Всем советую магазин Wodolei.ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Мне надо бы догадаться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не оглянулась. Через две улицы отсюда — не знаю их названия — я увидела свет, как в «Красном шаре», услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг почувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но увидела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся, что с первого взгляда становилось ясно — это их свадебное путешествие.
— Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь способен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует быть настороже. Да-да!
Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже торговец апельсинами, предложил проводить меня.
Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.
Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.
— Жан! — кричала я. — Послушай!
Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал собирать чемодан. По-всякому обзывал меня.
И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я его…
Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртного и ликеров.
— Кофе? Рюмочку ликера?
Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он подмечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг против друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки с кофе, рюмки с коньяком или ликером — немолодой полный мужчина со свежим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, которая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю губу, изогнутую в форме буквы «л».
Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в сумочку, подозвала официанта.
— У вас есть сигареты?
И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом плоти, еще более женским, чем женская кровь.
Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабоченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви — о жизни. Что думала она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оценивающий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.
А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал:
— Что же вы собираетесь делать?
Она сухо пожала плечами.
Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто не возлагал на свои плечи никакой ответственности!
— У вас есть деньги?
Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо, женщина взяла свою сумочку и протянула Монду.
Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок карандаша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая.
Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала:
— Меня беспокоит совсем другое.
Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни в опустевшем зале, где официанты начали наводить порядок и подавальщицы готовили в углу приборы к вечеру.
— Официант!
— Слушаю.
Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшиеся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мондом.
У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл, украдкой, как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку денег и снова посмотрела на него с подозрением.
Они встали одновременно, направились в вестибюль, вышли на залитую солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разойтись в разные стороны.
Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак, которые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками.
Через час г-жа Монд выйдет из машины у полицейского комиссариата на улице Ларошфуко. Но г-н Монд не думал об этом. Он ни о чем не думал. Он шел посреди огромного мира. Его кожа на солнце пахла весной. Туфли покрылись тонкой пылью. Вокруг витал аромат духов его спутницы. Они прошли метров двести, просто так, когда она вдруг остановилась.
— Не хочу больше ходить, — заявила она.
Они вернулись назад, снова прошли мимо четырехэтажного застекленного здания ресторана, где сейчас мелькали лишь черно-белые фигуры официантов. Пошли дальше, по Канебьер, и перед пивной, большой полосатый тент которой, несмотря на сезон, был опущен, г-н Монд предложил:
— Присядем?
Они сели у окна, за мраморный столик на одной ножке, он с бокалом пива, поставленным на картонный кружок, она с чашечкой кофе, который не стала пить.
Она ждала. Потом сказала:
— Я мешаю вам заняться своими делами.
— У меня нет никаких дел.
— А ведь и правда. Вы же говорили, что вы — рантье. Где вы живете?
— В Париже, но я уехал.
— Без жены?
— Да.
— Из-за женщины?
— Нет.
Ее глаза выразили недоумение, потом опять подозрительность.
— Почему же тогда?
— Не знаю. Просто так.
— У вас нет детей?
— Есть.
— И вы спокойно оставили их?
— Они взрослые. Дочь замужем.
Неподалеку от них играли в бридж какие-то солидные, преисполненные важности особы; двое парней возраста Алена играли на бильярде, поглядывая на себя в зеркала.
— Я не хочу больше ночевать в этой гостинице.
Он понял, что она стремится убежать от неприятных воспоминаний, и не ответил. Между ними пролегло долгое молчание. Они сидели, неподвижные, тяжелые, и атмосфера вокруг них омрачалась. Скоро зажгут свет. От стекла, возле которого они сидели, теперь веяло холодком. Жюли смотрела на толпу, прогуливающуюся по тротуару, — может быть, потому, что ничего другого ей не оставалось, может, просто для виду, а может, надеясь или боясь — увидеть Жана.
— Вряд ли я останусь в Марселе, — сказала она наконец.
— Куда же вы поедете?
— Не знаю. Куда-нибудь подальше. В Ниццу или в какой-нибудь уголок на берегу моря, где никого нет. Мне надоели мужчины.
В любой момент оба могли встать, попрощаться, разойтись в разные стороны и никогда больше не встретиться. Казалось, они просто не знают, как это сделать, и потому продолжают сидеть.
Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила:
— Когда уходит поезд на Ниццу?
— Сейчас принесу расписание.
Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два поезда: один, скорый, уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на каждой станции.
— Вы не находите, что здесь уныло?
Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителями было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от других, приобретал огромное значение — и восклицания картежников, и удары шаров, и сухие щелчки шкафчика для тряпок, то открываемого, то закрываемого официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, забавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они шли быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает куда, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увозили свой груз по всем направлениям.
— Вы позволите?
Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из красного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир.
Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел стиснувшие сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как бы проделать огромный путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые глупые слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности обстановки:
— Мы можем сесть на девятичасовой.
Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке из крокодиловой кожи разжались. Она закурила новую сигарету, а позже, около семи, часа аперитивов, когда пивную заполнили посетители, они вышли, серьезные и мрачные, как обычная супружеская пара.
Глава 5
Иногда он хмурился. Его светлые глаза становились неподвижными. И только они выдавали тревогу; однако в такие моменты он терял почву под ногами и даже мог бы, не сохраняй он к себе известного уважения, потрогать лакированные перегородки, чтобы убедиться, что они доподлинно существуют.
Он снова был в поезде, где стоял особый запах — запах ночных поездов.
В четырех купе вагона второго класса шторы были задернуты, свет выключен, и когда г-н Монд в поисках места наудачу открывал дверцы, он беспокоил спавших людей.
Он стоял в коридоре, прислонясь к перегородке с номером на эмалированной табличке. Он поднял шторы, окно было темное, холодное, липкое; изредка мелькали огни небольших вокзалов побережья, и по чистой случайности их вагон всегда останавливался у фонарей с буквами «М» и «Ж».
Норбер курил. Он сознавал, что курит сигарету, держит ее в пальцах, выпускает изо рта дым — как раз это и сбивало его с толку, вызывало головокружение; он сознавал, он постоянно видел себя без зеркала, перехватывал какой-нибудь собственный жест, какую-нибудь позу и был почти уверен, что узнает их.
Однако, как он ни рылся в своей памяти, в подобной ситуации он еще не оказывался. Без усов! В поношенном готовом костюме!
Так тянулось до этого машинального движения… Он чуть повернул голову: в углу купе Жюли, прикрыв глаза, казалось, спала, хотя порой, глядя в пространство, словно размышляла о чем-то важном.
Жюли тоже являлась частью его воспоминаний. Он нисколько не удивился, увидев ее здесь. Он узнавал ее. Боролся с собой, отказываясь думать о предыдущей жизни.
Но вот уже много раз, он был в этом уверен, он давал себе слово утром все записать, но так и не собрался, — во всяком случае, раза три-четыре, никак не меньше, ему снился один и тот же сон: он плывет в лодке-плоскодонке, гребет длинными тяжелыми веслами, а вокруг пейзаж, который он, даже спросонья, даже на расстоянии помнит до мельчайших подробностей, пейзаж, которого он никогда не видел в своей жизни — зеленоватые лагуны, голубовато-фиолетовые холмы, какие бывают на полотнах старых итальянских мастеров.
Всякий раз, когда ему снился этот сон, он, узнавая местность, испытывал удовольствие, словно вернулся в знакомые края.
Но в поезде, при Жюли такое не представлялось возможным. Норбер был спокоен. Он рассуждал. Речь шла о сцене, которую он часто видел в исполнении других актеров и теперь страстно хотел пережить сам.
Вот почему он то и дело поворачивался к купе лицом, на котором читалось удовлетворение, когда он видел спящую спутницу…
Отсюда же вопросительный жест женщины, вздернувшей подбородок, когда поезд шумно въехал в вокзал побольше и новые пассажиры бросились брать вагон приступом! Жест означал: «Где это мы?»
Поскольку застекленная дверь была закрыта, Монд произнес, чеканя слоги так, чтобы она прочитала по губам:
— Тулон…
И повторил:
— Ту-лон… Ту-лон…
Она не поняла, знаками пригласив его в купе и указав на свободное место рядом; он вошел, сел, и голос его вновь обрел звучность:
— Тулон.
Она достала из сумочки сигарету.
— Дай прикурить.
Она впервые обращалась к нему на «ты», потому что, безусловно, тоже перешагнула определенный барьер.
— Спасибо… По-моему, лучше ехать в Ниццу.
Она говорила шепотом. В углу напротив спал седой, очень пожилой мужчина, а его жена, тоже немолодая, следила за ним, как за ребенком. Видимо, он плохо себя чувствовал, поскольку она уже давала ему маленькую зеленую таблетку. Она смотрела на Жюли и на г-на Монда. И Монду было стыдно, потому что он догадывался: она плохо думает о них. А еще потому, что она сердилась на Жюли: дым сигареты мог потревожить старика, но сказать об этом она не решалась. Поезд отошел от станции.
— Ты знаешь Ниццу?
Теперь «ты» не казалось уже столь естественным. Жюли употребила его явно преднамеренно. Г-н Монд мог бы поспорить, что сделала она это из-за дамы напротив: это было вполне логично и соответствовало сложившейся ситуации.
— Немного. Не очень хорошо.
По правде сказать, он провел там со своей первой женой три зимы подряд после рождения дочери: ребенок страдал бронхитом, и в то время врачи еще рекомендовали в таких случаях Ривьеру. Монды останавливались в большом буржуазном отеле на Английском бульваре.
— А я совсем не знаю.
Оба замолчали. Она докурила сигарету, неловко притушила окурок в узкой медной пепельнице, закинула ногу на ногу, потом в поисках удобного положения вновь вытянула ноги-Монд ясно видел их в голубоватой темноте, укуталась в шелковый платок и в конце концов положила голову на плечо спутника.
Это тоже пробудило в нем воспоминания… Впрочем, нет! В этой позе он десять, сто раз видел других, пытался представить их чувства, а теперь сам стал одним из действующих лиц, и молодой человек, стоявший в коридоре, — он, должно быть, сел в Тулоне — смотрел на него, прижавшись лицом к стеклу.
Потом последовали шествие по вокзальным перронам, через пути, привычная неспешная толкотня у выхода, поиски билетов по всем карманам…
— Уверяю, вы сунули их в левый кармашек жилета.
Она снова говорила ему «вы». Со всех сторон выкрикивали названия гостиниц, но она никого не слушала. Выбирала дорогу сама. Шла прямо, пробираясь через толпу ловчее спутника, и когда они вошли в здание вокзала, сказала:
— Багаж лучше оставить в камере хранения.
У них было только по чемодану, однако чемодан Жюли был тяжелым и, главное, громоздким. Таким образом, выйдя из вокзала, они не выглядели приезжими. Они сразу же направились к центру города; стояла теплая ясная ночь, но некоторые кафе были еще открыты. Вдали светились огни казино, и отблески их ложились на гладь залива.
Жюли не выражала ни восторга, ни удивления. Она несколько раз подворачивалась на высоких каблуках и теперь держала мужчину под руку, но вела все-таки она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14


А-П

П-Я