- Просить тебя вернуть хотя бы часть денег, вероятно, нет смысла?
Нортон покачал головой.
- Ни малейшего. Вы пошли на риск, сенатор, и проиграли. Вы ничем не
докажете, что вообще платили мне. Да и к тому же, у вас и теперь с
избытком хватит денег на те несколько лет, что вам еще остались.
Сенатор сделал шаг к двери, потом приостановился.
- Слушай, Нортон, но я не могу умереть! Только не сейчас. Еще одно
продление, и я...
Выражение лица Нортона оборвало его на полуслове. Такое же выражение
он замечал мельком и на других лицах, в других обстоятельствах, - но
только мельком. Теперь же он вдруг очутился один на один с ней - с
ненавистью тех, чья жизнь коротка, к тому, чья жизнь неизмеримо дольше.
- Почему же это не можете? - с издевкой проговорил Нортон. - Очень
даже можете. И скоро умрете. Или вы собирались жить вечно? За какие,
разрешите спросить, заслуги?
Чтобы не упасть, сенатор протянул руку и уцепился за край стола.
- Но ты просто не понимаешь...
- Вы уже прожили вдесятеро дольше меня, - произнес Нортон холодно,
взвешивая каждое слово, - и я ненавижу вас до судорог. Выметайся отсюда,
болван, трусливая старая баба, пока я не вышвырнул тебя своими руками!..

Д-р Бартон. Вы, наверное, считаете, что продление жизни - великое
благо для человечества, но заверяю вас, сэр, что это не благо, а
проклятие. Жизнь, продолжающаяся вечно, утратит свою ценность и смысл - а
ведь вы, начав с продления жизни, рано или поздно придете к бессмертию. И
когда это случится, сэр, вам придется устанавливать порядок рассмотрения
ходатайств о возвращении людям блага смерти. Люди, уставшие от жизни,
станут штурмовать ваши залы заседаний, умоляя о гибели.
Председательствующий М-р Леонард. Новые возможности по крайней мере
устранят из жизни неуверенность и страх.
Д-р Бартон. Вы намекаете на страх смерти? Но это не более чем детская
болезнь.
Председательствующий м-р Леонард. Нельзя, однако, не видеть известных
выгод...
Д-р Бартон. Выгод? Да, разумеется. Дать ученому несколько
дополнительных лет для завершения исследований, композитору еще одну жизнь
для создания новой симфонии. Когда иссякнет прелесть новизны, люди будут
соглашаться на добавочную жизнь лишь под давлением, только из чувства
долга.
Председательствующий м-р Леонард. Вы рассуждаете слишком абстрактно,
доктор.
Д-р Бартон. О, нет. Я рассуждаю конкретно, по-земному. Человечество
нуждается в обновлении. Оно не может жить, погибая со скуки. Как вы
полагаете, многое ли останется человеку предвкушать после миллионной по
счету любви, после миллиардного куска рождественского пирога?
Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии
по делам науки комиссии по социальному развитию при
Всемирной палате представителей.

Значит, Нортон ненавидел его. Ненавидел, как все нормальные люди в
глубине сердца ненавидят счастливчиков, живущих сверх положенного срока.
Обычно эта ненависть подавлена, спрятана в тайниках души. Но подчас
она вырывается наружу, как вырвалась у Нортона. Человечество возмущено -
возмущение скрадывается лишь благодаря умело, исподволь подогреваемой
надежде, что те, кому дается долгая жизнь, в один прекрасный день сотворят
чудо, и каждый, если не падет жертвой насилия, несчастного случая или
неизлечимой болезни, будет жить столько, сколько пожелает.
"Теперь-то я понимаю их, - подумал сенатор, - ведь я и сам теперь
один из них. Я один из тех, чья жизнь не будет продолжена, и лет у меня
впереди даже меньше, чем у большинства".
Он стоял у окна в сгущающихся сумерках и следил за тем, как
вспыхивают огни, как над неправдоподобно синими водами всемирно известного
озера умирает день. Красота захватила его, и он не мог оторваться от окна
- а ведь совсем не замечал ее вот уже многие годы. Красота покоя, тихое
счастье остаться наедине с огнями города и с последними отблесками дня над
засыпающим озером.
Страх? Да, сенатор не отрицал, что ощущает страх.
Горечь? Да, естественно, и горечь.
И все же, несмотря на страх и горечь, окно заворожило его картиной,
которую обрамляло.
"Земля, вода и небо, - подумал он. - И я чувствую себя единым с ними.
Это смерть дала мне такое чувство. Смерть возвращает нас к исходным
стихиям, к земле и деревьям, к облакам на небе и солнцу, умирающему на
багровом западе в потоках собственной крови. Такова цена, какую мы платим,
- подумал он, - цена, какая назначена человечеству за вечную жизнь: мы
утратим способность воспринимать истинную красоту, истинный смысл самого
для нас, казалось бы, дорогого - ведь то, чему нет предела, что будет
всегда, неизбежно потеряет для нас всякую ценность.
Философствуешь? - упрекнул он себя. - Да, конечно, философствую. А
что остается? Хочу прожить еще сто лет, хочу, как никогда ничего не хотел.
Хочу получить шанс на бессмертие. А поскольку не получу, то и вымениваю
вечную жизнь на закат, отраженный в озере. И хорошо, что я еще способен на
это. Счастье мое, что способен".
У сенатора вырвался хриплый горловой стон.
Позади него внезапно ожил телефон, и он обернулся.
Телефон заверещал повторно. Внизу, в гостиной, раздались шаги, и
сенатор поспешно крикнул:
- Я подойду, Отто.
Он снял трубку.
- Вызов из Нью-Йорка, - сообщила телефонистка. - Попросите,
пожалуйста, сенатора Леонарда.
- Леонард слушает.
В трубке возник другой голос:
- Сенатор, говорит Джиббс.
- Да, да, - отозвался сенатор. - Палач.
- Звоню вам, - пояснил Джиббс, - потолковать насчет выборов.
- Каких еще выборов?
- Выборов в Северной Америке. Тех, в которых вы принимаете участие.
Не забыли?
- Я старик, - ответил сенатор, - и скоро умру. Выборы меня не
интересуют.
Джиббс трещал не останавливаясь:
- Но почему же, сенатор? Какая муха вас укусила? Вам необходимо
что-то предпринять. Подготовить речи, выступить с заявлением для печати,
прибыть сюда и поездить по стране. Организация не в силах принять все
хлопоты на себя. Часть их неизбежно выпадает и на вашу долю.
- Ладно, я что-нибудь придумаю, - пообещал сенатор. - Да, да, я в
самом деле что-нибудь придумаю.
Повесив трубку, он подошел к письменному столу и включил свет. Достал
из ящика бумагу, вынул из кармана перо.
Телефон совершенно сошел с ума - он не удостоил звонки вниманием.
Однако телефон не унимался, и в конце концов трубку снял Отто.
- Вас вызывает Нью-Йорк, сэр, - доложил он.
Сенатор сердито затряс головой и услышал, как Отто тихо говорит
что-то в трубку, но слов не разобрал.
Больше телефон не звонил.
"Всем, кого это касается", - написал сенатор.
Вычеркнул.
"Заявление для мировой печати."
Вычеркнул.
"Заявление сенатора Гомера Леонарда."
Вычеркнул и это - и принялся писать без заголовка:
"Пять столетий назад люди мира предложили немногим избранным,
мужчинам и женщинам, дар продленной жизни. Предложили, надеясь и веря, что
избранники используют этот дар для того, чтобы своим трудом приблизить тот
день, когда большая продолжительность жизни станет достоянием всего
человечества.
Время от времени продление жизни даровалось дополнительным группам
людей - и всякий раз подразумевалось, что дар предложен на тех же
условиях, что удостоенные его люди будут жить и трудиться во имя дня,
когда населению всей планеты можно будет сказать: живите долго, живите
вечно.
В течение столетий иные из нас внесли свой вклад в осуществление этой
мечты, взращивали ее, жили ради нее, не жалели сил, чтобы обосновать ее и
приблизить.
Иные из нас такого вклада не внесли. После должных раздумий,
тщательно взвесив свои собственные усилия и возможности, я пришел к
выводу, что не вправе вновь принимать дар, которого я более не стою.
Простое человеческое достоинство требует от меня, чтобы я встречался
с прохожими на улице, с собратьями в любом закоулке мира, не пряча глаз. Я
не имел бы на это права, если бы продолжал принимать дар, которого не
заслуживаю, дар, недоступный большинству людей."
И расписался, аккуратно, разборчиво, без привычных завитушек.
- Ну вот, - произнес сенатор вслух в тишине ночной комнаты, - это они
прожуют не сразу.
Заслышав мягкие шаги, он обернулся.
- Вам бы давно следовало быть в постели, сэр, - напомнил Отто.
Сенатор неуклюже поднялся с кресла - ломило кости, тело ныло, требуя
покоя. "Старею, - подумал он. - Опять старею. А ведь так несложно начать
сначала, вернуть юность, зажить новой жизнью. Чей-то кивок,
один-единственный росчерк пера - и я стал бы опять молодым".
- Вот заявление для печати, Отто, - сказал он. - Будь добр, передай
его по назначению.
- Слушаюсь, сэр, - ответил Отто, бережно принимая бумагу.
- Сегодня же, - подчеркнул сенатор.
- Сегодня? Время довольно позднее...
- И тем не менее я хочу, чтобы оно было напечатано сегодня же.
- Значит, оно очень важное, сэр?
- Это моя отставка, - сказал сенатор.
- Отставка, сэр? Из сената?
- Нет, - сказал сенатор. - Отставка из жизни.

М-р Майкелсон. Как священнослужитель, я не могу рассуждать иначе:
план, предложенный вашему рассмотрению, джентльмены, противоречит
божественным установлениям. Человек не вправе утверждать, что создания
божьи способны жить сверх отпущенного им срока.
Председательствующий м-р Леонард. Но разрешите спросить: как,
установить границы отпущенного человеку срока? Медицина уже продлила жизнь
многим и многим людям. Что же, по-вашему, любой врач - нарушитель
божественной воли?
М-р Майкелсон. Другие ораторы, стоявшие на этой трибуне, дали ясно
понять, что конечная цель научных изысканий - бессмертие. Нетрудно видеть,
что физическое бессмертие не согласуется с концепцией христианства.
Заявляю вам, сэр: нечего и надеяться обмануть господа и не понести
возмездия.
Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии
по делам науки комиссии по социальному развитию при
Всемирной палате представителей.

Шахматы - игра логическая.
И одновременно игра этическая.
За доской нельзя орать и нельзя свистеть, нельзя греметь фигурами,
нельзя зевать со скуки, нельзя сделать ход, а потом забрать его назад.
Если вы побеждены, вы признаете свое поражение. Вы не заставляете
противника продолжать игру, когда ваш проигрыш очевиден. Вы сдаете партию
и предлагаете начать другую, если располагаете временем. Если нет, вы
просто сдаетесь и при этом ведете себя тактично. Вы не сбрасываете в
ярости фигуры на пол. Не вскакиваете и не выбегаете из комнаты с криком.
Не тягайтесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху.
Когда вы играете в шахматы, вы становитесь или по крайней мере
прикидываетесь - джентльменом.
Сенатор лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами.
Вы не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху. Не
сбрасываете в ярости фигуры на пол.
"Но это же не шахматы, - повторял он, споря с самим собой. - Это не
шахматы, а вопрос жизни и смерти. Умирающий не может быть джентльменом. Ни
один человек не свернется клубочком, чтобы тихо скончаться от полученных
ран. Он отступит в угол, но будет сражаться - и будет наносить ответные
удары, стараясь причинить врагу наибольший урон.
А меня ранили. Смертельно ранили.
И я нанес ответный удар. Удар сокрушительной силы.
Те, кто вынес мне приговор, теперь не смогут выйти на улицу, даже
носа высунуть не посмеют. Потому что прав на продление жизни у них не
больше, чем у меня, и люди теперь знают это. И уж люди позаботятся, чтобы
им в дальнейшем ничегошеньки не перепало.
Да, я умру, но, умирая, я потяну за собой и всех остальных. И они
будут знать, что именно я потянул их за собой в бездонный колодец смерти.
Это самое сладкое - они будут знать, кто потянул их за собой, и не смогут
ответить мне ни единым словом. Не посмеют даже возразить против
благородных истин, какие я изрек..."
И тут кто-то из тайного уголка души, из иного пространства - времени
вдруг воскликнул:
"Ты не джентльмен, сенатор. Ты затеял грязную игру."
"Конечно, затеял, - отвечал сенатор. - Они первые сыграли не по
правилам. Политика всегда была грязной игрой".
"А помнишь, какие возвышенные речи ты произносил перед Энсоном Ли
буквально на днях?"
"Это было на днях", - отрубил сенатор.
"Ты же теперь не посмеешь взглянуть настоящему шахматисту в глаза", -
не унимался голос.
"Зато смогу смотреть в глаза простым людям Земли", - заявил сенатор.
"Да ну? - осведомился голос. - И ты серьезно этого хочешь?"
Да, это, конечно, вопрос. Хочет ли он?
"Мне все равно, - в отчаянии вскричал сенатор. - Будь что будет. Они
сыграли со мной грязную шутку. Я им этого не спущу. Сдеру с них кожу
живьем. Заставлю..."
"Ну, еще бы", - перебил голос, насмехаясь.
"Убирайся прочь! - завопил сенатор. - Убирайся, оставь меня в покое!
Неужели даже ночью я не могу побыть один?.."
"Ты и так один, - произнес голос из тайника души. - В таком
одиночестве, какого не ведал никто на Земле."

Председательствующий м-р Леонард. Вы представляете страховую
компанию, не так ли, м-р Маркли? Крупную страховую компанию?
М-р Маркли. Совершенно верно.
Председательствующий м-р Леонард. Когда умирает ваш клиент, это стоит
вашей компании денег?
М-р Маркли. Ну, можно при желании выразиться и так, хотя вряд ли это
наилучший способ...
Председательствующий м-р Леонард. Но вы выплачиваете страховые премии
в случае смерти клиента, не так ли?
М-р Маркли. Разумеется.
Председательствующий м-р Леонард.
1 2 3 4 5