Но прежде чем отойти ко сну, — до такой степени серьезен был его взгляд на служебные обязанности, — он вынул свою записную книжку, в которой уже были начертаны слова: «строг, но справедлив», «деятелен, распорядителен», и собственноручно сделал в ней следующую отметку: «общежителен и заботится о соединении общества, в чем немало ему помогает любезная его супруга, о которой существуют в губернии самые лестные отзывы».
V
На другой день у генерала Голубовицкого был обед. За обедом присутствовали: Змеищев, Фурначев, Порфирьев, Крестовоздвиженский и прочие сильные мира; кушали также и некоторые молодые люди, но исключительно из числа тех, от которых ничем не пахнет, а именно: Разбитной, Семионович и Загржембович. Из дам присутствовала одна хозяйка дома.
Еще накануне Степан Степаныч призвал к себе повара и имел с ним серьезное объяснение.
— Завтра у меня гость обедать будет, ты пойми это! — сказал он повару.
— Это понять можно, ваше превосходительство, не в первый раз столы готовим!
— Ну, что же ты сделаешь?
— Горячее суп с кнелью изготовить можно.
— Господи! просто, братец, воображения у тебя никакого нет!..
— А то можно и уху сварить.
— Суп с кнелью да уха, только и слов! ну, черт с тобой, делай что хочешь!
Тем и кончилось совещание, но обед все-таки вышел хороший. Подавали суп с кнелью (повар поставил-таки на своем), на холодное котлеты и ветчину с горошком, на соус фрикасе из мозгов и мелкой дичи, в которую воткнуты были оловянные стрелы, потом пунш глясе, на жаркое индейку и в заключение малиновое желе в виде развалин Колизея, внутри которых горела стеариновая свечка, производя весьма приятный эффект для глаз.
Максим Федорыч, как дамский поклонник, садится поближе к Дарье Михайловне, и между ними завязывается очень живой разговор.
— И вы не скучаете? — спрашивает Максим Федорыч.
— Иногда… а впрочем, нет! я так всегда занята, что некогда и подумать о скуке!
— Ах да, я и забыл, что у вас есть дети… chers petits anges! ils sont bien heureux d'avour une mere comme vous, madame!
— Mais… oui! je les aime…
Дарья Михайловна треплет старшего сына по щечке.
— Ей, Максим Федорыч, скучать некогда: она даже и теперь устраивает благородный спектакль, — отзывается с другого конца генерал, внимательно следящий за всеми движениями Голынцева.
— Vraiment? mais savez-vous, мне ужасно покровительствует счастие… я без ума от спектаклей, особенно от благородных… и я вас заранее предупреждаю, что вы найдете во мне самого строгого критика.
— Мы таки частенько здесь веселимся, — снова вступается генерал.
— Это хорошо! удовольствия, а особливо невинные… это, я вам скажу, даже полезно: это нравы очищает, не дает, знаете, им зачерстветь…
— Это несомненно!
— А позволено ли будет узнать, si ce n'est pas une indiscretion toutefois, какие пиесы будут играть?
— «Чиновника», — отвечает Дарья Михайловна.
— Ah! c'est serieux! c'est tres serieux! только я вам скажу, тут надо актеру… par ce que c'est tres serieux!
Дарья Михайловна рекомендует Семионовича.
— Вы, конечно, поняли эту роль? — спрашивает его Максим Федорыч, — вы извините меня, что я делаю такой вопрос: дело в том, что это ведь очень серьезно!
Семионович вертит головою в знак согласия.
— Я видел в этой роли первоклассных наших актеров и, признаюсь, не совсем удовлетворен ими. Нет, знаете, этого жару, этого негодования… ну, и манеры не те… Вы ведь вообразите, что Надимов старинный дворянин, que c'est un homme de bonne famille, и вдруг человек решился не только принести себя в жертву отечеству, но и разорвать всякую связь с «старинным русским развратом»… Mais il est presque revolutionnaire, cet homme!
— Я именно так и понял это, ваше превосходительство! — отвечает Семионович.
— Да, тут надо много, очень много жару, чтоб передать эту роль… О княгине я не спрашиваю: эта роль по всем правам должна принадлежать вам, — обращается Голынцев к Дарье Михайловне.
— А еще будут играть комедию, где Аглинька звонки рвет! — перебивает старший сын Голубовицких.
— А я буду сакаляд подавать, — продолжает младший сын.
— «Сакаляд», душечка? oh le charmant enfant. Я понимаю, что вы не должны, не можете скучать, Дарья Михайловна!
Дарья Михайловна треплет по щечке и младшего сына.
—Мамаша, Сеничка хочет в Аглинькин шоколад песку насыпать, — докладывает старший сын.
— Фи, душечка!
— Oh, le charmant enfant… quel age a-t-il, madame?
— Sept ans.
— Mais savez-vous, madame, qu'il est tres developpe pour son age? Тебе, душечка, куда хочется, в военную или штатскую?
— Я хочу в кьясном мундийе ходить!
Все смеются и с нежностию смотрят на маленького пичугу, который уже желает красного мундира.
— Нынешнее молодое поколение удивительно как быстро развивается! — замечает Голынцев, — я уверен, что Надимову всего каких-нибудь шестнадцать лет в то время, когда он вступает на сцену… Notez bien cela — прибавляет Голынцев, обращаясь к Ceмионовичу.
— Извините меня, ваше превосходительство, — возражает Семионович, — но Надимов перед этим путешествовал, был на Ниле…
— Это так, но разве он не мог путешествовать с своими родителями? или с гувернером?
— Путешествовать — так! но быть на Ниле — согласитесь сами, что это довольно трудно!
— Может быть, может быть… Au fond, vous etes, peut-etre, danle vrai… но все-таки вопрос заключается в том, что молодые люди нынче чрезвычайно как быстро развиваются… qu'en pensez-vous, madame?
— Mais… je pense que oui…
— Я, впрочем, отнюдь не против этого… Конечно, опытность… l'experience n'est pas a dedaigner, et nous autres, vieux galopins, nous en savons quelque chose…
— Опытность великая вещь, ваше превосходительство, — замечает генерал, который по временам тоже не прочь преждевременно произвести Максима Федорыча в следующий чин.
Порфирий Петрович покрякивает в знак сочувствия.
— Я против этого не спорю, ваше превосходительство; есть вещи, против которых нельзя спорить, потому что они освящены историей… Но все-таки жар, энергия… все это такие вещи, которых нам с вами недостает… mais n'est-ce pas, madame?
Дарья Михайловна очень мило улыбается; присутствующие также смеются, и даже довольно шумно, но тем не менее благовоспитанно и добродушно, как будто хотят сказать генералу: «А что, попались? ваше превосходительство!» Генерал сам признает себя побежденным и ставит себя в уровень с общим веселым настроением общества.
— Зачем же вы, однако ж, себя включаете в число стариков? — очень любезно замечает Дарья Михайловна Голынцеву.
— Vous etes bien aimable, madame, — отвечает Максим Федорыч, — но увы! я должен сознаться, что время мое прошло!
— Должно быть, тоже изволили развиваться быстро? — шутливо замечает генерал.
— А что вы думаете? ведь это правда! в бывалые годы я тоже недурно проводил время… mais que voulez-vous! la jeunesse — c'est comme les vagues de l'ocean: cela s'en va et ne se retrouve plus!
В это же время желе с стеариновою свечкой отвлекает общее внимание. Максим Федорыч с любопытством следит за блюдом, пока обносят им всех гостей, и в заключение находит, que c'est joli. Встают из-за стола и отправляются в гостиную, где опять возобновляется живой и интересный разговор.
— Я никак не ожидал, чтоб в таком отдаленном городе можно было так приятно проводить время… Vraiment! — замечает Максим Федорыч.
— Если бы вашему превосходительству угодно было удостоить меня посещением сегодня вечером на чашку чаю?.. — говорит Порфирий Петрович, подходя к Голынцеву и переминаясь с ноги на ногу.
— С величайшим удовольствием… вы меня извините, что я не был у вас с визитом…
— Помилуйте, ваше превосходительство!..
И Порфирий Петрович, сделав полуоборот на одном каблучке, кашлянув и несколько покраснев, удаляется.
— Et demain, nous allons en piquenique: j'espere, que vous en serez? — спрашивает Дарья Михайловна.
— Madame, vous pouvez disposer de mon temps et dema personne selon votre bon vouloir..
— В таком случае я сама за вами заеду, — любезно продолжает генеральша.
— Ah, madame! vous etes d'une bonte!
Наконец все начинают чувствовать некоторое обременение желудка и мало-помалу раскланиваются с хозяевами. Голынцев замечает это и также спешит отретироваться.
Все очень довольны.
— Ах какой приятный человек! — говорит Порфирий Петрович, обращаясь к Крестовоздвиженскому.
— Просто именно добрейший человек! — отвечает Крестовоздвиженский и внезапно начинает размахивать руками, как человек, который не в состоянии овладеть своими чувствами.
Семионович уходит, обдумывая замечания Голынцева по поводу роли Надимова, и решается припустить еще более жару в выражении того спасительного негодования, которым проникнута эта роль. Леонид Сергеич Разбитной выражает свое удовольствие тем, что скачет с одной ступеньки на другую обеими ногами вдруг, и на одной ступеньке говорит: «pique», а на другой: «nique».
VI
На другой день в часу третьем пополудни огромный поезд останавливается перед домом, в котором имеет резиденцию Максим Федорыч. Впереди всего поезда едет полицеймейстер на лихой тройке, подобранной волос в волос из числа пожарных лошадей. За полицеймейстером следуют четвероместные сани, в которых обретаются генерал и генеральша Голубовицкие и двое детей. Тут же садится и Максим Федорыч.
Поезд трогается; ямщикам приказано быть веселыми, вследствие чего они поют песни и помахивают кнутами. Максим Федорыч замечает, что такого рода загородные поездки, кроме того что представляют много удовольствия, весьма полезны для здоровья.
— Et regardez, comme c'est joli -обращается он к Дарье Михайловне, указывая на длинную вереницу саней, растянувшуюся на полверсты, — как это напоминает запоздалых путников, которые спешат на ночлег!
И действительно, картина очень милая, потому что день ясный, и лучи солнца, упадая на белую снеговую равнину, обливают ее сверкающим, почти нестерпимым блеском; сани быстро скользят по едва пробитой дороге, а пристяжные лошади, взрывая копытами снег, одевают экипажи серебристым облаком пыли, что также очень недурно.
— У нас удивительно здоровый климат, — говорит генерал, — поверите ли, ваше превосходительство, странно сказать, а даже в простом народе никогда никаких болезней не происходит!
— Да? стало быть, состояние народного здоровья можно назвать удовлетворительным?
— Больше чем удовлетворительным!
— Ну, а народная нравственность?
— Насчет народной нравственности тоже могу сказать, что довольно удовлетворительна… конечно, бывают там между ними… ну, да это домашними средствами!..
— Гм… это хорошо! это очень утешительно, что народная нравственность в удовлетворительном состоянии… Потому что народ, ваше превосходительство… это его, можно сказать, единственная забота, чтоб быть нравственным… Если уж и в народе нет нравственности, что же такое будет?
— Это справедливо, ваше превосходительство… в этом отношении, я могу сказать… я очень счастлив… Народ здесь очень нравствен! Одно только обстоятельство меня огорчает: ябедников здесь очень много.
— Д-да?
— Точно так-с; я, конечно, не стал бы жаловаться вам на это, если бы не имел удовольствия так близко познакомиться с вами и не убедился вполне, что вы не заподозрите меня… Но теперь могу сказать прямо: да, ябедничество слишком укоренилось здесь!
— Скажите пожалуйста!.. но чем же вы объясните такое явление? вероятно, оно откуда-нибудь занесено сюда, потому что не может быть, чтоб здесь были какие-нибудь причины жаловаться… Везде, где я был, передо мной проходили всё лица совершенно довольные.
— Из Новгорода, Максим Федорыч, из Новгорода… Поверьте, что это все старая новгородская кляуза действует!..
— Гм… стало быть, здешний народ стоит на довольно высокой степени развития? — замечает Голынцев, вспомнив о Марфе Посаднице.
— О да! с этой стороны я могу почесть себя совершенно счастливым! я могу сказать, что имею дело с людьми развитыми, и если бы не ябедничество…
— Однако ж надо бы принять меры против распространения этого зла, ваше превосходительство… Я, с своей стороны, готов содействовать!
— Я, с своей стороны, полагаю, ваше превосходительство, что для уничтожения этого зла необходимо между народом распространить «истинное просвещение»…
— То есть как это истинное просвещение… грамотность, хотите вы сказать?
— О нет, упаси боже! грамотность-то именно и распространяет у нас ябедников…
— Гм… да! я понимаю вас! вы хотите сказать, что если бы не было грамотных, то некому было бы просьбы писать? Так, кажется?
— Точно так, ваше превосходительство!
— А что вы думаете: ведь в этом много правды! несомненно, что тогда административная машина упростилась бы чрезвычайно… ну, и сокращение переписки… Однако мне весьма бы любопытно знать, что вы разумеете под «истинным просвещением»?
Генерал задумывается; он хочет выразиться как-нибудь аллегорически, упомянуть про невинность души, про доверчивость, про веселое и безгорестное выражение физиономии и другие несомненные признаки «истинного просвещения», но так как в ораторском искусстве он никогда не имел случая упражняться (потому что и вообще в России искусство это находится в младенчестве), то весьма естественно, что мысли его путаются и в голове его поднимается такой сумбур, для приведения которого в порядок необходимо было бы учредить целое временное отделение с тремя столами, из коих один заведовал бы невинностью души, другой — доверчивостью и т.д. Дарья Михайловна замечает это и спешит выручить супруга своего из беды.
— Ah, messieurs, vous aurez encore tout le temps de causer affaire! — замечает она, очаровательно улыбаясь.
— Это правда. Мы, ваше превосходительство, были очень неучтивы перед Дарьей Михайловной! — говорит Максим Федорыч и потом снова прибавляет, указывая на поезд: — Mais regardez, comme c'est joli!
Однако виднеется уже и цель поездки: одноэтажный серенький домик, в котором устроено все нужное для принятия гостей. Неподалеку от дома генеральскую тройку обгоняют сани, в которых сидят Загржембович, Семионович и Разбитной, то есть сок крутогорской молодежи. Разбитной восседает на облучке, и в то время, как тройка равняется с санями Дарьи Михайловны, он старается держать себя как можно лише и вместе с тем усиливается смотреть по сторонам и разговаривает с своими спутниками, чтоб показать, что он лихой и все ему нипочем.
В небольшой зале уже накрыт стол и батальонная музыка играет весьма усердно.
1 2 3 4 5