Ему, однако, кажется, что они шепчутся, и в то же время он различает как бы медленное и ритмичное движение обоих тел.
— Так тоже хорошо.
— Ты находишь?
— Я ни разу не встречала такого мужчину, как ты.
— А я не встречал женщины, которая заменяет всех женщин.
— К счастью, это не так, и ты продолжаешь встречаться и с другими!
— Другие — это работа.
Затем снова шепот: поначалу очень тихий, он нарастал крещендо, пока не стал как бы жалобой ребенка.
Жовис недоволен. Он злится на себя за то, что прождал так долго, за то, что напрасно боролся со сном. Он уже не очень сожалеет о том, что заснул в предыдущую ночь. Кто знает, может, ничего и не было? Возможно, эта пара спокойно заснула, как обыкновенно поступают Бланш и он.
Он силится придать смысл обрывкам услышанных фраз. Речь идет о каком-то «Мерседесе», о пятнадцати тысячах франках, о важном провинциальном буржуа, который в своих краях был мэром. Какой-то бар, в котором этот мужчина облокотился о стойку напротив человека по имени Леон…
Бланш вздыхает и разом поворачивается на правый бок, при этом сон ее остается по-прежнему глубоким.
Он засыпает, а в половине седьмого она кладет ему руку на плечо, прошептав:
— Пора, Эмиль.
Он мрачно смотрит на жену — на ней платье из синего хлопка, которое служит ей домашним халатом, — затем он смотрит, как проникают в окно солнечные лучи, по мере того как она открывает ставни.
Накануне вечером он ничего не пил, и все же голова у него раскалывается.
— Ты плохо спал?
Внимательная к малейшим изменениям в его лице, Бланш подмечала все.
Это было правдой, но он уже не помнил, что ему снилось. Какая-то длинная блестящая машина вроде тех, в которых, как он видел по телевизору, разъезжают главы государств и стоя приветствуют толпу. Он был в этой машине — и его там не было. Все представлялось чересчур туманным, так что он не мог навести порядок в этих образах.
Его мучит жажда, и он идет в ванную и наливает себе стакан воды. Ален, лежа в ванне, читал детектив, что напомнило ему один эпизод этой ночи.
— С каких пор ты читаешь эти идиотские книги?
— Все их читают. Даже политические деятели. Об этом было написано во вчерашней газете…
Ален, наверное, тоже, в свою очередь, заметил ворчливое настроение отца, поскольку такое с Жовисом случалось редко. За завтраком он не проронил ни слова.
— Значит, ты считаешь, я могу согласиться?
— Согласиться на что?
— Согласиться работать в яслях-саду.
Все выходило как-то слишком быстро. Она рассказала ему об этом только вчера, и он и не представлял себе, что, оказывается, уже нужно принимать решение.
— Как хочешь.
— Тебе это неприятно?
— Вовсе нет.
— Но ты ведь недоволен?
Ален наблюдал за ним, как будто чувствовал что-то ненормальное в его поведении.
— Да нет же.
— Я всегда могу сказать ей…
— Кому?
— Мадам Лемарк. Я могу найти какой-нибудь предлог, отложить решение на более поздний срок.
Он не отвечал. У него болела голова, во рту было вязко, и кофе казался ему невкусным. Он закурил сигарету, у которой тоже оказался неприятный вкус.
— О чем ты задумался?
— Я?
Это выглядело абсурдно. Ни разу в жизни он не был пьян, ни разу не испытал мук похмелья — и вот он в этом состоянии: ему не по себе, мозг затуманен, отвечает невесть что.
— Мы вернемся с тобой к этому разговору сегодня вечером.
Он взглянул на нее с упреком: этой своей фразой она подчеркивала, что считает, будто он чувствует себя не в своей тарелке.
— Было бы лучше, если бы ты ответила «да».
Он вышел с Аденом на улицу и остановился возле выстроившихся вдоль авеню машин. Просторный подземный гараж, строящийся для обитателей Клерви, будет готов лишь в начале зимы.
— Держу пари, она выжимает больше двухсот.
Он вздрогнул. Они с сыном стояли возле открытой спортивной машины с кузовом красивого красного цвета, с черными кожаными сиденьями.
— Кому, по-твоему, она принадлежит?
Мальчик задрал голову, чтобы окинуть взглядом окна дома. Эмиль-то знал ответ. Несомненно, это была та самая машина, что развернулась и остановилась предыдущей ночью, это ее он слышал, и принадлежала она соседу, которого он знал только по голосу да по словарному запасу, но он предпочитал не думать об этом сейчас, когда они с сыном стоят в ярком свете солнечного утра.
Он захлопнул дверцу своего «Пежо», машина тронулась с места, и они пересекли пустырь, на котором копошился бульдозер, перекрывавший своим лязгом гул самолетов, чей белый шлейф виднелся в синеве неба.
— Будет жарко.
Теперь уже настал черед Алена не отвечать — он был погружен в чтение учебника по алгебре.
— Извини, — пробормотал не заметивший этого отец.
Что за профессия могла быть у соседа, если она вообще у него была?
Возвращался он поздно ночью, и, похоже, делал это не ради собственного удовольствия. Он не был барменом, поскольку говорил о неком Леоне, находившемся по ту сторону стойки бара, пока Алекса…
Алекса была не единственной: существовала еще Ирен, с которой он занимался любовью в телефонной будке.
Продавал ли он машины? Покупал ли он их? Это он заполучил пятнадцать тысяч франков или же он их заплатил?
Что касается Малыша Луи, который «свистнул» машину…
— Осторожно! Ты рулишь влево.
Он покраснел из-за того, что сын уличил его в промахе. Спустя полчаса на террасе кафе на Вогезской площади он чуть было снова не покраснел, заказав бокал пуйи. Это становилось привычкой. Он всегда был строг по отношению к себе и поглядывал с долей презрения на тех людей, которых можно видеть с раннего утра пьющими вино или что-нибудь покрепче у стойки бара.
Сегодня он пил не для того, чтобы пить. Скорее всего, он хотел вернуть атмосферу вчерашнего вечера, свое настроение, возбуждение, которое испытывал на протяжении почти всего дня.
Вино было прохладным, бокал запотевшим, официант безразличным. Он развернул газету.
В ту ночь речь шла о «Карийоне», что могло быть названием кафе, ресторана или кабаре. Скорее, кабаре, поскольку мужчина возвращался оттуда посреди ночи.
Он встал и направился к телефонной кабине, вспомнив при этом о той самой Ирен, которая, похоже, была девицей без комплексов. Нашел в телефонном справочнике один «Карийон» на бульваре Сен-Мартен, но то была часовая мастерская. Имелся даже один мсье Анри Карийон, который работал эксперт-бухгалтером и проживал на улице Коленкур. Одна мадемуазель Ортанс Карийон без определенных занятий.
Наконец, «Карийон Доре», кабаре, улица де Понтье. Было всего лишь половина девятого. Он вполне успел бы сходить взглянуть на него, но сам себе показался бы смешным, если бы сделал это.
Зачем он лезет не в свое дело? Соседи ему — никто. Он бы даже не узнал их на улице.
И вот он вмешивается в их частную жизнь!
— Официант! Еще одну порцию…
Он скрещивает и снова разводит ноги, хватает газету с соседнего стула, затем кладет ее обратно.
— Сколько с меня?
Читать ему не хотелось. Эмиль уже давно не заглядывал в квартал Елисейских полей. Он сделал круг по левому берегу, прошелся вдоль набережных, пересек мост де ла Конкорд. Все машины в этот час стекались к Парижу и образовывали стадо, разрезаемое на части белыми жезлами полицейских и красным светом светофоров.
Шагая по Елисейским полям, он заметил стеклянную витрину агентства «Барийон». Взору прохожих открывалась просторная комната из белого мрамора, туристические плакаты и сверкавшие столы, дожидавшиеся служащих, стулья, зеленые кресла для клиентов. Стол побольше, с тремя-четырьмя телефонами, в глубине помещения, принадлежал господину Арману-Барийону-сыну.
Старому же Барийону было восемьдесят два года, и он сохранял за собой кабинет в штаб-квартире на бульваре Пуассоньер, где за последние шестьдесят, если не больше, лет ничего не изменилось.
Любопытство, проявляемое Эмилем к соседям, показалось ему еще более смешным. Барийоны, их агентства, г-н Луи, г-н Арман и предок г-н Франсуа, которого знали только по фотографии, где он был с бакенбардами и в рединготе, олицетворяли долг, покой души и ума, ну и успех Жовиса тоже: поскольку он много работал, то стал одним из важных винтиков в этом предприятии.
Он чуть было не сделал полного круга по площади Звезды и не направился к площади Бастилии, но все же двинулся по улице де Понтье, где официанты приводили в порядок кафе и бары.
Большая часть магазинов была еще закрыта. На голубом фасаде, наводившем на мысль о кафе-молочной, он прочел: «Карийон Доре»; над витриной висел деревянный, выкрашенный в золотой цвет колокольчик. Плиссированные шторы мешали видеть, что находится внутри. Справа от двери, в укрепленной на стене рамке, фотографии полуобнаженных женщин.
Стриптиз.
В этом квартале существовало пятьдесят ночных ресторанов того же плана, и Жовис ни разу в жизни не переступал их порога. Он был разочарован. Ему казалось, что тайна улетучивается, а эта история становится прозаичной, вульгарной.
Алекса, чьи любовные повадки в деталях описал его сосед, каждый вечер раз десять раздевалась на глазах у клиентов. Так же, по-видимому, обстояло дело и с Ирен, девицей тихой и пассивной. И с другими девицами, вероятно, тоже.
Что касается мужчины…
Не был ли он владельцем заведения? И не была ли женщина, в свою очередь, бывшей танцовщицей стриптиза?
Он яростно нажал на акселератор, так как ехавшая сзади машина легким гудком клаксона предупреждала его, что он задерживает движение.
На половину десятого у него была назначена встреча с одним адвокатом, желавшим организовать сафари для десятка своих друзей. Это было крупное дело.
В конце концов он нашел место для парковки и спустя несколько минут уже совершал ритуальный, почти священный жест — поднимал железную штору.
Сразу следом за ним появилась мадемуазель Жермена в оранжевом платье со следами пота под мышками. Капельки пота тоже поблескивали у нее над верхней губой, и он впервые заметил легкий пушок у Жермены на подбородке.
— Сегодня будет жарко.
— Да.
— Вы ведь уходите в отпуск на будущей неделе, не так ли?
— В понедельник.
— И куда вы едете?
— В горы, в Савойю. Моя мать терпеть не может пляжи.
— А вы?
— Она пожилой человек. Приходится считаться с ее вкусами.
Жермене было лет сорок. В присутствии матери она оставалась прежней послушной девочкой. Он тоже со своим отцом…
В воскресенье, через три дня, он отправится навестить его в Кремлен-Бисетр. Ален, по своему обыкновению, будет не в духе. Хотя ездили они туда лишь раз в две недели, по воскресеньям, после обеда, отец жил один и не желал готовить на семью.
Мысли об отце вернули Эмиля в реальный мир. В ожидании первого клиента он, стоя за стойкой, принялся готовить досье сафари, машинально поздоровался с тремя служащими, почти одновременно возникшими на пороге.
— Мсье Кленш, подойдите, пожалуйста, на минутку. Мы, кажется, недавно получили письмо от Билла Хэтворна, нашего представителя в Кении.
— Оно уже подшито в дело. Сейчас я вам его принесу.
Так что день в конечном счете обещал быть не таким уж плохим. Адвокат пришел лишь в десять. Это был жирный щекастый малый с розовым цветом лица, весьма трудно было представить его в охотничьем снаряжении, подстерегающим в джунглях льва или леопарда. Между тем это было уже его третье по счету сафари, и он обратил в свою веру немало друзей.
Они уселись в кресла и занялись расписаниями самолетов, гостиничными расценками, панорамными видами Кении, Судана и Конго.
В полдень Жовис сидел в одиночестве за столиком небольшого, вытянутого в глубину ресторанчика, который открыл для себя на улице Жак-Кер, в двух шагах от своей работы; меню там писалось мелом на доске, а в вечно открытую дверь было видно, как возится у плиты хозяйка.
— К сожалению, телячья голова не годится для моего желудка.
— Мы можем приготовить вам эскалоп.
На стене висел шкафчик с отделениями, в которых хранились салфетки постоянных клиентов, скоро такое появится и у него. Ален же обедал в лицее.
Жозеф Ремакль, живший на бульваре Вольтера, ходил обедать домой, а вот малыш Дютуа питался в закусочной, так же как и мадемуазель Жермена.
Один лишь господин Кленш оставался в офисе; все двери запирались. Он приносил еду, завернутую в черную клеенку, с собой — из бережливости или по привычке, — и если звонил телефон, то не отвечал, поскольку был не на дежурстве.
Может, тут замешана банда угонщиков машин? Жовис невольно думал об этом.
Он, как все, читал газеты, знал, что каждый день угоняются десятки машин, а находят из них лишь половину или две трети.
Остальные же, перекрашенные, пересекали одну из границ, чтобы быть проданными за рубежом.
Ему ни разу не выпадало случая видеть вора вблизи.
Разве что он обнаружил три года назад, что один из служащих незамедлительно выставленный за дверь, разумеется, но на которого г-н Арман решил не подавать в суд, — не записывал некоторых денежных поступлений и таким образом прикарманивал по несколько сотен франков в месяц.
Это был пожилой мужчина, примерно лет пятидесяти, такой же бесцветный, как г-н Кленш, женатый, отец двоих детей, его сын учился в медицинском институте.
Он тогда расплакался. Это было тягостное зрелище.
— Сколько времени вы уже занимаетесь этими махинациями?
— Меньше полугода. Я рассчитывал вернуть деньги.
Я был в этом уверен. Не может быть, чтобы удача насовсем отвернулась от меня.
— Что вы делали с деньгами?
Он не бегал за юбками, не допускал экстравагантных трат. То, что он зарабатывал, уходило на оплату учебы его сыновей и на сандвичи, которыми он перекусывал в обед в одной пивной Сент-Антуанского предместья.
— Играл на скачках…
Жовис ошарашено посмотрел на него. Неужели он в свои годы был так наивен, что не понимал, как мог человек так увлечься игрой, что начал даже брать деньги из кассы?
Это было не только тягостно, но и вызывало разочарование.
— Мсье Жовис, умоляю вас, дайте мне шанс. Клянусь, больше такого со мной не случится. Вы сможете каждый месяц удерживать часть моего жалованья. Если мои сыновья…
Странно. Жовис был, скорее, готов показаться непреклонным, так как придерживался строгих понятий о честности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16