Она не боялась
тетеньку и не обижалась на нее. Она помнила, как недавно один из пришедших
- пожилой, перхотливый стражник, - запутавшись в своих ремнях и застежках,
буркнул: "Встала бы да помогла, колода! За что мы вас кормим?" И хотя
именно он уплатил тетеньке этой самой, очень полезной для дела жевательной
резинкой, девочка понимала, как горько бывает тетеньке порой и как ей
необходим кто-то младший и подчиненный.
- Тетенька, - только и спросила она из-за ширмы, - а правда нас
завтра уведут, где хорошо?
- Молчи, дура! - в панике закричала тетенька. - Молчи, чего не
понимаешь! Кто глупости слушает да повторяет где ни попадя, тех всех
стражники заберут! Вот уж будет тебе хорошо!
Девочка съежилась и застыла, приникнув к щелке, в то время как
тетенька, пробормотав: "Все пойдут - так и мы пойдем..." и умостившись на
трубно екающей кровати, нажала кнопку, - в холле, освещенном прерывистым
светом жужжащей газосветной трубки, мигнула груша лампочки над дверью.
Дверь начала открываться, а девочка вдруг почувствовала, что больше не в
силах ни смотреть, ни слушать; к горлу у нее подкатило, руки дернулись к
лицу, чтобы намертво захлопнуть глаза, а если удастся, и уши, - и замерли
на полпути, потому что в комнату, одетый лишь в пыльную - рубашку? тунику?
тряпку? - спокойно вошел мальчик.
С разинутым ртом тетенька приподнялась на локте. Потом, захлопав
другой рукой по столику и не сводя с гостя остекленевшего взгляда,
машинально нащупала и перевернула песочные часы - подставка громко цокнула
в тишине, и, казалось, стало слышно, как течет песок.
Девочка забыла дышать.
- Ты... - выдавила тетенька, - ты... ко мне?
- К тебе.
Она прерывисто села, сбросила ноги на пол - протяжно закричали
пружины. Одернула подол рубахи, непроизвольно попытавшись прикрыть
тошнотворные колени.
- З-зачем?
Мальчик молчал, холодно глядя ей в лицо. Щеки ее вдруг стали
пунцовыми.
- Господи, да что я!.. Миленький... иди, ну... не бойся...
- Ты меня не помнишь? - не трогаясь с места, спросил мальчик.
- Помню, - упавшим голосом сказала тетенька и нервно собрала у горла
воротник. - Только я тогда знать не знала, что ты такой... - Совсем робко,
тихонько спросила: - А... а правду говорят, будто от тебя... детки
могут...
- Не знаю.
- От этих-то от всех грязь только одна... А?
- Ты хотела бы ребенка?
Напряжение вдруг спало. Тетенька поникла и кивнула почти равнодушно.
- Он был бы тебе благодарен?
- За что?
- За себя.
- Нас рожали - не спрашивали, - огрызнулась она. Потом мечтательно
проговорила: - Я б его баюкала...
Мальчик демонстративно обвел комнату взглядом, спросил хлестко, как
выстрелил:
- Здесь?
Она набычилась. Злобно выкрикнула:
- Ты зачем пришел? Ты мучить меня пришел? Вали отсюдова!
- Разве у тебя не было детей?
Она смотрела непримиримо.
- А я?
Она не сразу поняла. Потом вцепилась себе в голову, топорща жидкие
волосы, так скрупулезно уложенные только что.
- Нет!! - дико закричала она. - Не я тебя рожала, не я!! Да что же
это... Ой, мамоньки! Ведь прознают во внутренних делах - распотрошат, как
есть живьем распотрошат - как, мол, я тебя выродила такого... Не я!! Не я!
- отчаянный крик бился в тесные стены. - Нас на второй день, кто уцелел,
сюда свозили - колесо лопнуло, шофер менять стал. А тут из рощи ты выполз
- обгорелый, чокнутый, взрыв там был какой-то... Ну, я тебя взяла да
вечером профессоровой жене отдала - ихний-то сыночек погиб... Из рощи
приполз!! Поняли?! - неизвестно к кому обращаясь, выкрикнула она - и
затихла, кулаками растирая слезы.
Мальчик бесстрастно наблюдал.
- Жаль, - сказал он затем и повернулся уйти. Но тут девочка гневной
молнией метнулась к нему, с грохотом уронив ширму; ввинтился в уши
тетенькин вопль: "Не тронь, заразишься!", и девочка с неожиданной силой
дернула Мутанта за локоть, снова повернув к себе.
- Ты зачем? - угрожающе спросила она. - К нам же никто не придет,
если узнают, что ты с нами знался! Ты кто? Тебе чего? Ты злой?!
Стало тихо.
- Здесь не получается быть ни злым, ни добрым, - наконец произнес
мальчик, холодно глядя в ее громадные раскаленные глаза. - Только тупым.
- Не ври! Тетенька добрая! Она меня приютила, кормит, поит,
заботится! Я ее люблю! А тупые не любят!
- Любят, - сказал мальчик. - Только - тупо.
Девочка вдруг растерялась.
- Да? - обезоруженно переспросила она.
Мальчик не двигался.
- Ты умный? - спросила она почти опасливо.
Он чуть улыбнулся ледяной, презрительной улыбкой.
Под гортанные колокола пружин тетенька вдруг повернулась к стене -
всхлипывая, что-то жалко бормоча и причитая, уткнулась в подушку. Мальчик
молчал, его узкое лицо было неподвижно как маска.
- Ты нас правда завтра уведешь? - едва слышно спросила девочка. Он
молчал. - Ты забыл все, да? Я знаю, так бывает, это просто болезнь, -
робко попыталась она его ободрить. - Это называется ам... ам... - с
беспомощной злостью выдохнула воздух носом. - Забыла. Учитель знает.
Учитель самый умный.
Мальчик молчал, по-прежнему глядя на нее так, словно она была
насекомым. Она отступила на шажок.
- Ты послушай его, - упавшим голосом посоветовала она. - В три часа.
Он тебе все-все объяснит.
Мальчик молчал. Она поколебалась и снова спросила:
- Ты злой?
Он повернулся и ушел.
...Глаза учителя горели безумным огнем. Изо рта брызгала слюна, когда
он, выбрасывая вверх иссохшие желтые руки так, что широкие рукава валились
на плечи, кричал:
- Мерзость, мерзость, мерзость! Стекла у людей вместо глаз, камни
вместо сердец, лишайник вместо душ! И господь расколол стекла, расплавил
камни, истолок лишайник! Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь!
- Радуемся! Радуемся! Радуемся! - нестройно, но громко, с подъемом
скандировал класс - два десятка детей, теряющихся в сумраке рядом с ярко
высвеченной фигурой на кафедре.
- И оставил господь вас, чтобы вы продолжили чистую муку его! И
оставил господь других, чтобы вы узрели позор их! И оставил господь меня,
чтобы я наставил вас! Радуйтесь!
- Радуемся, радуемся, радуемся!
Мальчик не пришел. Не смея вертеться, девочка косила так и этак,
оглядывая приспособленный под класс бетонный бункер, подтягивала нараспев
за всеми - и ей было отчего-то так горько, как иногда бывало по утрам,
когда распадался, крошился сон о радуге, луге и песчаном дне речки,
отчетливо видимом сквозь напоенную солнцем воду.
- Позор умрет! Умрет! И среди пустынь останемся я и вы, чтобы начать
все сызнова без прикрас! Радуйтесь!
- Радуемся!
- Запоминайте!!
- Запоминаем!
- Кто первый скажет: люблю, тот - враг господень! Кто первый скажет:
возьми, тот - враг господень! Кто первый скажет: живи, тот - враг
господень! Ибо человек сделан так: любя, алчет любви; давая, алчет, чтобы
дали ему; оживляя, алчет властвовать оживленным. Я узнал это и сказал вам.
Радуйтесь!
- Радуемся!
- Кто первый скажет: ненавижу, тот - враг господень! Кто первый
скажет: дай, тот - враг господень! Кто первый скажет: умри, тот - враг
господень! Ибо человек сделан так: ненавидит, когда хотел любить, но не
преуспел; берет, когда хотел дать, но не было, что дать; убивает, когда
хотел оживить, но не имел достаточно жизни. Я узнал это и сказал вам.
Запоминайте!!
- Запоминаем!
- Ничему не верьте! Ничего нет, все суть одно - друг другу соблазн,
боль и потрава. Только - радуйтесь!
- Радуемся! Радуемся! Радуемся!
Мальчик беззвучно выступил из темноты. Лампы били мимо, но он словно
светился собственным ледяным свечением. Девочка вскочила. Рванулась было
навстречу - но он не замечал ее.
- Изыди!! - каркнул учитель, упершись руками в край кафедры и
перегнувшись вперед.
- Я много думал об этом, - спокойно проговорил мальчик. - Не
волнуйся, я уйду скоро. Но мне не с кем поговорить. А тебя, я смотрю, тоже
волнуют эти вопросы. Хотя твои ответы какие-то жалкие... Беспомощные. Ты
считаешь, беда в том, что детей готовят к жизни более интересной и
ласковой, чем она есть? Оттого люди так беспощадно не понимают никого... и
не ценят. Оттого даже самая преданная любовь кажется блеклым, ленивым,
корыстным притворством по сравнению с тем, чего ждал. Знаешь, я не помню
детства. Но знаю, чувствую, что оно было обманом... или все, что теперь, -
обман. Одно исключает другое...
Девочка, подавшись к нему, ловила каждое слово - и не понимала.
Смутно ощущала она жуткие массивы, пласты, каменно клокочущие за каждой
фразой - но лишь когда он произнес "беспомощные", ее сердце в ответ
зазвенело долгожданной болью и дыхание перехватило от сопричастности,
почти растворения в том, кто вдруг сумел назвать ее главное чувство,
высказать которое ей самой было негде и нечем. Беспомощные, повторила она
про себя, давясь слезами от пронзительной жалости. Беспомощные. Мы такие
беспомощные!
- Но в развалинах много книг, я читал. Были периоды, когда
воспитывали так, как ты. И дети вырастали неспособные создавать, годные
лишь выполнять приказы, я читал. Как правило, приказы убийц. Потому что
больше всех приказывают именно убийцы, а уклонение - всегда... чревато
повиновением. Почему так? Мне кажется, те, в ком детство укоренилось
прочно, всю жизнь стараются сделать все вокруг таким же чудесным, каким
оно им казалось. Из этого - и подвиги, и ошибки. А остальные - им не о чем
мечтать, понимаешь? Они хотят самых простых вещей и отделываются от жизни
исполнением традиций и инструкций. Как ты думаешь?
Учитель сжал кулаки. Грохнула дверь. Два нервозных, повелительных
ответа ударили почти одновременно:
- Изыди!!
- Не двигаться!!
Трое стражников в масках уже держали мальчика в перекрестии
автоматных стволов.
- Нам нужен только Мутант! - крикнул один, но кто-то непроизвольно
шевельнулся, и над головами, грохоча, пролетел невидимый горячий ветер, с
оттяжкой хлестнув бетонную стену.
Девочка не поняла, как оказалась на полу.
- Не валяйте дурака! Нам нужен только Мутант! - проревел всевластный
голос где-то высоко-высоко, затем раздались шаги. И опять грохнула дверь.
Девочка, сжавшись, лежала и видела лишь ботинки соседа у себя перед носом.
- Радуйтесь!! - что было сил закричал учитель. Класс неуверенно
подхватил - один голосок, потом, два, пять... Дети выпрямлялись за
столами, вразнобой поднимали спрятанные головы, а девочка, вздрагивая,
лежала и беззвучно плакала.
- ...Вот что, - сказал командующий подразделениями спецназначения. -
Не будь идиотом. Время болтать прошло, время молчать тоже прошло. Сейчас
пришло время спасаться. И тебе - в первую очередь. Это ты понимаешь?
Мальчик, закутанный в прозрачную пленку, повернулся к нему. Едва
слышно пофыркивал клапан инжектора, подававшего дыхательную смесь.
- Понимание... - глухо донесся из кокона его голос. - Я ничего не
могу понять. Мне снятся сны: совсем другой мир. Живой. Добрый, сильный. А
люди какие! Как вы можете жить здесь? Зачем жить здесь?!
- Всем нам в детстве такое снится, - проворчал министр внутренних
дел.
- Хватит! - рявкнул премьер и хлопнул ладонью по столу. - Все!
Отвечай четко. Как справляешься с радиацией?
- Не знаю.
- С пятнистой смертью?
- Не знаю. Мне кажется почему-то, что это - естественно, что так
должно быть у всех...
- Не болтай! С проходными?
- Не знаю, - устало сказал мальчик. - Просто угадываю. Просто. Любой
жетон, любой код...
- Экстрасенсорное считывание... - благоговейно прошептал министр.
- Хорош-шо, - с угрозой проговорил премьер. - Ты можешь помочь нам?
Мальчик не ответил.
- Ты можешь помочь нам. Сейчас тебя отведут в лабораторию. Будут
исследовать. Долго. Много дней.
Мальчик не ответил.
- Это не всегда будет тебе приятно. Понимаешь?
Мальчик не ответил.
- Понимаешь?! - проревел премьер.
Мальчик не ответил.
- Мы можем обойтись и без твоего согласия! Это ты понимаешь?
- Это я понимаю.
- Но я спрашиваю тебя: ты согласен?
- Мне все равно, - безжизненно сказал мальчик и поднялся.
И внезапно замер.
Премьер удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
- А завтра... - неуверенно начал командующий, но премьер, возбужденно
хохотнув, прервал его:
- Все! Никаких завтра! Завтра, послезавтра - анализы, исследования,
просвечивания. Верно, парень?
Мальчик вдруг сделал шаг вперед - шланги потянулись за ним - и
коротко, отрывисто просмеялся, завороженно глядя куда-то мимо сидящих
мужчин.
Невольно все трое уставились туда же.
Там никого не было.
Там стоял странный прибор, который министр внутренних дел утром
подарил премьеру.
- Что такое? - спросил премьер, чувствуя озноб суеверного ужаса. -
Что ты... увидел?
Мальчик стоял неподвижно, но грудь его часто, вздрагивающе
поднималась, веки трепетали. Он даже запрокинул голову на миг.
Память открылась, как глаза. Четырнадцать лет исполинской пенной
волной хлынули в прозревший мозг.
Ну конечно, это не его жизнь! Это вообще не жизнь! Агония бешеных
зверей - и он никакого, никакого, действительно никакого отношения не
имеет к ней - и к ним! Там его мир, там все живое, все человеческое и
настоящее - по ту сторону секунды, когда зенитная ракета вломилась в
снижавшуюся над столицей яхту; по ту сторону часа, когда брат, побелев,
крикнул: "Они с ума сошли! Они же все спалят!!" - и, не раздумывая, пошел
с орбиты вниз; по ту сторону вечера - летнее сверкание звездных россыпей
над степью, мягкие, будто чуть клейкие колокольца цикад, сладкие запахи
сада - когда он упросил старшего брата, едва получившего яхт-права, взять
его с собой на первую прогулку и они долго спорили, наугад тыча пальцами в
звездный атлас и даже разыгрывая "на морского", кто прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11