Категорически и решительно. Наговорил ваш Микитайло глупостей, а вы, ответственные работники прокуратуры и милиции, как младенцы, уши поразвесили. Я не позволю! Не позволю шельмовать себя, поняли?! Какие-то тысячи, сотни тысяч… Смешно… Пошла мода – мафия, коррупция. Рашидовщина вам покоя не дает. Лавров захотелось. Орденов и медалей. Фига вам будет, а не ордена. Ногою под зад из прокуратуры. Это же надо, чернить кадры! Руководящие кадры, на которых держится государство. Потому что мы дело делаем, мы эту власть укрепляем и сами – власть, народ нас выбрал, и мы служим ему, а тут выползает какая-то прокурорская вошь, что только и знает сосать кровь у трудящихся. Но со вшами и блохами у нас один разговор – нещадно давить! Как паразитов!«А в нем пропадает неплохой оратор, – думал Сидоренко. – Если бы был честным и порядочным… Организатор, энергичный, но что поделаешь – преступник… Ну и демагог! Слова какие произносит, на митинге такому и поверить можно…»Встал и сказал:– Ухожу, пока вы не раздавили меня, как блоху. Однако мы еще встретимся, и не обещаю, что эта встреча будет приятной. Для вас, конечно.Он направился к двери. Глава VМАРАФОН(Окончание) В дверь без стука заглянул коротко остриженный человек в роговых очках. Смерил Соханя любопытным взглядом, сказал:– Меня направили к вам. – Зашел в кабинет, отрекомендовался: – Лукьян Петрович Марчук. Откликнулся на ваш запрос по радио:«Вот и первая ласточка…» – обрадовался Сохань и почему-то вспомнил поэта, пропел в мыслях: «Что день грядущий мне готовит, его мой взор напрасно ловит…»Сергей Аверьянович вышел из-за стола, подал гостю стул, сел напротив, приготовился слушать.– Значит, услышал я радио, – сказал Марчук, – вчера вечером, а сегодня отпросился с работы…– Мы дадим вам справку, – перебил Сохань, но гость, возражая, покачал головой:– Нет необходимости. Надеюсь, не задержите? Так вот, говорили по радио про Хусаинова и гараж. А я как раз и дал ему ключ. Не жалко, я в гараже только по субботам и воскресеньям бываю, работа, знаете, устаешь…– Где работаете? – поинтересовался Сохань.– Выходит, не слыхали? – удивился Марчук. – А обо мне в газетах пишут и по радио… Заслуженный строитель.Сейчас Сохань вспомнил и осудил себя: как он мог забыть, о Марчуке газеты действительно писали…– Откуда вы знаете Хусаинова? – спросил.– Его племянник со мной на строительстве – вот так и познакомились. Сколько раз выпивали, а потом, когда я новую машину брал, то занял денег у Филина. Дал, не задумываясь, целую тысячу. Потом ключ от гаража попросил: у меня гараж что надо – бар в подвале, и, думаю, Филя туда с девкой заглядывает. Жена у него строгая и Филиных поклонниц не выносит.Сохань достал из ящика ключ.– Ваш?– Мой, точно мой, попросил соседа-токаря, тот и выточил. А то в мастерской такие ключи не делают. А почему вы ко мне обратились по радио?Сохань решил все рассказать.– Хусаинов подозревается в преступлении. Кажется, что именно в вашем гараже он оборудовал тайник. Надо, Лукьян Петрович, найти его. Если не возражаете.– Зачем возражать. Идите. Это же надо, – пожал плечами Марчук. – Филя и вдруг преступник? Никогда бы не поверил. Пижон, это точно, да с девушками валандается… Говорили, правда, сидел, но не злой и деньги мне одолжил…Сохань не стал обсуждать с Марчуком Филины достоинства – вызвал машину и опергруппу, и через полчаса они уже открывали гараж.Не зря Марчук слыл знатным строителем – гараж больше напоминал уютный домик: тщательно оштукатуренные и побеленные стены, деревянная лесенка в подвал, где стоял длинный дубовый стол и такие же лавки. У стены приличный диван и рядом шкаф из импортного гарнитура. Дверь около лестницы вела в кладовку с полками, уставленными банками с прошлогодними соленьями и компотами.Сохань сел на лавку у стола, а Марчук открыл банку с компотом из черешни, налил две полные кружки, пристроился рядом, с интересом наблюдая за работой оперативников. Лейтенант Рыбчинский почти ползал по покрытому линолеумом полу, выстукивая его, а Лукьян Петрович заметил:– Напрасно стараешься, парень. Я этот пол для себя клал, в нем нет ни одной щели.Рыбчинский залез под резную деревянную лестницу и вскоре осторожно поднял руку. Постучал по линолеуму, прислушался и почти растянулся на полу.– Отвертку или стамеску, – попросил. Засунул отвертку под плинтус – тот отошел легко, и Рыбчинский отвернул линолеум. Сел и растопыренными пальцами пригладил взлохмаченные волосы.– А вы уверяли… – с укором посмотрел на Марчука.– Что-что? – не понял тот.– Не «что-что», а тайник, – объяснил Рыбчинский. Сохань с шумом отодвинул лавку и метнулся к тайнику.– Понятых сюда! – приказал.Вместе с лейтенантом они подняли линолеум – под ним был вмонтирован и накрыт фанерой тайник. Подняли фанеру, под ней обнаружили сверток, упакованный в целлофановый мешок.– Понятых попрошу подойти поближе, – пригласил Сохань и только после этого вынул мешок. Положил его на стол, достал что-то завернутое в белую полотняную тряпицу – понятые склонились над пакетом. Сохань развернул его: на полотне лежали пистолет и пачки денег.Марчук удивленно свистнул, а Сохань устало опустился на скамью, кажется, на этот раз ему повезло.– Ого! – потянулся к деньгам один из понятых. – Сколько же здесь?Сохань разложил пачки на полотне: всего четыре пачки, накрест заклеенные бумажными лентами. В одной, как было обозначено карандашной пометкой, было пятьсот тысяч, а в трех остальных – по сто.– Восемьсот тысяч! – испугался понятой. – И пистолет. Вот так находка!Сохань почувствовал, как у него стали чесаться руки. Он бережно завернул все обнаруженное в полотняную тряпку.Через два часа эксперты сообщили: на рукоятке отпечатки пальцев Хусаинова, и пуля, какой был убит Хмиз, выпущена из этого пистолета. * * * Псурцев приказал секретарше не тревожить его и закрылся в кабинете. Вытянулся на диване, не снимая обуви. Все еще пребывал под впечатлением неприятного разговора с Пирием. Они встретились в исполкомовской столовой, присели за отдельный столик, и Пирий, убедившись, что никто не услышит их разговор, сказал почти шепотом:– «Важняк» из Киева копает глубоко. Собирает на меня компромат, арестовал моего шофера Микитайло, и тот развязал язык. Микитайло сидит у тебя в следственном изоляторе. Нужно принять меры и остановить эту болтовню. Чтобы замолчал – и навсегда. А также отрекся от прежних обвинений.Псурцев лишь покачал головой: Пирию легко приказывать, а вот как укоротить язык Микитайло? Не так просто… Нет у него своих людей в следственном изоляторе. Есть, правда, старший лейтенант Макуха, который заглядывает ему в рот и давно хочет стать капитаном. Если продвинуть его, он выполнит все приказы, но на крутом повороте может и продать…– Как хочешь, так и поступай. Не понимаешь? Если сгустились тучи надо мной, значит, и над тобой. Кровь из носа, а Микитайло должен замолчать!Теперь Псурцев, лежа на диване, разрабатывал план действий. Наконец встал, одернул мундир и вызвал машину.Старший лейтенант внутренней службы Макуха вытянулся перед полковником и преданно ел его глазами.– Жалобы поступили на тебя, Макуха, – сказал Псурцев, – будем разбираться…Старший лейтенант переменился в лице.– Тут такой народ, товарищ полковник, – стал оправдываться, – что с ним только так и можно! – поднял сжатый кулак.– В стране перестройка, – не похвалил Псурцев, – и мы должны соблюдать законность. Ты мне эти штучки брось – ишь, кулак показывает… Тащи списки арестованных.Псурцев обосновался в маленькой комнатке, которая служила Макухе кабинетом, туда он и потребовал приводить арестованных для беседы. Микитайло, увидев Псурцева, оживился, улыбнулся даже – сколько раз возил полковника с Пирием на пикники и считал его добрым знакомым.Псурцев не предложил Микитайло сесть. Подошел к нему почти вплотную – один шаг разделял их, – постоял, внимательно вглядываясь в улыбающуюся рожу, и вдруг резко и сильно влепил ему громкую пощечину. Микитайло отпрянул, поднял руки, защищаясь, и тогда Псурцев со всей силы ударил его в солнечное сплетение. Тот пошатнулся и медленно сполз на пол. Полковник хотел поддать еще сапогом, но удержался – наклонился к Микитайло и закричал:– Это только цветочки, свинья! За то, что мелешь своим поганым языком, понял?Микитайло, заслонившись руками, смотрел сквозь пальцы затравленным зверем.– Не буду, – пробормотал. – Я больше не буду… Псурцев пнул его сапогом, поднял за воротник.– Предупреждаю! – зло выдохнул в лицо Микитайло. – Если будешь еще болтать лишнее, сгинешь в тюряге. Это точно, до суда не доживешь. А Кирилл Семенович велел передать: если будешь молчать, вытянем, годом или двумя отделаешься.– Все! – поднял руки Микитайло. – Все понял и буду молчать.– Следователю скажешь, что оклеветал Кирилла Семеновича. И знай, я за каждым твоим шагом буду следить. Попробуй только пожаловаться. Ногами вперед вынесут!Когда Микитайло вывели, Псурцев посидел, сжав руки, облегченно вздохнул и поднял глаза на человека, которого конвоир втолкнул в кабинет.– Садись, Горбунов, – сказал, – и слушай меня внимательно. У тебя сколько за плечами? Семь лет, кажется. Итак, жук ты опытный и воровские законы знаешь.– Кто же их не знает, начальник? Настоящий урка и во сне их помнит.– За что сейчас посадили?– Мелочи, начальник, погорячились за поллитрой, потом одному фраеру морду набил.– Три года светит.– А если я искренне покаюсь?– Все равно три года. Учитывая твое славное прошлое.– Однако, начальник, в стране демократия, и законы, спасибо, мягчают.– Не для тебя, Горбунов. Тебе сейчас за все на полную катушку дадут. Хотя могу подвести тебя под мелкое хулиганство: пятнадцать суток, и гуляй, Вася…– Богу молиться буду за тебя, начальник.– В бога я не верю, Горбунов. Но сделаешь вот что. Дружки в камере есть?– Здесь?– А где же еще?– В камере все подо мной ходят. Как скажу, так и сделают.– Это хорошо, Горбунов. Сегодня вечером прижми немного Микитайло. Он в вашей камере.– Есть у нас такой фраерок. Куркуляка проклятый…– Ребра ему посчитайте… Только не очень сильно, чтобы только запомнил. Скажешь: языком трепаться будет – хана…– Скажу, начальник. У меня на Микитайло у самого руки чешутся. Но не забудьте – через две недели…– Выйдешь, Горбунов, в райотделе протокол перепишут, я прикажу.– Все сделаем, как велели, начальник!Горбунов ушел, и в комнату заглянул Макуха. Тревожные огоньки светились в его глазах.– Все в порядке, Макуха, – сказал Псурцев. – Я тобой доволен. Буду ставить вопрос о присвоении тебе капитанского звания.– Рад стараться, товарищ полковник! – вытянулся Макуха. – Видите, у нас порядок!– Полный порядок, – подтвердил Псурцев, потому что и сам придерживался такой мысли.– И откуда только такие берутся? – полушутя-полусерьезно спросил Фома Федорович, буравя Сидоренко сквозь очки пронизывающим взглядом.– Из республиканской прокуратуры, – отшутился Иван Гаврилович.– Наслышан о тебе, – сказал Фома Федорович. Снял очки и произнес утомленно: – Докладывай.– Сколько у меня времени?– А ты докладывай – посмотрим.– Наша группа имела задание расследовать положение дел на трикотажной фабрике. В Верховный Совет пришло письмо, и прокурор республики дал указание проверить факты.– Знаю.– Работники республиканского управления БХСС во главе с подполковником Кирилюком установили факты злоупотребления на фабрике и особую причастность к ним директора Белоштана. Его арестовали, и ведется следствие.– Могли бы посоветоваться со мной.– Однако же, Фома Федорович, факты бесспорные и поразительные.– Ты знаешь, кто я здесь? – Фома Федорович повертел очками. – Я – глава и отвечаю за все. За все – понятно? За тебя тоже, пока ты находишься на территории области.– Я считал, что подчиняюсь прокурору республики.– С одной стороны…– Согласен, Фома Федорович. У Белоштана был левый цех по производству дефицитной трикотажной продукции. Он возглавлял целую шайку расхитителей государственной собственности – в компании с ним были заведующие промтоварными магазинами и другие работники.– Конечно, были. Краденое надо было продать. На барахолку не понесешь же всю продукцию…– Думаю, преступники оперировали весьма крупными суммами.– Точнее.– Скорее всего, сотнями миллионов.– Откуда у Белоштана миллионы? Не преувеличиваешь?– Приблизительные суммы убытков, понесенных государством, установит следствие. Точную цифру, наверное, выяснить не удастся.Фома Федорович произнес как-то странно:– Ну и проходимец этот Белоштан! Мы его на хозяйственную работу выдвинули – вот и отблагодарил!– У Белоштана, наверное, были консультанты. И очень ловкие помощники и сообщники.– Стыд какой! – произнес Фома Федорович. – Резонанс на всю республику. До сих пор за нами только мелкие дела числились – как у всех: квартирные кражи, хулиганство и подобное другое. Убийство считалось чрезвычайным происшествием. А здесь – кража в особо крупных размерах! К тому же выявленная не нами самими, а республиканскими органами!– Мы не претендуем на лавры.– Ты не претендуешь. А как быть мне? Мне прокуратуру и милицию на ковер вызывать надо. Как это так, на глазах у общества такие махинации делались!– Преступники действовали точно.– Не скажи – целый левый цех! Наша милиция сама могла Белоштана за руку схватить.– Могла, – согласился Сидоренко, – вот тут и закавыка.– На что намекаешь?– Скажу прямо: кое-кто из милиции опекал Белоштана.– Конкретнее.– Следствие продолжается, остальных данных огласить не могу, но нити тянутся к Псурцеву.– Говори, да не заговаривайся.– Я, Фома Федорович, готов нести ответственность за свои слова. Тем более, что подозрение вызывает и сам Пирий.Фома Федорович медленно надел очки, посмотрел сквозь них на Сидоренко, пристально и внимательно.– На кого руку поднимаешь? – спросил строго. – Я тебя вызвал только потому, что поступила жалоба: превышаешь полномочия. Кто тебе позволил самого мэра допрашивать?– А я его не допрашивал, просто был на приеме и пристрастно поставил несколько вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19