OCR Г.Любавин: gurongl@rambler.ru
«Алый знак воина»: Лицей; Москва; 1993
ISBN 5-8452-0050-4
Оригинал: Rosemary Sutcliff, “Warrior Scarlet”
Перевод: А. Стависская
Аннотация
Книга посвящена событиям, происходившим три тысячи лет назад на далеком, мало известном мировой цивилизации острове, который впоследствии станет Британией.
Своим живым, интересным, увлекательнейшим повествованием, полным приключений, автор еще и еще раз доказывает нам, что в какие бы эпохи ни жили люди, какие бы традиции ни почитали, главное в жизни каждого человека во все времена и у всех народов остается неизменным стать настоящим человеком можно только научившись преодолевать трудности. Трудности жизни и трудности борьбы со своими недостатками и слабостями.
Розмэри Сатклиф
Алый знак воина
Я шлю привет моим русским читателям и очень надеюсь, что они полюбят мои книги и что герои этих книг, которые для меня реальные, живые люди, полюбят их.
Розмэри Сатклиф
Глава I
АЛАЯ ПРЯЖА
Старый пастух сидел, устремив взгляд в сторону моря, на коленях у него лежало копье с широким наконечником. Маленький, сухонький старичок, темнокожий, жилистый, как корневище дрока. Здесь, на фоне холмов, он казался такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и низкорослый боярышник у него за спиной. Глаза старика, окруженные сеткой мелких морщин, зорко глядели из-под седых лохматых бровей — натруженные глаза человека, привыкшего всматриваться вдаль и в стужу, и в зной, и в дождь. Вся одежда пастуха состояла из бараньей шкуры, опоясывающей бедра. На темной обнаженной спине, на боках отчетливо проступали серебристые полоски выпуклых рубцов — следы многочисленных волчьих когтей. У ног его лежали две пастушьи овчарки: одна, старая и мудрая, как и ее хозяин, с седыми подпалинами на морде, а вторая — совсем еще щенок, резвый и неуклюжий. Тут же, теребя за ухо щенка, примостился на корточках мальчик лет девяти.
Мальчик, как и старик, был полуобнажен, но вместо шкуры на нем была набедренная повязка из грубошерстной крашеной ткани. Старик и мальчик будто явились с разных планет, настолько они были не похожи. Широкоскулое лицо мальчика, выдававшее горячность нрава, было, как и все его тело, густо усеяно золотистыми веснушками. Волосы тоже отливали бронзой, и даже в серых глазах мелькали золотистые пятнышки. Когда мальчик смеялся или сердился, глаза делались совсем золотыми.
Мальчик отпустил собачье ухо и, опершись локтем о колено, уткнулся подбородком в ладонь. Он, не отрываясь, глядел на юг, туда, где мел постепенно уступает место дерну, сплошь покрывающему длинные пологие склоны и гребни оврагов с зарослями орешника и ивняка, туда, где начинаются леса, а за ними, далеко внизу, лежит Страна Болот, и Болота тянутся бесконечно до сверкающей полосы Большой Воды, где кончается земля. Дерн на куче холма был весь иссечен овечьими тропами. До слуха мальчика донесся неясный шорох — тихое чавканье жующего на дне ложбины стада. Еще дальше внизу, на другой стороне холма, он разглядел крошечные фигурки Флэна и собак, стерегущих овец. Флэн свистнул пса, и тотчас же тонкий острый звук, миновав ложбину, прорезал тишину. С юга подул легкий теплый ветер, который принес с собой облака, — ветер прошел над Болотами и пологими склонами Меловой, пахнущими чабрецом и морем, пригнул в одном направлении головки голубой скабиозы. По дерну, у самых ног, скользнула тень коршуна, а над головой жарко светило солнце — день выдался отменный.
Дрэм — так звали мальчика — тихо вздохнул от удовольствия. Ему нравилось гостить здесь, высоко в горах, у Долая, среди пастухов. И этим летом и прошлым, с тех пор как у него доросли ноги для далеких путешествий, он несколько раз приходил сюда и оставался ночевать. Иногда он спал две ночи подряд вместе с овцами. В этот раз он уже второй день жил у Долая и ночевал в овечьем загоне у пруда. Теперь, как он понимал, настало время вернуться домой.
Он никогда не уходил из дому больше чем на двое суток: мать всегда беспокоилась, а когда она беспокоилась, рука у нее была тяжелая.
— Хорошо тут, — произнес мальчик.
— Да, тут неплохо, особенно когда светит солнце и ветер не надувает снега. И когда не надо по колено в снегу, да еще под волчий вой, искать овцу, отбившуюся от стада, — отозвался Долай.
Дрэм повернул голову и через плечо улыбнулся старику:
— Тебе самому не мешает полечиться овечьим снадобьем. Расскажи еще что-нибудь про волков. Расскажи, откуда у тебя этот длинный шрам на ребрах.
Старик покачал головой, не отводя глаз от стада на дне ложбины:
— Я тебе уже рассказывал эту историю и, помнится, не один раз.
— Расскажи снова.
— Слишком жарко. Да и неохота повторять то, что ты уже слышал. — Долай оторвался от созерцания холмов и медленно перевел взгляд на мальчика. Он не переменил позы — без нужды он никогда не делал лишних движений. — Я рассказал тебе все, что знаю про волков и про битвы с волками, а об этом ведь не следует говорить даже летом. Рассказал тебе все предания и вещие сны о моем народе, кроме тех, о которых не положено упоминать. Рассказал и о Царе-Колосе, и о Матери-Земле. И о том, как Тах-Ну, отцу моего народа, в стране, где солнце не дает тени, приснился сон о севере и как он выдолбил лодку и посадил в нее жену с ребенком и охотничью собаку, поставил корзину с ячменем и поплыл, как было велено ему во сне, по Большой Воде, как через несколько дней приплыл в эту страну и, спрыгнув на берег, обнаружил у себя за спиной тень. Я, конечно, могу рассказывать без конца, но и мне нужен отдых. Кто знает, может быть к тому времени, когда ты придешь в следующий раз, я вспомню еще какую-нибудь историю.
Дрэм вытянул ногу и, опершись на нее, всем корпусом повернулся к старику:
— И до Тах-Ну никого не было в этой стране, никого, кроме его детей и детей его детей? И так все было, пока не пришли мы, верно я говорю?
И хотя мальчик говорил тоном, каким повторяют затверженный урок, в вопросе его прозвучало живое любопытство.
— Нет. Тах-Ну был первым, но после него были еще и другие, до того, как пришли вы. А потом явились великаны, золотисто-рыжие, как ты. Они принесли с собой большие копья с бронзовыми наконечниками. Ваши кремневые против них все равно что камыши с бурыми головками. Они заставили нас стеречь их стада, а иногда даже брали наших женщин, чтобы те поддерживали огонь и вынашивали им сыновей. И постепенно мы сделались как бы одним народом. А потом пришли вы и стали обращаться с детьми великанов так, как те обращались с нами. Теперь мы как бы полународ, дети Тах-Ну и в то же время дети великанов. Мы являемся по вашему зову. Но в наших жилах течет кровь предков, и у нас, Темнокожего племени, долгая память. И хотя мы пасем скот, мы не забываем о времени, когда свежими были курганы до неба и дети Тах-Ну правили страной.
Дрэм кивнул:
— У тебя не болит внутри, в животе, когда ты вспоминаешь об этом?
Задай он этот вопрос любому из племени Долая, его встретил бы косой взгляд из-под нахмуренных бровей и обтекаемый ответ скользнул бы, как угорь под камень. Но с Долаем все было не так, как со всеми.
Старый пастух вздрогнул, услыхав вопрос, и пристальнее посмотрел на мальчика. Но и он уклонился от прямого ответа.
— Ветер с востока несет холод, а удар копьем — кровь. Если человека долго держать без еды, он умирает. Все это плохо, но глуп и тот, кто всю жизнь будет убиваться из-за этого.
Дрэм ждал, глядя в глаза старику, но тот больше ничего не сказал. Лицо его снова замкнулось, и он устремил привычный взгляд на пасущихся овец. Время, на мгновенье задержавшись, прошло мимо.
Дрэм на прощанье еще раз дернул за ухо щенка и, сделав усилие, встал.
— Я пошел, коли ты не хочешь мне больше ничего рассказывать.
Долай взглянул на него снизу вверх и насмешливая искорка сверкнула из-под бровей.
— Путь до деревни не близкий, и будет обидно, если съедят все мясо за ужином до твоего прихода.
— Ну, об этом я не беспокоюсь. Уж мать-то оставит мне что-нибудь в горшке, — произнес мальчик тоном божка, уверенного, что кого-кого, но его-то всегда ждет в котле еда. — Все же мне пора. Быть может, я еще раз приду до того, как поспеет ячмень. А если не успею, приду, когда овец будут перегонять в Самхейн.
— Приходи, когда захочешь. Ты ловко справляешься с овцами. Мне кажется, из тебя получился бы неплохой пастух
Дрэм вскинул голову и презрительно рассмеялся, покачиваясь на пятках.
— Нет, пусть уж лучше этим занимаются дети Тах-Ну. Я буду воином, как все наши мужчины. А когда стану взрослым, то буду зимой вместе со всеми караулить волков по ночам.
— Придется предупредить волчье племя, чтобы поостереглись, — сказал Долай.
Дрэм вспыхнул, но не перестал улыбаться:
— Все ты смеешься надо мной. Это нехорошо. Я приду до того, как поспеет ячмень.
Он повернулся на твердых загорелых пятках и рысцой двинулся к длинному овечьему загону на гребне холма. Обогнув его, он мимо небольшой хижины, сложенной из дерна, вышел к пруду. На берегу Ханно, брат Флэна, промывал настоем из бузины рану на спине овцы, чтобы на нее не садились мухи. На этот раз Дрэм не остановился поболтать с Ханно, маленьким угрюмым человеком, с глазами, как круглые агатовые бусинки, а твердой волчьей трусцой продолжил свой путь к дому.
Вскоре он выбрался на зеленую дорогу, идущую вдоль гребня Большой Меловой, от одного конца земли до другого. Некоторое время он бежал по ней, затем пересек встречную тропу, начинавшуюся у прибрежных болот, и свернул от моря. Солнце садилось на западе, когда он спускался по крутому склону в лощину, где прятался его родной дом. Вечерний свежий воздух обволок всю громаду гор, округлую, как спина гигантского кита; причудливые тени от приземистого боярышника закрыли наполовину склон, а все кручи и выбоины, невидимые при солнечном свете, теперь отчетливо вырисовывались в ярком золоте заката. Их семейное пастбище у входа в лощину было уже погружено в тень, но за ним — там, где ущелье расширялось, — дерновая крыша их дома, хорошо просохшая за лето, поблескивала, словно собачья шкура, и дым был трепетно-синим, как цветущий лен на ветру.
Он не пошел к калитке, выходившей прямо на поле, а отыскал в колючей изгороди свой привычный лаз и прокрался к дому мимо коровника и навеса, где стоял большой плуг, в который впрягали двух быков. Драстик, судя по всему, был на охоте и вряд ли мог вернуться до темноты. Но мать и дед наверняка были дома, и Блай, конечно, тоже. Когда он подошел к задней стене жилища, его сразу обдало теплом. Дерн здесь был отогнут, чтобы дать доступ свету и воздуху. Ему в голову пришла дерзкая мысль: «А что, если влезть на чердак и спрыгнуть вниз, как уховертка из соломы, когда они ничего не подозревают».
Скат круглой, островерхой крыши, доходившей почти до земли, был довольно пологий. Однако лезть по сухому дерну оказалось нелегко: ноги то и дело соскальзывали. Стараясь не шуметь, он наконец добрался до дымового отверстия. Теперь все было проще. Забравшись повыше, он крепко вцепился в дерн и скользнул между торчащими балками. Ухватившись за конец балки, он бесшумно — ибо, когда надо, никто не умел так тихо двигаться, как Дрэм, — спрыгнул и растянулся на самом краю чердачного настила
Получердак под самой крышей был погружен в теплый таинственный мрак, прорезанный, будто золотым мечом, полосой закатного солнца, проникшего сквозь отверстие в дерне. Густой запах плесени и пыли перебивал еще более острый пряный аромат трав, свисавших гирляндами со стропил, и резкий звериный запах шкур, оставленных здесь до зимы. Тут же, под балками, среди свежей бурой шерсти последней стрижки, лежали запасные хозяйственные орудия и плетеные корзины с одеждой и обувью Рядом с травами и вяленой медвежатиной была развешана конская сбруя, а на полу стояли кувшины с двумя ручками, наполненные сладким душистым медом, которым вся семья кормилась от одного сбора до другого
Там, где кончался настил, вечно в колечках дыма, поднимающихся от очага к дымовому отверстию в крыше, свисали два щита: щит Драстика, перешедший к нему от отца, и большой круглый щит из воловьей кожи с бронзовыми украшениями. Он принадлежал деду и должен был в один прекрасный день стать собственностью Дрэма.
Однако Дрэма сейчас мало занимали все эти хранившиеся на чердаке вещи. Лежа на животе на самом краю настила, он пытался разглядеть, что делают люди в хижине. Забавно смотреть на них, когда они тебя не видят. От их глаз он был скрыт толстой балкой, поддерживающей крышу, и дедовым щитом. Во все стороны от темнеющего очага и постепенно угасающей пыльной золотой полосы света разбегались бурые тени, окутанные дымом от тлеющих углей. У входа, где было посветлее, мать сидела за высоким ткацким станком, на котором с помощью треугольных глиняных грузил была туго натянута основа. Он слышал негромкий ритмичный стук челнока, когда мать прокладывала нити рядами.
Густой запах жирной баранины в бронзовом котелке, висящем над очагом, ударил ему в нос. Рот наполнился теплой слюной. Он вспомнил, что целый день ничего не ел, кроме миски утренней похлебки в горах у пастухов.
Дед сидел у очага на сложенной вдвое шкуре медведя, убитого им еще в то время, когда мир был молодым. Дед напоминал седого нахохлившегося орла, который когда-то тоже был золотистым.
По другую сторону очага, на женской половине, Блай, сидя на корточках, переворачивала в горячей золе ячменные лепешки. Маленькие смуглые руки так и летали над глиняным горшком. Она находилась как раз под дымовым отверстием, и ему ничего не стоило плюнуть ей на голову, как на зайца, пригревшегося на солнце на уступе заброшенного кремневого карьера, к северу от летних овечьих троп. Блай не была его сестрой. Он почти не помнил, как она появилась у них в семье, знал только, что это произошло, когда бронзовых дел мастер пришел с Западных Островов. С ним была женщина, дикое темнокожее создание со смоляной гривой волос и глазами черными как ночь. Она едва держалась на ногах и умерла вечером, оставив в папоротнике у стены блеющее новорожденное дитя. Бронзовых дел мастер совсем не интересовался ребенком и два дня спустя ушел по тропе, ведущей в глубь острова, бросив на произвол судьбы младенца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26