Эти стихи мог написать только очень маленький мальчик с воображением Ан
дерсена… Какой же вы потаенный человек.

…Тот мальчишка, что пульнул первый гол, снова бросился в атаку, но его подл
о сбили возле ворот; он, однако, не заплакал; поднявшись, огляделся; взгляд
его задержался на Маяковском:
Ц Дядя, все равно не работаете, станьте судьей, а?
Ц Лучше я буду защитником, Ц ответил Маяковский и пошел к проходной таи
ровского театра; склонившись к окошечку, где сидел вахтер, спросил:
Ц Позвольте позвонить с вашего аппарата?
Седая женщина с лицом, изрубленным резкими морщинами, казавшимися серо-
коричневыми, ответила:
Ц Называйте номер, я наберу, аппарат укреплен на столе…
Маяковский назвал телефон Бриков; трубку сняла домашняя работница Паша.

Ц От Лили Юрьевны ничего?
Ц Нет, Владимир Владимирович… Ужинать придете?
Ах, как ужасно, что Лили сейчас нет рядом, в который уже раз подумал он, никт
о мне сейчас так не нужен, как она…
Вахтерша, приняв из его рук трубку, вздохнула:
Ц Владимир Владимирович, у вас никак жар? Глаза сухие, не простудились ли
? На дворе по утрам студено…
Ц Я здоров, Ц ответил Маяковский. Ц Жара нет… Наоборот… Упадок сил, Ц
он вымученно улыбнулся. Ц Где мы встречались?
Ц В январе семнадцатого, Владимир Владимирович в Петербурге, в клубе по
этов, я там была с Трубецким, нас знакомил Эренбург, я баронесса Бартольд,
не узнать, поди время, целых тринадцать лет…
Ц Кажется, тогда вы переводили норвежскую поэзию? Отчего же здесь, в этой
проходной…
Ц Жду визу, Владимир Владимирович, пока отказывают…

Маяковский вышагивал по бульварному кольцу властно, по-хозяйски; куда т
ы идешь, недоуменно спросил он себя, и не смог ответить; однако, помимо его
сознания, вне логики, упорно и, казалось бы, слепо, он все шел и шел, пока, нак
онец, не остановился, ощутив внутри толчок; вот куда я шел, понял он; я шел в
начало: именно здесь я прочитал Бурлюку первые стихи, именно здесь Бурлю
к вкопанно замер: «Вы Ц гениальный поэт»…
Бурлюка нет, в Америке… И Верочка Шехтель в Париже, и Наташа Гончарова, и М
иша Ларионов… А я Ц тут… И то, что сытая критика предрекала мне в пятнадца
том, ныне доделывают молодцы из писательской ассоциации…
Маяковский сухо рассмеялся, испугав бабушку, выгуливавшую внучат; невол
ьно вспомнил себя, прежнего, в Кунцеве, на даче у Шехтелей; декламировал ст
роки Саши Черного:

Когда меж собой поделили
наследники царство и трон,
то новый шаблон, говорили,
похож был на старый шаблон…

Маяковский вышел с бульвара на трамвайную остановку, вспрыгнул на подно
жку «аннушки», ощутив, как бултыхнулся револьвер в заднем кар
мане брюк: кончики пальцев сразу же похолодели; в первый раз так было, ког
да писал «Флейту».
Пересев на «тройку», добрался до Мещанки, остановился возле того дома, гд
е арестовали во второй раз Ц после того, как устроили побег политкаторж
анок из Новинской тюрьмы.
Ты прощаешься с друзьями, понял он, вот почему ноги сами несут тебя по горо
ду; как трогателен был Подвойский, когда позвонил после «Хорошо»: «Спаси
бо, что не забыли, Антонов-Овсеенко тоже благодарит… Сейчас не очень-то п
ринято вспоминать полный состав военно-революционного комитета… И дос
тойно то, что вы написали о Троцком, Ц из песни слова не выкинешь, он был с
нами…»
Черт, а ведь когда меня выпустили из Бутырей, я тоже пришел сюда… Только я
здоровался с городом, а теперь прощаюсь… Тогда денег на трамвай не было, и
ботинки худые, а сейчас туфли от Дижонэ, но револьвер в кармане… Странно:
человек любит только тех, кого любит, но его самого, как правило, любят сов
сем другие… Если кто и сможет сохранить обо мне правду, так лишь Лиля. "Вол
одя, почему ты написал: «он к товарищу милел людскою лаской?» Ц Потому что
он был для других. Сначала он отдавал себя и лишь потом брал; «милел» Ц от
понятия «милосердие»…
«Володенька, милый, Ц услышал он тихий голос, Ц когда трудно, нельзя быт
ь одному, любовь бережет человека от напасти, ты так нежно пишешь про кора
бли, Ц каждый имеет свою гавань, чтоб переждать шторм». Ц «Не гавань, тов
арищ мама, а порт приписки», Ц ответил он тогда, хотя ответить хотел совс
ем другое, что я за человек, право?! А как я мог ответить?! Никому невозможно
объяснить, как слова, живущие в тебе, постоянно рвут сердце и мозг, требуют
строки, строфы, стиха; о, они ненавидят каждого, кто приближается к тебе, ст
ановятся вампирами; они, правда, порою принимали Лилю, но и то, верно, потом
у, что мужняя жена, но не моя… Они Веронику не всегда принимают, Таню не при
няли, слова, что во мне, не интересуются славой, заработком, дачей в Кунцев
о, машиной марки «рено», шофером Гамазиным; им нужен лишь тот, через которо
го они вырываются в мир… Но ведь можно запереться у себя, стать тихим и нез
аметным, чуть не взмолился он; пока еще дверь квартиры остается гарантие
й отдельности; только ты и лист бумаги…
Нет, ответил он себе, жизнь Ц это обрастание обязанностями и связями; жиз
нь Ц это долг…

…На Большом Черкасском, в редакции «Комсомолки», он пробыл недолго; тех, к
ого любил, не было; вообще-то, единственная газета, хоть как-то помянувшая
его выставку Ц «Двадцать лет работы», все другие промолчали.
«Братьев» по литературному цеху особенно возмутило то, что он укрепил на
стенде письмо Цветаевой:

«Дорогой Маяковский! Знаете
, чем кончилось мое приветствие Вас в „Евразии“? Изъятием меня из „Послед
них новостей“, единственной газеты, где меня печатали… „Если бы она прив
етствовала только Маяковского, но она в лице его приветствует новую Росс
ию“… Вот вам Милюков, вот Вам я, вот Вам Вы… Оцените взрывчатую силу Вашего
имени и сообщите означенный эпизод Пастернаку и кому еще найдете нужным
. Можете и огласить. До свидания! Люблю Вас».

Ермилов, пришедший на предварительный прием выставки вместе с Авербахо
м, Ц вся головка РАППа, Ц не скрыл удивления:
Ц Гордиться запиской поэтической кривляки, чуждой революции?! Владимир
Владимирович, вам еще работать над собой и работать! Как же вы далеки от п
ролетарских писателей! По совести прошу: снимите со стенда эту гадость, у
вас и так грехов хватает, чтобы добровольно на себя вешать Цветаеву!
Ц А вы хоть знаете, что произошло в «Евразии»? Ц набычился Маяковский.
Ц И знать не хочу, Ц ответил Ермилов. Ц Я стихов мадам не чит
ал и впредь читать не намерен! Я радуюсь стихам своих, чего и вам желаю… На
стало время учиться у молодых орлов, они острее вас чувствуют время… Не в
зыщите за прямоту, но партия учит нас критике…
Приветствие Цветаевой было для Маяковского наградой. Ломко и прозрачно
Ц ветви деревьев в апрельском небе Ц она говорила тогда: "Двадцать вось
мого апреля двадцать второго года, накануне моего отъезда из России, ран
о утром на совершенно пустом Кузнецком мосту я встретила Маяковского. «Н
у-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?» Ц «Что правда здесь»… Сед
ьмого ноября двадцать восьмого года поздним вечером, выходя из кафе «Вол
ьтер», я на вопрос: «Что же скажете о России после чтения Маяковского?» Ц
не задумываясь, ответила: «Что сила там»…
Маяковский даже зажмурился: клопы полезли изо всех щелей; медленно, слеп
о, устремленно, неудержимо надвигается безликая масса; кусают в кровь вс
е, что не склоняется перед ними и слепо не славит их безусловную правоту…

Маяковский потер веки; вызеленело; потом пошло черными кругами, Ц десят
ки в тире.
Ц Переработали? Глаза устали? Ц участливо осведомился Ермилов, заново
услышав суховатый низкий голос невидимого ему собеседника, позвонивше
го вчера в РАПП: «А вам не кажется странным, что беспартийный попутчик Мая
ковский сплошь и рядом выдвигает такого рода тезисы, которые поначалу сл
едовало бы утвердить? Не надо бы беспартийному футуристу лезть поперед б
атьки в пекло, обожжет…»
Ц От работы устают трутни, Ц глухо ответил Маяковский.
«За что нам такое?» Ц Маяковский услышал в себе безысходный, отчаянный в
опрос, который в последние недели Ц особенно после окончания его выстав
ки Ц звучал все чаще и чаще. Ты думал не «нам», поправил он себя, ты думал «м
не»… Когда и почему человек начинает корректировать даже те мысли, котор
ые рождаются в нем не для того, чтобы стать строкою?! А может быть, спасение
сейчас в том, чтобы думать «нам»? Противуположить банде «литературных за
седателей» организацию профессионалов? Разве Горькому не было так же об
идно, когда «На посту» напечатал о нем: «Бывший Главсокол, ныне Центроуж»
… А каково Эренбургу? Осе Брику? Ведь статья, посвященная им, называется «К
леветники»? Банда намерена превратить литературных карликов в послушн
ых им «гениев», но ведь такое невозможно, рано или поздно жизнь все расста
вит по своим местам… А у меня нет сил ждать, когда эта самая жизнь, руковод
имая научными законами и сонмом комчванских бюрократов, соизволит нача
ть инвентаризацию книжной продукции… Да и ждать, судя по всему, долго…
Ц Владимир Владимирович, нужен материал о пролетарских писателях Фран
ции, Ц голос у литсотрудника Гены был не по годам хриплым, Ц вы кого-то, п
омню, называли…
Ц Я материалов не пишу, Ц ответил Маяковский. Ц Я пишу поэзию и прозу. А
также рекламу Ц это тоже литература в период торжества «главных управл
ений по согласованию»…
Гена медленно поднялся со скрипучего, шатающегося стула:
Ц Это вы так определяете наше замечательное время?!

…Маяковский сразу же вспомнил «Купель», канун праздника революции, голу
боглазого молодого человека с точеным лицом аристократа, размытые сетч
атым, теплым ноябрьским дождем фонари на брусчатке Монпарнаса, гулкий шу
м кафе, слитую раз но язык ость, камертон постоянного веселья, серые глаза
женщины, сидевшей рядом, ее наполненную тишину и ясную уже им обоим ее от н
его отдельность, услышал свои слова: «Пусть скажут Арагону, что его пригл
ашает к столу Маяковский» Ц и счастливое изумление на лице Луи, таком от
крытом и доверчивом.
Арагон сразу же начал рассказывать, какой он чувствует Советскую Россию
: «Мечтаю выучить русский».
Ц Молодец. Без этого можете сломаться, Ц заметил тогда Маяковский. Ц У
нас умеют пугать те держиморды, кто не хочет учить французский.
Ц Все равно мы победим! Ц голос Арагона был ликующим.
Сейчас начнет читать стихи, подумал Маяковский; ошибся; Арагон резко отк
инул патрицианскую голову: «Вы поэт, сделавший из слова оружие… Вы есть с
вязь между миром и мною… Вы мой символ, отныне я жду в моей жизни высоких п
еремен!»
Через три дня они увиделись там же; Арагон был с Эльзой Триоле, он познаком
ился с нею на другой день после разговора с Маяковским; только что написа
нные стихи прочитал певуче:

Мелькайте в памяти безумств
а и распутья,
ты в ноябре пришла, и вдруг исчезла боль,
и сразу смог на жизнь по-новому взглянуть я,
в тот поздний час, в кафе «Куполь»…

«Вмещаемость», подумал Маяковский. Загадочное слово, странное несовпад
ение формы и смысла. «Вместительный чемодан», «вмещающее сердце». Пульси
рующая мышца, готовая или не готовая к тому, чтобы равно вобрать в себя люб
овь к отцу, маме, Люде, Оле, Лиде, Веронике, Татьяне, Паоло, Осе, Коле, Яну, Нико
лаю Ивановичу, Исааку… Сколь же разны человеческие сердца! А ведь объем к
рови, пропускаемой ими, одинаков, да и размер Ц с кулак, не больше и не мень
ше… Почему одно сердце открыто для нежного вмещения в себя всех, а другое
отвергает все, что ему не угодно?! Я стал думать длинными предложениями, ст
ранно. Молодость Ц это быстрота; фраза обязана быть краткой, как удар. Неу
жели те, кто ближе всех, не понимают, что собственничество противно любви?
Разве можно делить? Почему на смену любви приходит месть? Жестокость? Как
же несовершенен человек, как мал Ц для тех задач, которые ставит человеч
ество!
…Безответственность живых страшна, но как темна безответственность ме
ртвых!
Мое прощальное слово будет читать тот, кто обладает правом трактовки мое
й мысли… А стрелять надо в сердце… Есть что-то невозможно жестокое, если в
ыстрел разнесет голову… У кого это Ц «рыжий мозг индивидуалиста»? Ах, да,
Пастернак говорил, что у Тихонова лицо «Мексиканца» из Джека Лондона, об
идно, что не снимают, у него выразительная воля в облике, а это редкостно: л
ица людей стерты…
С острым чувством неприязни к себе и одновременно ненавистной ему сосущ
е-жалостливой тоски Маяковский вспомнил, как на открытие выставки «Двад
цать лет работы» принесли его портрет, исполненный на меловой бумаге; на
втором листе было напечатано:

«В.В.Маяковского, великого р
еволюционного поэта, неутомимого поэтического соратника рабочего клас
са, горячо приветствует „Печать и Революция“ по случаю двадцатилетия ег
о творческой и общественной работы».

Единственный журнал Ц «Печать и Революция» Ц решил отметить его выста
вку; он жадно ждал появления этого номера; успокаивал себя: «Неужели тебе
мало известности? Откуда такая болезненность ожидания выхода злосчаст
ного номера?»
Он, однако, логично и собранно отвечал себе, что ныне, когда секретариат РА
ППа Ц видимо, с согласия агитпропа, Ц организовал заговор молчания про
тив его творчества, заговор, который изредка прорывался неуемной бранью
тальниковых и ермиловых, появление любого печатного слова о его творчес
тве, отданном революции, угодно не столько ему, сколько именно революции.

Тем не менее его портрет со статьей вырвали из напечатанного уже номера;
хоть бы не говорили заранее, я ж намылился идти благодарить редколлегию,
чувствуешь себя скукоженным и беззащитным, как же умеют у нас унижать ху
дожника, как умеют ломать тех, кто живет нравственными категориями, не пе
ресекающимися с общинностью рапповских гениев, увешанных лаврами офиц
иального благорасположения тех, кому вменено в обязанность руководить
творчеством…
1 2 3 4 5 6