констатируя совсем маловажное событие… Несколько позже она разбудила меня, взяв за плечо.
— Телефон, Доналд…
В первую минуту я подумал, что кто-то нас вызывает — возможно, Рэй.
Но Изабель всего лишь хотела сказать, что телефон включился. Старинные часы над комодом показывали половину восьмого. Я встал. Пошел в ванную, выпил стакан воды и пригладил перед зеркалом волосы. Потом, усевшись на краешек постели, вызвал полицию.
Занято… Опять занято… Десять, двадцать раз гудки показывали, что номер полиции занят… Наконец послышался усталый голос…
— Говорит Доналд Додд из Брентвуда… Да, Додд… Адвокат…
— Я знаю вас, господин Додд…
— Кто у аппарата?
— Сержант Томаси… Что у вас случилось?
— Лейтенант Олсен на месте?
— Он провел здесь всю ночь, так же как и мы все… Хотите говорить с ним?
— Пожалуйста, позовите его, Томаси… Алло! Лейтенант Олсен?
— Олсен слушает…
— Говорит Додд…
— Что у вас случилось?
Изабель не могла видеть моего лица, потому что я сидел к ней спиной, но я был уверен, что она уставилась мне в затылок и способна судить о моих мыслях так же хорошо, как если бы смотрела мне в глаза.
— Я должен заявить об исчезновении… Вчера вечером… То есть позавчера вечером…
Представление о времени совершенно сместилось.
— В субботу вечером мы поехали с двумя друзьями из Нью-Йорка на прием к Эшбриджам…
— Осведомлен об этом…
Олсен — высоченный румяный блондин с бесстрастным лицом и прической ежиком. Никогда мне не привелось заметить ни пылинки, ни складочки на его костюме. Также не проявлял он никогда ни усталости, ни нетерпения.
— Когда поздно ночью мы возвращались, машина увязла в снегу в нескольких сотнях метров от дома… Электрический фонарь перегорел…
Нас было четверо. Когда мы пробирались пешком к дому, две женщины шли впереди, я и мой друг — сзади…
Молчание по ту сторону линии, словно ее опять выключили. Это смутило меня, тем более что я ощущал пристальный взгляд Изабель.
— Вы слушаете?
— Да, господин Додд.
— Женщины добрались благополучно. Я в конце концов тоже добрался до дома и только тогда обнаружил, что моего друга нет со мной…
— Кто это?
— Рэй Сэндерс из фирмы Миллер, Миллер и Сэндерс, рекламного агентства на Мэдисон-авеню…
— И вы не нашли его?
— Я отправился на розыски, почти без света… Я блуждал в снегу, выкрикивая его имя…
— Во время бурана он должен был бы стоять вплотную к вам, чтобы расслышать…
— Да… Когда силы мои иссякли, я вернулся… Вчера утром… Да, утром, в воскресенье, мы опять сделали попытку вместе с женой, но снег оказался чересчур глубоким…
— Вы не звонили вашим ближайшим соседям?
— Нет еще… Я думаю, что, если бы он попал к одному из них, он бы уже вызвал меня…
— Возможно… Попробую выслать к вам команду… Нам понадобятся не снегоочистительные машины, а бульдозеры… Только небольшая часть дороги более или менее расчищена… Если будут новости, позвоните…
Вот мы и сделали все, что могли. Теперь я расквитался с законом.
— Они приедут? — спросила ровным голосом моя жена.
— Только часть дороги расчищена. Он сказал, что потребуются не снегоочистительные машины, а бульдозеры… Он попытается выслать к нам команду, но не знает, когда сможет….
Изабель пошла на кухню приготовить кофе, а я принял душ и надел те же серые фланелевые брюки и старую коричневую фуфайку, что и вчера.
Изабель приготовила яичницу с беконом для нас двоих, так как Мона еще спала.
Я думаю, что Изабель изумляла реакция Моны или, вернее сказать, отсутствие реакции. Как бы вела себя Изабель, если бы я затерялся в снегу?
Теперь я понял, почему ощущаю какую-то пустоту с тех самых пор, как жена разбудила меня, потрогав за плечо: ветер утих. Вселенная стала молчаливой, и молчание это казалось неестественным после тех часов, которые мы прожили среди неистового воя.
Я включил телевизор. Увидел дома с сорванными крышами, машины, застрявшие в снегу, поваленные деревья, опрокинутый посреди улицы в Хартфорде автобус. Увидел также и нью-йоркские улицы, которые с трудом расчищали, силуэты редких прохожих утопали в снегу, наметенном на тротуары.
Несколько морских судов не подавали о себе сведений. Один дом снесло ветром. Другой перекосило на сторону, и он не опрокинулся только потому, что его удерживала целая гора снега. Повсюду снег, его намело больше чем на метр у нашей собственной двери, и нам ничего не оставалось, как только ждать.
Я позвонил к трем ближайшим соседям: к Ланкастеру, электрику, чей дом в полумили от нашего, к Глеядэилю, бухгалтеру, и, наконец, к типу, которого я недолюбливаю, по фамилии Камерон. Он занимается какими-то операциями с недвижимостью, — Говорит Доналд Додд… Простите за беспокойство… Не укрылся ли у вас случайно от непогоды один из моих друзей?
Никто из троих не — видел Рэя. Один лишь Камерон спросил прежде, чем ответить:
— Какой он из себя?
— Высокий брюнет лет сорока…
— Его зовут?
— Рэй Сэндере… Вы его видели?
— Нет… Я никого не видел…
Когда я вернулся на кухню, Мойатамела. В отличие от Изабель она еще не занялась своим туалетом, и волосы падали ей на лицо. От нее пахло постелью; От Изабель никогда так не пахнет — она, как сказала бы моя мать, пахнет чистотой.
Растрепанность Моны, ее несколько животная неряшливость взволновали меня, так же как и тот вопросительный, но не тревожный взгляд, который она бросила на меня, спросив:
— Когда они приедут?
— Как только смогут. Они уже в пути, но им приходится выжидать, пока расчистят дорогу.
Изабель переводила взгляд с меня на Мону, но я не мог разгадать ее мысли. Если она читала мысли других, то ее собственные оставались загадкой.
А ведь лицо-то у нее самое что ни на есть открытое. Она всем внушает доверие. В благотворительных обществах ей дают всегда самые наиделикатнейшие поручения или самые скучные, и она выполняет их со своей неизменной улыбкой.
Изабель всегда на месте, когда она нужна…
Для совета, для утешения, для помощи… Если не считать приходящей работницы, которая проводит у нас ежедневно три часа, а раз в неделю полный день, Изабель всю домашнюю работу, включая приготовление еды, делает сама. Она же занималась и нашими дочерьми, пока мы не отдали их в пансион Адаме, найдя, что брентвудская школа недостаточно хороша для них.
В этом была, пожалуй, доля снобизма. Когда-то и Изабель училась в пансионе Адаме, считающемся самым закрытым учебным заведением во всем Коннектикуте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17