В арсенале я выбираю пистолет крупного калибра, пули из которого проделывают в человеке дырки размером с вход в метро.В гараже я беру “404-ку”, а в дежурке — толстого типа, специализирующегося на допросах. Не то чтобы он был хорошим оратором, но кулаки у него самые красноречивые из всех, что я когда-либо видел.Мы трогаемся в путь вчетвером (пушка, машина, Толстяк и я).— Куда едем? — осведомляется мой напарник.— В Булонь-Бийанкур. Ты не против? Он качает головой и засовывает в рот пачку табака. Этот толстяк жует табак, как гренадер.Дом на улице Гамбетта кажется спокойным. Я выхожу из тачки и делаю Толстяку знак следовать за мной.На мой звонок открывает горничная.— Доброе утро, — любезно здороваюсь я. — От профессора никаких новостей?— Нет, — бормочет она. — Это ужасно. С ним, наверное, случилось несчастье…— Вполне возможно.Я захожу.— Ваш муж дома?— Он… он пошел за покупками. Скоро вернется.— В таком случае мы его подождем. Мне нужно его о многом расспросить.Я указываю Толстяку на кресло в холле. Он падает в него со вздохом, способным поднять в небо планер.— Жди меня здесь, Толстяк.— А вы куда?Он всегда говорит прекрасными лаконичными фразами, свойственными благородным душам. Его можно было бы называть Лаконичным.— Осмотрю помещение. — И спрашиваю горничную:— А Бертран здесь?— Он у своего брата.Я улыбаюсь. Обожаю такие немногословные ответы. Когда разговор начинается в таком тоне, неизвестно, где он закончится. Я не спрашиваю, где живет брат Бертрана. Бертран мне не нужен, во всяком случае пока.— Следуйте за мной.Горничная и я проводим новый осмотр дома. Я с особым вниманием осматриваю спальню профессора.— Вы уже провели уборку?— Как обычно, — извиняется она. — Мне все кажется, что месье вернется с минуты на минуту…Я бросаю общий взгляд на остальные комнаты, после чего мы спускаемся. Толстяк жует свой табак.Вдруг открывается дверь кабинета, и из него выходит лакей, одетый в пальто. Заметив меня, он делает шаг назад.— Вот это да, — говорю я ему. — Вы откуда?— Э-э… я… собирался уходить…— А ваша жена нам сказала, что вы ушли…— Она ошиблась. Я наводил порядок в кабинете месье…— В пальто?— Ну… я уже уходил, но вспомнил, что кабинет неубран… Месье был очень аккуратным… — Был?— То есть… Разве мы знаем, жив он еще или нет? С этими изобретателями надо опасаться чего угодно.— Значит, вы собирались уходить?— Да.Я ощупываю его пальто.— Ваш прикид мокрый. Что, в кабинете протекает потолок?— Но…Я отодвигаю его и захожу в кабинет. Середину пола занимает широкий ковер, но вокруг натертый воском паркет. Я констатирую, что влажные следы подошв очень заметны. Они идут от сейфа к входной двери, словно лакей вышел из металлического ящика вместо того, чтобы направляться к нему. Этот феномен необъясним, разве что он ходил задом наперед.Я осматриваю сейф, вернее, не сам сейф, а его окрестности, и замечаю, что он не придвинут к стене, а встроен в нее.Я оборачиваюсь к маленькой группке, состоящей из моего коллеги и двух слуг.— Этот сейф скрывает потайную дверь, — говорю я. — Мне хочется узнать комбинацию, позволяющую открыть эту дверь.— Не понимаю, о чем вы говорите, — отвечает лакей. Я смотрю на него.— Сегодня произошло дорожное происшествие, — говорю я. — Мальчика, шедшего в школу, сбила машина. Именно из-за этого случая я приехал сюда. Меня привел нос. Не мой, а ваш…Он не моргая смотрит на меня.— Он у вас слишком длинный, — добавляю я, — и потому бросается в глаза.— Не понимаю…— Мальчик, которому вы поручили отнести пакет, адресованный знаменитому Сан-Антонио, и которого потом сбили машиной, не умер. Он описал вашу внешность…Моя ложь подействовала. Он прикусывает губу. Его поведение можно расценивать как признание. Вся моя злость выплескивается наружу. В тот момент, когда он ожидает этого меньше всего, я выписываю ему тычку в лоб, Это одно из самых крепких мест человека, но, когда бьешь с достаточной силой, пронимает, а я бью с достаточной.Длинный Нос падает назад. К счастью — а для него к несчастью, — его удерживает Толстяк. Он взглядом спрашивает меня, можно ли начинать. Так же взглядом я отвечаю “да”. Большое Брюхо загоняет свою жвачку за щеку и начинает “Императорский вальс”. Глава 19 Через пару минут холуй становится похожим на медный котел, спущенный с парадной лестницы Букингемского дворца. Толстяк больше, чем кто бы то ни было, любит исправлять внешность своих современников.Сначала он ставит фингалы под глазами, затем обрывает уши, после чего, сочтя, что труды по украшению идут в нужном направлении, отвешивает Длинному Носу двойную плюху по хлебалу. Лакей издает бульканье, потом со вздохом меланхолично выплевывает на паркет три зуба.— Остановись, Толстяк, — приказываю я.Он отпускает свою живую грушу и возвращает жвачку в центр помещения, предназначенного для жевания. Слуга падает в кресло. Я подхожу к нему и обыскиваю. Под мышкой у него пушка крупного калибра.— Это с такой штуковиной ты делаешь уборку? Он не реагирует. Он выглядит так, будто поругался с бульдозером… Его жена не двигается. Оба достаточно хорошие психологи, чтобы понять, что сидят в дерьме по уши.— Как открыть проход? — обращаюсь я к бабе Она отворачивается.Тогда я говорю себе, что сейчас не время миндальничать. С волками жить — по-волчьи выть.— Займись мадам тоже! — велю я Толстяку. — Но сначала засунь свою долю старой французской галантности в задний карман. Эти козлы — шпионы и подлые убийцы. Чтобы ты работал с душой, запомни: час назад месье умышленно задавил мальчишку.Толстяк вторично загоняет жвачку за щеку. На правой руке он носит большую стальную печатку, должно быть купленную в отделе бижутерии. Отличная игрушка. Он поворачивает шатон так, чтобы он был над ладонью, и с размаху бьет милашку по левой щеке. Ее шкура разъезжается, и начинает течь кровь Мой приятель не такой уж увалень, каким кажется. Он умеет разговаривать с бабами. Он влепляет ей вторую оплеуху, подругой щеке, и подталкивает к зеркалу. У нее все лицо в крови.— Чего-то тебе не хватает, — уверяет Толстяк и бьет ее кулаком в подбородок.Милашка начинает нас умолять не портить ей портрет. Она решительным шагом подходит к сейфу; набирает шифр на одном из дисков замка, после чего тянет за ручку.Как я и предполагал, сейф не открывается, а поворачивается, и появляется узкая лестница.— Следи за этими милягами! — приказываю я моему помощнику. — Я на разведку. Если не вернусь через десять минут, звони боссу. Пусть присылает людей. А пока гляди в оба. Эти двое очень хитрые…— Не беспокойтесь, — ворчит он, засовывая в рот новую порцию табака.Чтобы показать мне, что не позволит парочке провести себя, он отвешивает обоим лакеям по смачной плюхе.Я начинаю спускаться по потайной лестнице. * * * Раньше я думал, что потайные лестницы встречаются только в старых авантюрных романах. В наше время это выглядит по-средневековому старомодно.С пушкой в руке я осторожно спускаюсь по ступенькам, готовый к любой неожиданности. Неизвестно, куда меня приведет этот ход. Спуск длится недолго. Скоро я попадаю в небольшое помещение. Хочу включить зажигалку, но близкий шум останавливает меня.Я жду, давая глазам привыкнуть к темноте. Наконец я различаю светлую точку. Ее образует замочная скважина. Я на ощупь направляюсь к ней. У меня на редкость понятливые пальцы. Я ощупываю ими деревяшку. Это дверь погреба. Просто удивительно, как сохраняются осязательные воспоминания. Я сдерживаю приступ кашля. Едкий запах щекочет мне горло. Прильнув глазом к скважине, я вижу побеленную известью комнатку. Из мебели в ней одна огромная печь. Перед ней суетится мужчина. Он стоит ко мне спиной. Я ощупываю дверь на уровне пояса. Обычно "на дверях бывают ручки. Эта не исключение. Я кладу руку на ручку, тихо, очень тихо нажимаю на нее, потом резко распахиваю дверь и ору:— Руки вверх!Мужик оборачивается. Это Бертран. При виде меня на его роже расцветает глупая улыбка.— А, это вы! — шепчет он и опускает руки. Я не упускаю его из виду.— Подними лапы, Бертран!Вместо того чтобы подчиниться, он сует правую руку в карман брюк. Я даю ему вытащить пушку, чтобы иметь извинение, что находился в состоянии законной самозащиты, потом нажимаю на спусковой крючок своей. Он получает пулю в запястье и роняет машинку с громким ругательством.— Никогда не надо принимать меня за недоумка, Бертран, иначе бывает больно…Я делаю шаг к печке, открываю ногой дверцу и понимаю, откуда шел едкий запах, о котором я говорил выше: в печке горит тело, потрескивающее, как запекающееся яблоко. Это лже-Хелена. Я узнаю ее по отсутствию головы.Запах так отвратителен, что я спешу захлопнуть дверцу. Мои кишки скручивает мощное желание вернуть съеденное, но я справляюсь с ним — неохота выглядеть в глазах Бертрана мокрой курицей.— Скажи, Бертран, ты не запас на зиму угля, раз топишь печку таким странным горючим? Или захотелось поиграть в Бухенвальд?Он поддерживает раненую руку и смотрит на меня, как собака.— Пошли наверх, — говорю я ему. — Живо! И чтобы показать, что это серьезно, сую в его ребро ствол моего пистолета.Я был прав, что не стал затягивать свою экспедицию, потому что Толстяк продолжает забавляться с парой. Оба слуги похожи на что угодно, только не на мужчину и женщину. Их контуры постепенно расплываются.— Черт! — говорю я. — Ты их так превратишь в колбасный фарш.Толстяк с аппетитом смотрит на моего пленника. Даже у голодного волка, встретившего в лесу заблудившегося ягненка, не бывает в глазах такого блеска вожделения.— Где вы Поймали эту птичку? — спрашивает он. — У печки.— У чего?— У печки! Вот только у него какие-то странные привычки: он топит ее не антрацитом, а женским мясом.Толстяк не врубается; впрочем, у него есть смягчающее обстоятельство: надо быть очень умным, чтобы это понять.— Ваш цирк неплохо задуман, — говорю я прислуге. — Этот дом сообщается с домом сзади, что дает вам выход на другую улицу… Неплохо… Совсем неплохо.Я сажусь на диван рядом с тем, что осталось от Длинного Носа.— Прости, что надоедаю тебе, — говорю я, — но мне хочется узнать, где можно найти прекрасную Хелену… Нам надо продолжить один маленький разговорчик…— Я не знаю, где она…— Слушай, Длинный Нос, ты будешь самым большим кретином на этой планете, если начнешь корчить из себя жертву амнезии.— Ноя…— Если ты открыл пасть, чтобы врать, то лучше залепи ее пластырем. Теперь, красавчик, ты уже не можешь мне лепить горбатого. Я дам тебе образчик моих знаний: расскажу, как вышел на тебя. Неудачное покушение — а твой трюк с бомбой в пакете сорвался — заставило меня понять, что вы хотите убрать меня с дороги. Хелена сообщила остаткам банды, что произошло на поле. Ваш тайный аэродром погорел, и вам осталось одно — ждать. Но меня нужно было срочно нейтрализовать, а для этого найти мой след. Ты поехал к Большому дому, уверенный, что я первым делом помчусь туда, проследил за мной, увидел, что я отправился баиньки в гостиницу, и устроил свой подлый трюк с бомбой. Я остался жив, но хозяин отельчика и мальчишка погибли. Да, я тебе соврал. Мальчик умер, а о твоем носе мне рассказала консьержка. Но ведь нос еще не улика. На свете полно носатых. Чтобы понять, что речь идет о тебе, мне пришлось как следует напрячь память. Я вспомнил, что, вернувшись (как сказали мне) из кино и застав меня в доме, вы нисколько не удивились. Вы не задали мне ни единого вопроса, потому что знали, кто я такой. В тот момент я не обратил внимания на данный эпизод, но потом это всплыло у меня в памяти… Видишь ли, малыш, “это” всегда всплывает в памяти Сан-Антонио. Я закуриваю “Голуаз”.— Это чтобы ты понял, что лучше тебе заговорить. Будь любезен. Очень любезен. — Я указываю на Толстяка. — Иначе я снова спущу на тебя моего бульдога.Он в ужасе отшатывается.— Где Хелена?— Здесь, — раздается голос.Красотка стоит в проеме потайной двери за сейфом, Глава 20 Она делает шаг вперед. Под мышкой автомат. Она держит его с той же легкостью, что и зонтик. За ней следует Мобур, тоже вооруженный надлежащим образом.Эффект внезапности так силен, что ни Толстяк, ни я не думаем вмешаться.Наступает молчание. Все смотрят друг на друга, не говоря ни слова.Инициативу в разговоре беру на себя я.— Я снимаю перед тобой шляпу, — говорю я Хелене, — потому что ты храбрая девчонка… Да, ты имеешь право на мое уважение…Кажется, она спешит.— Бросьте оружие! — приказывает она моему товарищу и мне.Толстяк вздыхает и берет свой револьвер. Я хорошо знаю моего пухлого товарища и понимаю, что он сейчас рискнет. Мои прогнозы оправдываются. Он делает вид, что бросает оружие на ковер, но в последний момент сжимает его в своей лапе и всаживает маслину в Мобура. Он сказал себе, что, если надо выбирать между мужчиной и женщиной, первым надо нейтрализовать мужчину. Его расчет оказывается неверным: Хелена не обычная женщина. Ее очередь отнимает у Толстяка всякое желание возникать.Этот обмен любезностями проходит в рекордно короткий отрезок времени. Конечно, мой шпалер тоже вставляет свое слово, но оно оказывается неэффективным, потому что как раз в тот момент, когда я нажимаю на спуск, горничная, которую я упустил из вида, вцепилась в мою руку, и пуля ушла в пол.Это становится сигналом к свалке. Вся свора набрасывается на меня, и обработанные Толстяком колотят сильнее остальных. Не знаю, какой стимулятор глотнули Длинный Нос и Бертран, но мне так достается!Меньше чем за пару секунд меня превращают в отбивную.Я безуспешно отбиваюсь, но меня валят на диван, и высвободиться мне никак не удается.Я борюсь с бедой терпением и сжимаю челюсти. Я видал и не такое. А потом, я философ… В той игре, что мы ведем, побежденному не приходится ждать снисхождения от победителей.— Отпустите его! — приказывает вдруг Хелена.Бешеные волки с сожалением отпускают меня. Я робко пытаюсь шевельнуться и замечаю, что могу это делать без особого труда.— Встать! — приказывает молодая женщина. Я поднимаюсь.— Вперед!Я направляюсь к входной двери, но она меня останавливает:— Сюда.Ствол ее автомата указывает на потайную дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12