Заказывал тут сайт https://Wodolei.ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Можно поспорить, что Жермена еще танцует. Она будет танцевать до последней минуты, пока музыканты не уберут инструменты и не погасят половину люстр, что послужит сигналом к разъезду.
И, конечно, этот идиот Кристиан утопает в блаженстве!
VI
Иногда казалось, что Коломбани подстраивает это нарочно. Когда бы Дюпюш ни проходил мимо Соборной площади, он через окно отеля обязательно видел Кристиана, облокотившегося о кассу. Того самого Кристиана, который утверждал, что ему плевать на дела отеля.
Каждое утро Кристиан появлялся в новом костюме, а иногда переодевался и в течение дня. От него пахло парикмахерской еще сильнее, чем обычно. Он мог часами стоять около Жермены и рассказывать ей смешные истории.
Если Дюпюш входил, Кристиан касался его руки кончиками пальцев и небрежно справлялся:
— Как дела?
А Жермена чувствовала себя отлично, даже похорошела. Она, казалось, родилась для того, чтобы сидеть за кассой большого отеля. В ней появилось спокойствие, невозмутимость, уверенность в себе. Завидев мужа, Жермена равнодушно выпрямлялась, словно перед ней стоял посетитель.
— Ты хотел мне что-то сказать?
— Да… Впрочем, нет.
Начни он ей обо всем рассказывать, на это ушло бы слишком много времени. К тому же их отношения после такого разговора стали бы еще более натянутыми.
— Просто я шел мимо, — говорил он извиняющимся тоном.
Потом уходил — и все продолжалось по-прежнему.
Кристиан и Жермена смеялись по пустякам, как могут смеяться только влюбленные. А старики Коломбани смотрели на них и радовались.
Они действительно радовались, в этом не приходилось сомневаться. Все знали, что Кристиан попался.
Че-Че с женой были довольны, сочувственно улыбаясь Кристиану и Жермене, предоставляли им возможность побыть наедине, совсем как жениху и невесте.
А как же быть с Дюпюшем? Ведь он — супруг. Как же будет он выглядеть во всей этой истории? Может быть, они поняли буквально предсказание Жефа, что Дюпюш не протянет и года, а следовательно, освободит место.
Дюпюш предпочел уехать. То есть решил не совсем он — просто однажды Эжен Монти обратился к нему с просьбой, и он ухватился за эту возможность.
Эжен сказал:
— Не свезешь ли этот пакет Жефу? Вернешься следующим поездом.
Маленький пакетик, запечатанный, аккуратно перевязанный бечевкой. Жеф должен был через кого-то переправить его во Францию.
Поезд шел. Дюпюш смотрел в окно на лесные заросли, сквозь которые не пробраться человеку. Он сидел на теневой стороне вагона, курил сигарету и чувствовал себя превосходно. Он не был счастлив в полном смысле этого слова, но на душе у него было легко.
Он еще ничего не решил. Не думал о том, останется он в Колоне или вернется в Панаму. Просто спрашивал себя: не для того ли его отослали, чтобы Жермене и Кристиану было спокойнее?
Он не ревновал. Встречая Жермену, не испытывал ничего, кроме легкой досады.
Он ведь ни в чем не виноват; впрочем, Жермена тоже.
Возможно, они никогда не узнали бы о пропасти, зияющей между ними, если бы не оказались вдруг в чужой стране без гроша в кармане, без друзей, без помощи.
Не случись этого, они, возможно, прожили бы бок о бок всю жизнь, искренне считая, что любят друг друга с большой нежностью. А тут Дюпюш стал пить, а когда возвращался, Жермена встречала его попреками.
Че-Че предложил ей место кассирши, и она согласилась, даже не посоветовавшись с мужем, хотя знала, что им придется жить врозь.
Их можно было бы оправдать тем, что они растерялись, были подавлены, сбиты с толку новой обстановкой, но потом пропасть между ними не уменьшилась.
Жермена уже не показывала Дюпюшу писем отца, а Дюпюш коротко сообщал:
— Получил письмо от мамы.
А ведь от природы он был мягок и нежен! Раньше он часто думал, что они с Жерменой созданы друг для друга, что не могут не любить друг друга и эта любовь является смыслом их жизни, а теперь у него сжималось горло при мысли, что все кончилось, а он даже не понимает почему.
Сколько раз он собирался, как только придет Жермена, обнять ее и сказать… Но что?
Ничего! Ему нечего было ей сказать. Она слишком спокойна, слишком уверена в себе. Тщательно причесанные волосы, безмятежное лицо, отутюженное платье…
«Пюш!»
Дюпюш сидел в пустом вагоне и улыбался. Голосок Вероники звенел у него в ушах. Он попробовал припомнить голос Жермены: «Джо…»
Нет! Когда Вероника говорит «Пюш» — этого вполне достаточно, больше можно ничего не прибавлять. Она просто говорит «Пюш!» — и глаза ее сияют радостью и весельем. А когда Жермена произносит «Джо», это значит лишь, что она только начинает говорить.
— Джо! Госпожа Коломбани объяснила мне…
За огромными белыми домами пароходных компаний сверкнуло море. Поезд прошел совсем близко от причалов и остановился у базара, где торговали японским шелком, слоновой костью, духами и сувенирами.
Здесь, в Колоне, мужчины и женщины в белых костюмах и тропических шлемах тоже бродили от витрины к витрине, всему удивлялись, меняли деньги и отправляли открытки во все концы света. Жирные левантийцы затаскивали их в магазины совершенно так же, как в Панаме.
Дюпюш шел по улице, где были только ночные кабаре и американские бары, у стоек которых могло поместиться тридцать человек. Сейчас улица была пустынна, лишь кое-где в барах сидели и пили пиво матросы в накрахмаленных белых шапочках.
Дюпюш узнал у прохожих, где заведение Жефа. Гостиница была третьеразрядная, однако довольно комфортабельная. Здесь и сидел Жеф, он был один. Развалившись на стуле и нацепив очки, он читал американскую газету.
— Ну и ну! — поднял он глаза, — Ты откуда?
Они виделись всего раз, но с тех нор Дюпюш тоже привык обращаться ко всем на «ты».
— Эжен просил передать тебе этот пакетик.
— Ладно. — Жеф запер пакет в ящик. — Что будешь пить?
— Пиво.
В пустом и прохладном зале было приятно сидеть.
Здесь все гораздо больше, чем в кафе Монти, напоминало Европу. Салфетки стояли в полых металлических шарах, на стенах висели зеркала с гранеными краями.
— Твое здоровье! Вечером домой?
Жеф раздался еще больше, но, несмотря на жир, тело у него было сильное и мускулистое. По-прежнему он смотрел исподлобья, и по-прежнему челюсти его непрерывно двигались, словно что-то пережевывая.
— Еще не знаю. Нет ли тут для меня чего-нибудь подходящего?
Жеф внимательно рассматривал Дюшоша, словно стараясь определить, во что обошлись тому три месяца жизни в Панаме.
— Все так же потеешь?
— Потею.
— Это даже полезно, только смотрится не очень приятно. Налить еще пива? А почему ты хочешь перебраться в Колон?
— Не знаю.
— Не поладили с женой, да? Я сразу понял, что так оно и будет, и сказал об этом Че-Че. Все женщины хитры, даже самые глупые. Вот и она сразу сообразила, что тебе крышка, а раз так, зачем ты ей?
Жеф достал из желтой коробочки ароматическую пастилку, сунул ее под толстый язык и замолчал. Он вообще был неразговорчив. В разгар беседы вдруг надолго немел, уставившись в пространство, и если кто-нибудь осмеливался продолжать разговор, бросал на него свирепый взгляд.
— По-испански научился?
— Немного. Объясниться могу.
— Тогда не понимаю, почему бы тебе не заняться пароходами?
— А что это значит?
— В хорошем костюме поднимаешься на пароход и делаешь вид, что пришел кого-то встречать. А сам подбираешь солидных клиентов и везешь их к город. В лавках тебе отчисляют десять процентов, в кабаках можно выколотить до тридцати.
Жеф помолчал, рассматривая Дюпюша, и добавил:
— Ничего позорного тут нет.
Он помолчал еще.
— В крайнем случае можешь не заниматься пароходами, приходящими из Франции.
«Дорогая Жермена.
Пишу тебе эту записку наспех, чтобы успеть отправить ее с вечерним поездом и ты не беспокоилась обо мне. Я нахожусь в гостинице у Жефа, он дал мне комнату на первое время и советует остаться в Колоне: здесь больше шансов заработать, так как пароходы стоят гораздо дольше, чем в Панаме.
Буду держать тебя в курсе. Передай от меня привет г-ну Филиппу и всему семейству Коломбани.
До скорого свидания. Целую».
Что он мог еще написать? Это было вежливое и не слишком холодное письмо. Жермена, конечно, обрадуется, не говоря уж о Кристиане.
Дюпюш подумал и приписал:
«О вещах не беспокойся. Я напишу Монти, они перешлют их сюда. О деньгах не думай, сейчас они мне не нужны».
Вот и все!
Жеф сидел с газетой напротив него. Мухи жужжали в солнечных лучах, из кухни доносился запах еды.
Дюпюш заклеивал конверт, когда открылась дверь над лестницей. Довольно молодая женщина в светлом шелковом платье и большой соломенной шляпе остановилась посреди кафе.
— Уже встала? — проворчал Жеф.
— Да. Мне нужно на почту.
Она вопросительно посмотрела на Дюпюша, и Жеф пояснил:
— Этот парень будет заниматься пароходами…
Женщина пошла к выходу, и на свету Дюпюш увидел сквозь тонкий шелк контуры ее тела. Когда она вышла, Жеф сказал:
— Это Лили. Танцует в кафе-шантане «Атлантика, а живет и столуется у меня. Она редко встает так рано.
Было пять пополудни. Солнце еще пекло, но тени стали длиннее.
«Дорогой Эжен»
Вероника не умела читать, поэтому Дюпюш был вынужден обратиться к кому-нибудь другому.
«Покамест остаюсь в Колоне: Жеф советует мне заняться пароходами. Будь добр, повидай Веронику и скажи, чтобы она забрала мои вещи и привезла их сюда. Она знает, где что найти. Если у нее нет денег на билет, дай ей, пожалуйста, сколько нужно; верну при встрече. Заранее благодарю за это, как и за все, что ты сделал для меня. Впрочем, я буду часто наезжать в Панаму, чтобы повидать и пожать руки всем вам. Твой друг Джо».
Дюпюш остался доволен и этим письмом. Оба письма он отнес к поезду. На обратном пути он встретил Лили, она лениво прогуливалась вдоль лавок, и мужчины оборачивались ей вслед.
Дюпюш немного волновался — он ничего не сказал Жефу о Веронике, а между тем уже соскучился по ней.
К тому же без нее ему придется трудно — некому будет следить за его костюмами.
Вечер был утомительный. Пришлось начинать все заново, привыкать к новой обстановке, новым лицам, новому образу жизни. Когда Дюпюш вернулся в гостиницу, там сидели четыре француза, играли в белот и пили пикон-гренадин. Жеф представил Дюпюша, и ему освободили место возле играющих.
Никто, однако, не обращал на него внимания. Игроки отрывались от игры только для того, чтобы переброситься несколькими словами о делах, главным образом о предстоящих скачках, а также о неком Гастоне, который должен был дать им телеграмму из Марселя.
В столовой начали накрывать столы, и из кухни пахло так славно, что на минуту можно было поверить, будто ты во Франции.
Жеф подмигнул Дюшошу и отвел его в угол.
— Деньги у тебя есть?
— Долларов десять.
— Ладно. На первых порах, пока не начнешь зарабатывать, кормиться и жить будешь у меня, рассчитаешься потом, — проворчал он и указал на один из столов:
— Садись и ешь.
За соседним столом обедала Лили, перед ней лежал роман. Преходили и другие женщины, торопливо проглатывали тарелку супа, съедали фрукты и исчезали.
Дюпюш догадался, что это француженки из пресловутого квартала, которых опекали мужчины, игравшие в белот.
— Попроси Лили подучить тебя, — сказал Дюпюшу Жеф. — Она славная баба. Работать она начинает только в десять, поэтому успеет показать тебе места, куда ты будешь возить своих клиентов… Слышишь, Лили? Согласна?
— С удовольствием.
Все прошло очень мило. В общем, здесь было куда веселее, чем в Панаме. Строго говоря. Колон нельзя даже назвать городом: его выстроили для иностранцев, сходивших на берег во время стоянки парохода.
Несколько кварталов занимали лавки, пивные, бары, ночные кабаки. Дальше, как и в Панаме, тянулись деревянные негритянские домики. Здесь был свой негритянский квартал.
— Вы не бывали в Колоне? — спросила Лили. Она едва поспевала за размашистыми шагами Дюпюша.
Кругленькая брюнетка Лили говорила с южным акцентом — очевидно, была из Ажена или Тулузы.
— Я здесь уже полгода. А раньше работала в Калифорнии в одной эстрадной труппе… Смотрите! Квартал начинается отсюда, Двухэтажные деревянные дома, совершенно такие же, как в Панаме, только на первых этажах вместо лавок и мастерских маленькие салоны, двери которых открываются прямо на улицу.
На пороге каждого дома женщина — негритянка, мулатка или белая.
— Вот эту вы видели: она обедала у Жефа. Знаете, сколько она делает за ночь? От пятнадцать до двадцати долларов. Каждый год вместе с мужем уезжает во Францию отдохнуть месяца на два.
Лили провела Дюпюша по всем кабаре. Был тот час, когда оркестранты уже в сборе и сидят на своих местах, ожидая первых клиентов, чтобы начать играть. Перед зеркалами прихорашивались платные танцовщицы.
— Вот это «Атлантик», где я работаю. Это самый лучший местный кабак. Здесь вам отчисляют двадцать процентов с заказа и тридцать за шампанское. Мой стол вон там, направо… Если приведете клиента и мне, я тоже не останусь в долгу.
Они вышли из розовато-лилового «Атлантика» и перешли в «Мулен-Руж».
— Это кабак похуже. Танцорки здесь цветные. У нас в «Атлантике» это запрещено.
После «Мулен-Ружа» они зашли в «Тропик». Женщины здесь были уродливы, скатерти — сомнительной чистоты.
— Впрочем, ночью это не важно. Вам надо только водить клиентов из одного кабака в другой. А если они захотят ужинать, то лучший ресторан помещается вот там, за «Тропиком».
Одновременно зажглись все световые вывески, улицы заполнились толпой американских матросов.
— До скорого! Мне пора на работу.
Дюпюш долго бродил по городу, потом вошел в бар, сел на табурет, заказал виски. Отовсюду неслись оглушительные звуки джаза. Подъезжали такси, привозившие пассажиров с пароходов.
С ними были красивые женщины, чаще всего блондинки. Одни были в вечерних платьях, другие в пляжных пижамах. Повсюду шныряли негры, торговавшие всем, чем угодно, — цветами, веерами, арахисом и ломтями арбузов. Чернокожие мальчишки распахивали дверцы машин, чистили обувь, предлагали лотерейные билеты.
Какой-то мужчина уселся рядом с Дюпюшем, заговорил по-английски и предложил с ним выпить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16


А-П

П-Я